12
Автобус высадил меня примерно в двух милях от дома Пэйдж, и мне предстояла прогулка в гору. Прошлой ночью шёл снег, но, несмотря на это, к тому времени, как добрался до её дома, я вспотел и, вероятно, пах как дерьмо. Я обернулся и вытащил лист бумаги из кармана, чтобы убедиться, что нахожусь у правильного дома. Передо мной стоял дворец, скрытый на склоне горы. Это был трёхэтажный дом с серой лепниной и сосновой отделкой, из-за которой здание сливалось с покрытыми морозом елями и зимним пустынным Аспеном (Примеч. Аспен — элитный горнолыжный курорт в США), который его окружали. Это выглядело очень современно, и в то же время — естественно. Дом Пэйдж напомнил мне кое-что из книги архитектора Фрэнка Ллойда Райта, которую однажды я взял в библиотеке. По крайней мере, крутой склон дороги был очищен от снега. Мои икры горели, и мысль, что я почти дошёл до её входной двери меня не особо радовала.
Дверь выглядела тяжёлой, в центре располагалось маленькое квадратное окно с железными решётками. Это казалось чересчур по средневековому в сравнение с остальной частью дома. Я осмотрел массивный вход — как будто я и без этого уже не чувствовал себя неуместно.
Голоса в моей голове начали смеяться:
«Ты не принадлежишь этому месту»
«Ты всего лишь мусор, просто не можешь почувствовать запах своего зловония»
Тиски в груди нервно сжались, я сглотнул и позвонил в дверь. Плотный запах сосны проник в мои лёгкие, когда я попытался глубоко вдохнуть. По ту сторону двери не было ни звука, и чем дольше я ждал, тем больше начинал верить словам в моей голове. Мусор. Она была слишком чистой. Этот дом, с его совершенной архитектурой, эта девушка с совершенной улыбкой, лёгкими изгибами и небольшим ростом... Она была слишком хороша для меня, чтобы её удержать. Неуверенность хлынула в горло и подавила меня.
— Деклан? — голос Пэйдж был добрым, успокаивающим, и он был ярким, как желтый цвет.
Я поднял свой взгляд. На ней были чёрные лосины и большой зелёный свитер, который поглотил её фигуру. Пот покрыл мой лоб толстым слоем, и я потёр шею.
— Извини, дорога заняла много времени, потому что автобус высадил меня на Элк-Авеню.
Её глаза расширились.
— Это почти три мили. Мне следовало попросить моего папу приехать за тобой.
Мысль о том, что её отец забирает меня из коричневого куска дерьма, кучи кирпичей, в которой я жил, вызвала тошноту.
— Всё в порядке, я не прочь прогуляться, — я подарил ей кривоватую улыбку, и она отступила назад, указывая на вход в её замок.
— Ты только что разминулся с моими родителями. У отца сегодня встреча фармацевтов за ужином, — она поморщилась, осмотрев мой внешний вид. — Родители должны вернуться через несколько часов. Кто-нибудь из них отвезёт потом тебя домой, если ты, конечно, не возражаешь побыть здесь так долго. Мне плохо из-за того, что ты шёл пешком так долго... снаружи всё замёрзло.
Я бы взял столько времени, сколько мне бы позволили, но, когда вошёл внутрь, и слабый запах свежего порошка ударил по мне, я понадеялся, что мой запах не осядет на этих безупречных стенах.
Белый. Всё было белым. Белые мраморные полы. Белые стены, белая мебель, даже ковры белого цвета. Я остановился и посмотрел на свои грязные сапоги. Засохшая грязь вдоль подошв попала на блестящую поверхность пола, и я съёжился. Ни за что на свете Пэйдж и её родители не увидят, где я живу.
— Я должен снять свою обувь, — это был не вопрос, и паника в моём голосе была очевидной.
«Грязный. Ты грязный»
Тихое хихиканье Пэйдж развеяло яд в моём мозгу.
— Это место смехотворно, не так ли? Единственный цветной элемент здесь — картины на стенах, которые довольно неплохи, но, даже не знаю, это как жить в ...
