Одержимость

16

— Не волнуйся, милая, — моя мама говорила с ней с необычной добротой, но я не пропустил тревогу, скрывавшуюся в её голосе. — Я принесу тебе немного воды.

Бледная Пэйдж лежала на моей кровати, моя мать сидела рядом с ней с теплой улыбкой на лице, а я застыл в дверях. Я так и стоял, когда мама встала с кровати. В голове пульсировало, и уже забытые голоса снова заполонили периферийное зрение.

— Она выглядит очень уставшей, больной… Может ей стоит поехать домой? Её мать сможет о ней позаботиться, — мама взяла мою руку и сжала её. — У неё нет температуры.

После клиники мы вернулись ко мне. Пэйдж очень боялась идти домой, она была не готова сказать родителям, а я тем более был не готов сказать своим.

— Она просто устала, мам, это был длинный день. Мне кажется, это желудочная инфекция. Я отвезу её домой попозже.

Она кивнула и прошептала так, чтобы только я услышал:

— Отец отключился, возьми его машину, она не должна ехать в таком состоянии на автобусе.

— Спасибо, — я наклонился и поцеловал маму в лоб. Я возвышался над ней, почти мужчина, но ещё мальчик. Мальчик, который только что солгал матери…который только что принял самое взрослое решение в своей жизни, который смотрел, как его девушка тихо проливает слезы в его подушку.

«Ты ненавидишь её».

Нет.

«Ты ненавидишь то, что она сделала».

Нет.

Сегодня я лгал больше, чем когда-либо раньше — себе, маме, Пэйдж. Мама вышла из комнаты и закрыла за собой дверь. Прошло две минуты… или двадцать, но я стоял там и смотрел на девушку, которую любил. И пока шло время, пока каждый удар сердца замедлялся, мучительная боль росла… за неё… за то, что мы сделали. Я не был уверен, что когда-либо смогу пережить это.

Пэйдж шмыгнула носом и открыла глаза. Они были бесцветными. Голубой огонь погас.

— Тебе больно? — мой голос словно царапал воздух, сухой и ровный.

— Я заслужила, — она закрыла глаза, а я был благодарен за отсрочку.

Я не опроверг её слова, только сжимал свои пальцы.

— Я проклята, Деклан, я обрекла нас обоих, — её голос разбился, и мои ноги сами собой двинулись на её немой призыв о помощи.

Я встал на колени у края кровати и провел пальцами по её волосам.

«Она предала тебя».

Я выдохнул, пробираясь через свои ядовитые мысли, и поцеловал её в щеку, прошептав:

— Может, мы были прокляты с самого начала.

Жар от её прикосновения поднимался вверх по моей руке, отбиваясь от голосов, всё ещё кричавших: никчемный, никчемный, никчемный, пока воспоминание промелькнуло перед глазами.

— Ты всё ещё думаешь, что проклята? — спросил я. Наши слова, произнесенные в тот день, всё ещё свежи в моей голове.

Её глаза мерцали в хрустальных волнах грусти, когда она сказала:

— В большинство дней… да, но я смирилась со своей судьбой.

— Твоей судьбой?

— Я не могу иметь детей. Я годами пыталась зачать, думала, что Бог однажды дал мне подарок, а я отказалась от него. Я…

— Мы, Пэйдж, мы оба сделали это. Я позволил тебе страдать в одиночку, были дни, когда я, черт возьми, тонул в этом решении. Я хочу, чтобы болезнь, тьма в моей голове поглотила меня, чтобы не смог вспомнить, как обращался с тобой в тот день, — каждый вдох обжигал, когда я говорил сквозь ком в горле. Я позволил ей поверить, что она проклята. Я позволил своему гневу наказать её молчанием. — Если у кого и есть билет прямиком в ад, то это у меня. Я дал всему развалиться… Это я молчал, когда всё, что тебе было нужно, это шум, — она неровно выдохнула, и я отпустил её руку. — Прости, что оставил тебя одну в заложниках собственных мыслей. Я не спас тебя, как ты всегда делала для меня, и прости, что не боролся усерднее, чтобы вернуть тебя обратно.

