Кровь и туман

Глава 4. Влас

Время неизвестно.

Я пытаюсь хоть немного поспать, но, закрывая глаза, только даю возможность кошмарам проникнуть в своё сознание.

Эти картинки — не игра воображения. Воспоминания. Самые ужасные. Их столько, что кажется, будто в моей жизни вообще никогда не было ничего хорошего.

Одно за одним, одно за одним… Смерти, смерти, смерти. Гибнут родители, гибнут друзья, приятели, товарищи, хорошие и плохие, близкие и незнакомцы.

Я помню каждую трагедию в деталях, даже если не видел её лично.

Родители попадают под завалы во время вызванного взбунтовавшимся ведьмаком землетрясения; я чувствую песок на своей коже. Бабушка зарезана во сне проникшим в её дом грабителем; я чувствую режущую боль в области живота. Родион и Аполлинария Булгаковы, принявшие меня в семью после того, как моя собственная от меня отказалась, сгорают заживо в сорок третьем в доме, атакованном фашистами. Их старшая дочь Софья тонет в озере; мои лёгкие сводит судорогой, и я не могу вдохнуть. Их младшая дочь Анастасия умирает от рака; мои губы слипаются от крови, которая подступает от желудка к самому горлу.

Все, кем я дорожил, рано или поздно умирали. Всё, что мне оставалось — это любить их, пока было время, а по его истечению заставлять себя не кричать слишком громко, не разбивать колени слишком сильно, падая на землю, и обязательно собираться по частям, в насколько бы мелкое крошево я не превращался.

Я был обречён на то, чтобы тонуть в горе всю бесконечность своих дней. Единственным решением было бы не привязываться ни к кому, но с самого начала, с того самого момента, как чужая семья приняла меня к себе, я уже знал, что ничего из этого не выйдет.

Знал и отдавал себе отчёт о возможных последствиях.

Отдавал, но не был готов к тому, что будет так больно.

Я всегда блокировал эти воспоминания, чтобы иметь возможность отдыхать наедине с собой, но в городе бездушников я потерял слишком много сил и сейчас могу лишь лежать, парализованный собственным разумом, и смотреть самый страшный фильм в истории картин, основанных на реальных событиях.

А после того, как королева Зимнего двора огласила свою цену за нашу свободу из созданной ею ловушки, к бесконечным смертям добавилось ещё одно событие, поставившее очередную насечку на внутренней стороне моего черепа.

«Ты больше не там», напоминаю себе, «Ты свободен».

Но легче всё равно не становится. Отвращение не отступает, даже несмотря на то, что после нашего освобождения я создал односторонний портал в Огненные земли — свой косвенно, но когда-то дом. Именно здесь жила моя бабушка, от которой нам с мамой достались силы мрачной гончей, и до сих пор у меня не выходит решить, между чем я хотел бы поставить знак равенства: гены — дар или гены — проклятье?

Открываю глаза. Больше не могу. Уж лучше истязать себя бессонницей, чем с каждой попыткой уснуть усаживаться в зрительный зал перед экраном, где кроме боли и смерти ничего не показывают. Приподнимаюсь на локтях, гляжу на своих вынужденных спутников, сбившихся в кучку возле костра. Сидят молча: Север переворачивает палкой угли, чтобы те не потухли раньше времени, а Гло спит в объятьях покачивающейся взад-вперёд Филиры.

Мы только что выбрались из смертельного плена. Город бездушников убивает медленно. Сначала тебе кажется, что меняешься не ты, а всё вокруг: ночи становятся длиннее, воздух — тяжелее, земля под ногами с каждым шагом проваливается всё глубже. Потом ты перестаёшь спать и есть, начинаешь плохо видеть и слышать. Затем пропадают необходимости в удовлетворении любых физиологических и социальных потребностей, и в конце концов ты … остаёшься. Ты не живёшь, не существуешь, просто занимаешь пространство и перестаёшь иметь хоть какое-то значение и для себя самого, и для Вселенной в целом.