— Похоронном бюро?
Она снова засмеялась, уголки её розовых губ скривились в улыбке, и глаза вспыхнули так, что в животе у меня все перевернулось…
— Я хотела сказать — в музее, — она потянулась к моей руке и переплела наши пальцы. — Но похоронное бюро тоже подходит.
Я снял сапоги, пытаясь аккуратно поместить их около стены, но Пэйдж остановила меня.
— Оставь их. Всё нормально.
Грязь на моих ботинках насмехалась надо мной.
«Грязный. Грязный»
— Пойдем, я поговорила с мамой и получила некоторые принадлежности для рисования, я оставила их в кабинете. — Она сжала мою руку. — Спасибо, что пришёл сегодня. — Пэйдж прикрыла глаза, её длинные ресницы затеняли её розовые щёки. — Я нервничала.
Пэйдж была всем, что я хотел, и всё свободное время в школе мы проводили вместе, а когда у нас был сокращённый день, отправлялись на ужин вниз по улице. Иногда с друзьями, иногда просто вдвоём. Мне нравилось, когда были только мы. Я застрял между ней и реальностью. Я хотел попросить её, чтобы она стала моей, но мы пришли из таких разных сфер и, увидев её дом, увидев её в этом ярком богатстве света, я ещё сильнее ощутил свои страхи.
«Тебе не следовало приходить сюда»
«Тебе нечего здесь делать»
— Почему ты нервничаешь? — спросил я (именно я был тем, кто нервничал).
— Полагаю, я ... я имею в виду ... я действительно не знаю, как это...— Пэйдж проглотила слова, встретив мой взгляд. — Я имею в виду, мы друзья?
Друзья.
Я кивнул.
— Обычно я не хожу три мили в гору, чтобы увидеться с человеком, который не является моим другом.
На мои слова Пэйдж закатила глаза, и я широко улыбнулся.
— Это не то, что я имела в виду.
Друзья.
Я хотел большего. Хотел целовать, коснуться её лица, почувствовать её рот на своём. Я никогда раньше не целовал девушку и хотел, чтобы она была моей первой. Хотел сделать то, что, вероятно, не следовало, но чем дольше она смотрела на меня вот так: большими ожидающими голубыми глазами, с чувствами, которые похожи на нечто порочное, тем больше мужчина во мне жаждал почувствовать каждую её часть.
— А что ты имела в виду? — я подошел ближе, чем обычно себе допускал, и соединил наши руки.
Я был выше её, и мне нравилось, что она должна смотреть на меня снизу. Это была только она. Только я.
Её щёки стали малиновыми, когда она облизнула губы.
— Разве я больше, чем просто друг?
Она была для меня большим, чем вообще могла подумать.
Я кивнул.
— А ты хочешь быть?
Она прикусила нижнюю губу, прежде чем заговорить, и я еле сдержал стон.
— Да.
Я заправил прядь волос ей за ухо, наклонился и прижал губы к её щеке. От моего прикосновения она вздрогнула, и я усмехнулся, когда произнес:
— Хорошо.
Уверенный тон моего голоса удивил меня самого, и когда я отстранился и увидел её улыбку и красный цвет щёк, то впервые в моей одинокой дерьмовой жизни я почувствовал себя нормально.
Музыка раздавалась в студии, пока я водил кистью по холсту, но не могла заглушить воспоминания. Прямые голые линии Аспена прекрасно подходят для фона картины. Глаза Пэйдж были окружены цветом летних закатов и зимних ночей. Я сказал ей сегодня, что она яд, и именно это и имел в виду. Я хотел бы нанести ей удар. Хотел бы заставить её почувствовать себя так, как я чувствовал себя последние девять лет — неуверенным, несчастным, потерянным. Пробуя слёзы на её губах, чувствуя, как её дыхание снова смешивается с моим, я понял, что стерпел бы яд её смерти, её нетронутое забвение, её испорченные поцелуи, потому что был болен ими. Я был не лучше в своей зависимости, чем мой отец и его виски, чем Лиам и его бесполезные завоевания, а Киран — с его снисходительной любовью к Христу.