Я держал её лицо, поймав её взгляд, полный слез.

— Ты действительно так думал, Деклан? Ты действительно так думал, когда в тот день сказал, что мы были прокляты с самого начала?

Я покачал головой.

— Я был зол и растерян. Если бы я мог вернуться обратно…

Она обняла меня за талию, и я опустил руки, когда она прижалась щекой к моей груди. Инстинктивно или из чувства самосохранения моё тело напряглось, но затем растаяло, когда её ладони легли на мою спину. Знакомое объятие успокоило нервирующие ощущения от её прикосновений.

— Обратного пути нет, помнишь? — выдохнула она. Я почувствовал, что она улыбается напротив моей груди, когда обхватил руками её маленькую фигурку. Она отклонилась назад, но не убрала рук с моей талии. То, что её руки снова на моем теле, запустило огоньки света в мое сердце. — Ты и я, мы совершили столько ошибок, и я могла бы спотыкаться на каждой, ища путь обратно, но я слишком устала, чтобы теряться. Я лучше просто буду идти вперед.

Когда я поднес ладонь к её щеке, она закрыла глаза и прильнула к ней. Разумные мысли, темные мысли, стали частью рукописи, которую держали над огнем. Они вспыхнули и загорелись, их раздул тяжелый студийный воздух. Всё, о чем я мог думать, это поцеловать её. Её верхняя губа была полнее нижней, и я задумался, поцелует ли она сначала мою верхнюю губу, как раньше. Я практически ощущал, как её нерешительное дыхание пройдется по моим губам. Почувствую ли я вкус мяты её рта и влажное тепло её тела напротив моего?

Она была моей гибелью однажды и запросто снова могла разорвать меня на части, и кажется, я ей позволю.

Я ждал, когда ужасные галлюцинации, злобные мысли схватят меня, но от них не было ни звука… ничего, что могло охладить теплые мысли, которые начали созревать во мне.

Она смотрела на меня сверкающими в студийном освещении глазами, ждала, пока я сделаю выбор и выберу путь вперед.

Я кивнул, и её черты разгладились, а мои губы изогнулись в улыбке. Я поймал прядь её волос и нежно заправил ей за ухо.

— Давай порисуем.

— Тебе нравится работать в «Дороге»? — спросила Пэйдж, убирая инструменты.

Мы провели большую часть двух ночей в тишине. Между нами всегда было так. Краски, карандаши, уголь, масляные краски, всего понемногу, мы смешивались с музыкой и распадались по нашим собственным планетам на орбите друг у друга. Она была Землей, а я всегда был её ночью. Работать с ней снова ощущалось совсем как раньше. Я думаю, мы специально не задавали вопросы, боясь потревожить наше хрупкое перемирие, на которое оба согласились. До сих пор мы не говорили ни о чем, кроме искусства. Тело Пэйдж чуть округлилось, но она все еще оставалась худой. Щеки порозовели, пока она стояла с сумкой через плечо, уставившись на меня в ожидании ответа. Она открывала следующую дверь, но часть меня не хотела пересекать порог, потому что вдруг тот, кем я стал, всё ещё не был достаточно хорош для неё.

— Да. Сначала было странно навсегда помещать кусочек себя в другого человека, незнакомца, но мне нравится. Я больше всего люблю, когда клиенты не озвучивают причину, стоящую за выбором рисунка, мне нравится делать собственные предположения, — я улыбнулся, закрывая палитру.

— Так вы с братьями работаете там вместе?

Я кивнул.

— Киран ведет бухгалтерию, а Лиам владеет заведением. Он купил его шесть лет назад, сразу после смерти отца. Место было на грани банкротства, поэтому он…

— Твой отец умер? — она сделала шаг ко мне, щеки побледнели. Пэйдж потянулась к моей руке, чтобы утешить, но я отвернулся и направился к стерео за своим телефоном. Он был одной из причин, из-за которой я её потерял.

— Он был просто алкоголиком, — это прозвучало как автоматная очередь по белым флагам, которые мы подняли.