Я должен был раньше догадаться, что именно нужно королеве. Не зря же она так нахваливала меня и мои способности, не зря возводила мою силу в ранг уникальности. Но разве не очевиднее было бы попробовать её у меня отнять, а не пытаться объединить наши и создать новую, да ещё и таким способом?

Я сказал Ярославе, что у пиратов гораздо больше шансов выжить, если я буду рядом. Это было моё последнее ей обещание, и я не мог не сдержать его. Поэтому согласился на сделку. Закрыл глаза на условия. Посчитал, оно того стоит.

И королева не обманула — отпустила нас сразу, как всё кончилось, и даже предложила свою охрану, если в этом есть необходимость. Мы отказались. Пиратам хотелось поскорее покинуть место заточения и оставить позади жизнь в долг и существование в условиях рабства, а мне… мне уже ничего не хотелось.

Я был опустошён и продолжал идти только благодаря ветру, дующему в спину.

— Надо раздобыть чего-нибудь поесть, — говорит Север.

Он не отрывает взгляда от костра, хоть и обращается явно ко мне.

— Позже, — отвечаю. — Когда ветер немного утихнет.

Север согласно кивает. Облизывает губы. Мы все страшно голодны, ведь теперь нам снова нужно есть, чтобы жить.

— Как твоя рана? — мой взгляд скользит на тёмное пятно, пропитавшее футболку Севера на животе.

Вместо ответа Север приподнимает её край и демонстрирует мне ровный затянувшийся порез. Ещё, может, полчаса, и от него не останется и следа. И только мы будем помнить о том, как Север, перелезая через рваный металлический забор, зацепился штаниной за один металлический штырь и налетел на другой, протыкая себя насквозь.

Его счастье, что у оборотней отличная регенерация. А то дальше путь нам бы пришлось держать без него.

— Ты ведь что-то отдал ей, да? — выдержав небольшую паузу, спрашивает Север.

А я всё ждал. Всё гадал, когда любопытство перевесит напыщенное безразличие. Однако продержался он даже дольше, чем я думал, ведь та же Филира сдалась ещё на самом старте, стоило только мне вернуться и объявить, что нас отпускают.

Ей я соврал. Отмахнулся, мол, ничего такого, за что мне стоило бы волноваться. Вот и сейчас скажу Северу что-то подобное.

Локти начинают ныть от давления на твёрдый камень, и я окончательно сажусь. Обхватываю колени руками. И пока думаю, что бы ответить Северу, внимательно его разглядывая.

У Севера интересная мутация. Думаю, он сам этого не знает. Обычно у оборотней его вида менее сильное оволосение в человеческой форме, а у него и длинные бакенбарды, и густые волосы на руках и щиколотках, и щетина, перерастающая в бороду уже через двадцать четыре часа. Чтобы контролировать последнее, Север часто скребёт когтями щёку.

— Радуйтесь свободе, — наконец отвечаю я. — А за цену мне волноваться. Не вам.

Север вертит деревянную палку в руках, ловко пропуская её между пальцев. Филира принимается вертеться в руках у Гло и не успокаивается, пока не находит новое удобное положение. Медленно открывает заспанные глаза, находит взглядом мои.

— Спасибо, — говорит. Прячет зевок, утыкаясь лицом в согнутую руку Гло.

— Не за что.

— И всё-таки, — не унимается Север. — Сколько стоит выпустить на свободу три никому не нужные души?

Беспредельно дорого. Есть ли такое определение ценности?

С той самой секунды, как я узнал правду о Ярославе, и до момента, когда королева получила от меня то, чего хотела, я платил. Не тем, правда, чем платить рассчитывал. Сначала воспоминаниями. Тёплыми, дорогими, светлыми. Ведь если моей Ярославы нет, значит и не существует всего того, что между нами было. Потом силами. Я умирал быстрее, чем пираты, ведь чем больше магической силы ты в себе хранишь, тем быстрее она покидает тебя. В конце концов я бы не смог спасти не только Севера, Гло и Филиру, а даже себя.