В тот день, когда я вошёл в дом детства Пэйдж, я знал, что не должен хотеть её. Мы были чересчур разными, и когда я впервые почувствовал уверенность в себе, потребность в нормальной жизни, то попался на крючок. Я жил ради исправления, потому что каждым своим прикосновением Пэйдж дарила мне свою красоту и тишину голосов в моей голове. Я ненавидел её и любил, ощущал себя как наркоман, и когда покинул церковь сегодня, понимал, что никогда не смогу отказаться от своей зависимости.
Кисть выпала из моей испачканной краской руки на пол. Я не осознавал, что практически не дышал. Гнев пронзал меня с каждым ударом сердца. Я закрыл глаза и позволил музыке окружить себя. Мне нужен отдых от этих глаз, но даже в темноте они не отпускали меня. Когда я вдохнул, запах древнего собора заполнил мои ноздри, и я почувствовал ее руку в своей, а её молитва звучала в моей голове.
— Я ранена и опечалена. Я слаба и несчастна. Без тебя я потеряна. Я согрешила, дорогой Господь, и я не заслуживаю твоей благодати, но я ищу её... Я ищу её. Я ищу твоё прощение и прощение того, кого люблю, того, кого обидела.
Её фигура была такой хрупкой. Дьяволы в моей голове умоляли позволить увидеть её кости, посмотреть, какой ужас скрыт внутри, но человек во мне не мог ненавидеть оболочку женщины, которая стояла рядом со мной... больше нет. Я открыл глаза. Глаза Пэйдж наблюдали за мной с холста. Всё, что я ненавидел в ней, исчезло, и всё, что осталось, — женщина, которую я не узнал. Её юность и красота поблекли, и она стала всего лишь скелетом, призраком прежней себя. Она не выглядела такой хрупкой на днях, когда мы встретились в студии. Казалось, я погубил её так же сильно, как она погубила меня.
Я наклонился, поднял кисть и, вынув тряпку из кармана, вытер брызги с пола, как смог. В любом случае, пол студии и так был заляпан краской. Часы на стене показали, как долго пробыл здесь. Я закрыл баночки с краской и собрал кисти, бросил их в висящую на стене банку поменьше и отключил телефон от стерео.
— Дерьмо! — руки были всё ещё грязными и оставили отпечатки пальцев на телефоне. Я вытер излишки краски с рук о джинсы. Когда же почистил экран телефона, увидел, что мигает синий сигнал. Снял блокировку экрана и увидел, что пропустил несколько звонков от Лиама и получил смс от Кирана.
Киран: Завтра ужин у мамы.
Уже слишком поздно отвечать, что мне не хочется идти на воскресный ужин, но я пропустил несколько последних, и был уверен, что мама, если бы была способна, приехала бы в салон и привезла меня к себе. Я уставился на предыдущее смс от Кирана. Он предупредил меня, что проговорился Пэйдж, где я нахожусь. Завтра я успокою его. Киран не хотел причинять никакого вреда, он никогда так не поступал, но иногда мне хотелось, чтобы он умел лгать так же, как и все мы. Всё, что было лживым, было неприемлемым для него.
Я пролистал контакты, пока не увидел её имя, и подумал, не поменялся ли её номер. Мой палец замер над кнопкой вызова. Сегодня мы были на нейтральной земле. Перемирие прошло перед Богом, поскольку мы оба почувствовали наш грех и услышали молитву другого. Это всегда было с нами. Её радость была моей радостью. Моя любовь была её любовью. Её боль была моей болью. Мы с Пэйдж были едины и чувствовали это сегодня. Я не знал, была ли она всё ещё замужем. Я ничего не знал о ней за последние девять лет, кроме воспоминаний, в которых жил. Сегодня я хотел освободить её от боли. Она искала меня для прощения, и я не был уверена, что смогу сопротивляться её приманке.
