Пепел прошлого

— Вы справитесь, — прошептала она. — Ты справишься.

Я не мог понять, что делать дальше. Просто сидел в пустом коридоре, быстрые шаги медсестер в котором, превращались в раздражающую и весьма нервирующую музыку. Дэн тоже не мог найти себе места. В кабинет, где шел консилиум, постоянно входили новые врачи, и все начиналось сначала. Это было похоже на детскую карусель: менялись лица, цвета медицинской формы и выражение лиц, на которых отображалась вся тяжесть принимаемого решения, они вновь раскладывали уже затертые результаты анализов, проговаривая все риски.

Лизка больше не плакала, только внимательно выслушивала каждого, делая пометки на руке. Тонкая, чуть трясущаяся рука резкими движениями расчерчивала что-то на бледной коже. Она всегда писала на ладони, потому что бумажки всегда терялись. Лиза постукивала пальцем по чуть заметным звездочкам на запястье, пересчитывая их вслух снова и снова, словно пыталась найти ошибку. Мое сердце сжималось, когда Лиза шумно выдыхала и начинала пересчет заново, потому что прекрасно знал, о чем она сейчас думает.

Врачи вышли из кабинета, когда за окном снова задребезжал рассвет. Лиза застыла в дверном проеме, когда увидела меня. Ее глаза округлились, словно она совсем не ожидала меня увидеть, а может, и не хотела. Она улыбнулась уголками губ, а потом сцепила пальцы в замок. Я рванул с жесткой скамейки в ее сторону. Было просто необходимо прижать ее хрупкое тело к себе, чтобы забрать, хоть каплю боли, что рвалась у нее внутри. Видел ее глаза, почти ощущал солоноватость горечи, осевшей на щеках пролитыми слезами. Но как только я подошел, Лиза отшатнулась.

— Мам, Пап, это Максим, — почти шепотом сказала она.

Я только сейчас заметил, что за ее спиной стоят мужчина и женщина. Они не сводили с меня взгляда, следя за каждым движением.

— Очень приятно, — женщина с теплыми карими глазами обняла меня, проведя пальцами по волосам. Тонкая трясущаяся ладонь задержалась на моей руке чуть дольше, чем следовало, словно привлекала к себе внимание. В ее глазах плескались слезы, а дрожащие губы растянулись в улыбке. — Мне и правда, очень приятно, Максим.

От ее слов мне стало не по себе. Но это были цветочки, по сравнению с острым взглядом отца. Он смотрел на меня поверх позолоченной оправы очков, окатывая льдом презрения. Челюсть дрожала в попытке сдержаться от рвущегося рева. Я видел, что он готов порвать меня прямо здесь, невзирая на толпу врачей и пациентов, высыпавших из своих палат на утренние процедуры. Лиза обхватила отца за шею, почти повиснув на нем. Мама встала на цыпочки, отчаянно шепча ему на ухо какую-то по-волшебному успокаивающую мантру.

Я стоял в посреди людного больничного коридора, стараясь понять, что происходит. Еще никогда мне не было так стыдно. Его взгляд пронизывал до костей. Мышцы сжимались, словно от ледяного душа. Меня вновь и вновь накрывало волнами гнева, которого было предостаточно в этом высоком мужчине. Я не мог отвести взгляд от его прозрачно-голубых глаз. А он то и дело прищуривался, сжимая губы в тонкую линию. Конечно, я мог уйти, но меня так и подмывало узнать, чем же я заслужил настолько "теплую" встречу.

— Давно хотел познакомиться, — прохрипел он и протянул руку. На удивление он не стал пытаться сломать мне пальцы или раздробить суставы. Даже наоборот, его рукопожатие было таким слабым, почти безвольным.

— Привет! — голос Влада прервал наш гипнотический взгляд. Он похлопал меня по плечу, словно старался поддержать. — Влад.

— Мам, это муж Киры Аросевой, — Лиза отошла от отца, сделав пару шагов от меня.

Расстояние в пару метров казалось таким далеким и неправильным, что хотелось закричать и потребовать объяснения. Родители полностью переключились на Влада, который отводил их в сторону кабинета главврача. Лизка застыла, понимая, что осталась совершенно одна.

— Лиза?