Сделка с королевой спасла меня. Но всё равно противно настолько, что хочется сжечь всю одежду, отныне камнем висящую на истощённом теле…. И самому, быть может, следом сигануть в огонь.

— Достаточно для того, чтобы вам проявить ко мне хоть каплю уважения и больше не спрашивать ничего на эту тему.

Север глядит с презрением. На себя его внимание переводит Филира, которая изворачивается и осторожно толкает оборотня носком ботинка.

— Прекрати, — просит. — Ты же знаешь королеву… Она может просить о таком, о чём ты потом вспоминать не захочешь даже в своей голове. Не мучай Власа, он нам жизни спас.

Север выслушивает подругу, но в итоге всё равно бросает на меня короткий взгляд, который я трактую никак иначе, чем «От меня этому напыщенному индюку так просто не избавиться».

— Чтоб ты понимал, я спрашиваю потому, что хочу узнать того, с кем я вынужден путешествовать, — произносит Север.

Наклоняется ближе к костру, переворачивает палкой несколько угольков.

— Это очень мило…

— Узнать и решить, можно ли мне расслабиться в твоём присутствии или всегда придётся держать включёнными свои инстинкты.

— Мне казалось, мы уже достаточно времени провели бок о бок, чтобы сделать выводы обо мне.

— Вот именно, — Север выпячивает подбородок. — Тебе казалось.

Мы не говорим о доверии. Банальная осторожность, но зачем-то вывернутая наизнанку и представленная в виде параноидальной необходимости обезопасить себя и своих друзей.

Север вынужден быть альфой и явно не знает, что для этого нужно делать. Его забота раньше ограничивалась лишь собой и своими чувствами, а теперь под его ответственностью существуют двое его испуганных друзей, при том, что никакой надежды в лице Кирилла как фейри, способного сотворить чудо и подарить хоть минутное, но спокойствие, больше нет.

Где-то снаружи песок трётся о стены пещеры, которую мы выбрали как временное убежище. Я поднимаюсь на ноги, отряхиваю штаны.

— Ты прав, — говорю. — Нужно найти еду и чистую воду. В полусотне километров к югу находится одно поселение, и это — наш реальный шанс поесть и переодеться. Буря, скорее всего, скоро не кончится, так что кому-то нужно идти. Думаю, никто не будет против, если…

— Никто не будет, — перебивая меня, сообщает Север.

Под его вздох и под провожающий меня взволнованный взгляд Филиры, я покидаю пещеру. Силовое поле, поставленное мной, чтобы ветер не проникал внутрь, после прохождения сквозь обволакивает меня тонкой плёнкой. Это ненадолго помешает песку забираться в нос, глаза и уши, а ещё, в случае особенно сильного порыва ветра, минимизирует последствия после падения.

У меня впереди часов девять пешей одиночной прогулки. Я мог бы открыть портал, но вероятность того, что это отправит меня в кому, слишком велика.

Поэтому я застёгиваю куртку до самого подбородка, сую руки в карманы, вжимаю голову в плечи, — ведь силовая плёнка не оберегает от холода, — и направляюсь туда, где провёл несколько лет после смерти родителей и до того момента, как меня нашла и вернула в Дубров Аполлинария Рюрикович-Булгакова.

Это забавно, как вернуть мне веру и желание жить удалось именно двум девушкам, принадлежащим одному роду, но разному времени.

Это забавно, что их сходство, даже самое очевидное, внешнее, я увидел только тогда, когда потерял обеих: одну — давно, в прошлом, вторую — в момент, когда меньше всего ожидал.

Это забавно… Настолько же, насколько совершенно не смешно. * * *

Розово-серое небо и огромный серебряный диск, не греющий, но дающий всему вокруг едва уловимый молочный оттенок, сменяют собой пыльный воздух, когда я дохожу до гор и сворачиваю в сторону Вечного озера.