«Она думает, ты похож на него».

— Но он был твоим отцом.

Я сжал челюсть.

— Лиам был мне большим отцом, чем он.

Она опустила голову и прошептала извинения.

— Прости, — сказал я, качая головой. — Не хотел поднимать на тебя голос, — я двинулся в её сторону и поднял её подбородок. — Его смерть стала своего рода облегчением, Пэйдж. Он не был тем, кем кто-то из нас мог гордиться, и Лиам… Ему пришлось всё бросить, чтобы оплачивать медицинские счета отца, — и мои. — Киран бросил свои духовные искания, чтобы остаться с мамой и…

Она взяла мою руку.

— Если бы я только была там для тебя.

Искра гнева промелькнула перед глазами, и я вздрогнул от её прикосновения. Её там не было.

— После того, как мы расстались, всё стало очень плохо, Пэйдж, я пробовал разное лечение у разных докторов. У меня были гребаные проблемы с головой. Они сказали, что это легкое психическое расстройство. Целый год после нашего разрыва… голоса, они съедали меня живьем, у меня были провалы в памяти, всё ещё есть, когда я в глубокой депрессии, но я смог выбраться из этого без госпитализации. Всё оплачивал Лиам. Он заботился обо мне, когда я не мог делать это сам. Я бы сгнил в этом доме вместе с мамой, но после смерти отца Лиам будто обрел, наконец, свободу, чтобы улететь, и слава Богу, он взял меня с собой.

Вина нарисовала темные круги под её глазами, и они стали превращаться в черно-синие дыры.

— Я-я-я… волновалась, каково тебе было, — голос Пэйдж был хрупким. — Много раз я хотела выбраться, поговорить с тобой, но мне было запрещено. Моё прошлое стёрли в тот день, когда я вышла за Кларка. Я стала его собственностью, и он делал всё, чего ему хотелось. Мне не разрешалось рисовать и иметь друзей вне церкви. Мне не разрешалось работать. Если я упоминала тебя или что-либо… даже Лану, мне приказывали молиться об изгнании моих демонов. Кларк убедился, что я всегда буду помнить, где мое место, — она выдохнула, и я позволил ей взять мою руку. — Я не была там для тебя, и не была там для себя.

Всё, что она говорила, резало меня по живому, скручивало мои внутренности и заставляло видеть всё в красном цвете. Кларк владел ей так же, как моя болезнь заявляла на меня права.

— Я не хотел, чтобы ты чувствовала себя виноватой.

Она улыбнулась без злого умысла.

— Хотел. Но всё в порядке. Мы оба причиняли друг другу боль и разрушение, так и было, но это можно исправить. По крайней мере, я на это надеюсь. Я просто рада, что ты меня больше не ненавидишь.

Она опустила взгляд, и маленький вздох сорвался с её губ. Она перевернула мою руку и провела кончиком пальца по татуировке, бормоча слова: «Ты видишь мир». Волоски на руке поднялись, а по позвоночнику пробежала дрожь, когда она обводила «О» в слове «ты» (Примеч. Имеется в виду английское написание «you»).

Я наблюдал, как розовели её щеки, когда она медленно и осторожно двигала пальцем по моей коже.

— Я-я-я… — она пыталась говорить трясущимися губами.

— Ты как-то сказала мне, что я вижу мир, и это был первый раз, когда кто-либо смотрел на мою болезнь без печали. Ты видела меня кем-то уникальным и особенным, не испорченным или безнадежным. Это стало одной из первых моих татуировок. Даже несмотря на то, что я злился, и часть меня думала, что никогда тебя не прощу, мне необходимо было тебя помнить. Твои глаза, они всегда были честными, а те слова… они были лишь частью реальности, с которой мне пришлось иметь дело чертовски долго, — я переплел наши пальцы, шёлк её кожи стёр все оставшиеся следы раздражения. Она посмотрела на меня, её вина всё ещё давила на неё. — Я мог тебя ненавидеть, Пэйдж, но эта ненависть — ложь. Это, — я поднял наши сцепленные руки, — … это — правда.