— Максим, я не могу. Столько всего в моей голове, — шептала она, отходя все дальше и дальше.

— Ты убегаешь? Снова?

— Я не убегала!

— Ты постоянно убегаешь, когда сталкиваешься с тем, чему не учили на уроках анатомии. Да, Лиз? Сердце забилось, затрепетало? — она уперлась в стену, чем я и воспользовался, прижавшись к ней так крепко, что она выдохнула воздух, что был в ее легких резким стоном. — Да, Лиз? Страшно? Не знаешь, что делать дальше?

— Да, черт! Мне очень страшно!

— Знаешь, а я передумал, — я сжал рукой пачку сигарет в кармане куртки так, что ощутил, как сухой табак рассыпается по пальцам. — Теперь я не успокоюсь, пока не узнаю все. И сделаю это сам. А когда узнаю, то мы поговорим честно. По-настоящему. Я докажу, что мне можно верить.

— У меня нет сил. Я не смогу еще раз лечь под каток! Не смогу! — кричала она мне прямо в лицо. — Я не хочу этого! Сил нет!

— Зато они есть у меня.

— Нет!

— Ты пытаешься оттолкнуть меня, чтобы не разгребать дерьмо, что случилось с нами! Тебе больно и страшно. Ты думаешь о себе, о Ваньке. И ты снова забываешь обо мне!

Лизка вздрогнула и округлила глаза, словно не знала, как реагировать на мои слова.

— Макс? — Влад окрикнул меня, словно хотел дать понять, что слышит меня не только Лиза.

— И если ты думаешь, что я уйду, то ты глубоко ошибаешься, детка, — я прижался к ней губами.

Слизывал языком высохшие слезы, смывал невысказанные слова, вбирал трепещущий от боли вздох, забирал все, что мог унести. Ее мягкие губы разжались, тело обмякло, наваливаясь на меня. — Я никуда не уйду. Буду с тобой, даже если ты пока не хочешь этого. Докажу, что ты ошибалась тогда. Докажу, что ты ошибаешься сейчас….

Меня подбрасывало, пока я шел к машине. Голоса, звуки, нечаянные касания — все это выводило меня из себя. Не помню дорогу домой. Помню только громкий звук двери в гараж. Я мчался туда, потому что единственное, чего я хотел — выпустить пар. Скинул куртку и стал избивать грушу, подвешенную на цепи. Металлические звенья стонали, разрывая перепонки жалостным звуком, что гулял по бетонным стенам пустого гаража. Глухие удары и мелкие облака белой пыли, поднимающейся в воздух от каждого удара, все это заставляло меня расслабляться. Удар за ударом. Сердце успокаивалось, прекращая биться в истерике. Перед глазами до сих пор стояли кадры: и нескрываемое омерзение в глазах отца Лизы, и страх в ее.

Казалось, что я о себе чего-то не знаю. Когда мальчик с гитарой и объемным рюкзаком с нотными альбомами наперевес превратился в дьявола? Что я упустил? Где прокололся?

— Это твои родители перекрыли ей кислород, сделав так, что ее отказались брать на работу даже самые мелкие клиники города…

Слова Киры всплыли в памяти. Я застыл на месте, лишь в последнюю минуту увернувшись от раскачивающейся груши. По саднившей коже рук текли тонкие струйки крови. Наверное, мне было больно. Наверное, я должен был это чувствовать? Тогда почему боль была не в руках?

Достал телефон, проходясь окровавленными пальцами по гладкому экрану. Всего четыре буквы, а мне уже хотелось разбить телефон.

— Пап?

— Да, сын, — я слышал, как на заднем фоне играла тихая музыка.

— Я передумал.

— Ты о чем?

— Я дам тебе денег.

— Отлично, сын. Я так и думал, что ты сделаешь правильный выбор. Мы же семья! Тогда завтра я жду перевод?

— Нет, ты приезжай? А? Поговорим, покажешь проект, — я обнимал рукой грушу, нависая на ней, чтобы не рухнуть на пол. Меня тошнило от его спокойного тона, тошнило от собственного голоса с наигранной ноткой легкости.

— Сын, ты же знаешь, что я терпеть не могу русскую весну с ее грязными оттепелями и тяжелым небом. Может, ты к нам?

— Я не могу. Давай завтра? Я жду тебя.