Чёрный княжич

— Какое там но!? — перебил её Темников, — Вы хоть понимаете в чём вашего мужа виноватят? Злоумышлять противу царской семьи, это похуже государственной измены будет. Отчего вы ко мне пришли? Отчего к сестре вашей царственной не обратились?

— Я пыталась, — всхлипнула Марфа Симоновна, — но Елизавета Петровна меня вон выгнала, и словами непотребными при том поносила.

— Дела-а, — протянул княжич, — что же такого благоверный ваш удумал, что и вас зацепило?

— Вот, — воскликнула Сафонова, — вот об том я и толкую. Узнайте что там на самом деле приключилось, не то я измучаюсь в неизвестности. Более ни о чём я вас просить не смею, но ради нашей дружбы вы могли бы хоть в этом помочь.

— Ради дружбы, — хмыкнул Темников, — ради дружбы, пожалуй, что и мог бы. Ладно, ступайте с богом — я подумаю что тут сделать можно.

— Спасибо Саша, — легко поднялась с колен Марфа Симоновна, и клюнула княжича поцелуем в щёку, — я знала что вы в горе моём меня не оставите.

— Ступайте уж, — проворчал Темников, — эх, а ведь так хорошо было. Спокойно.

***

Следующий визит Марфы Симоновны к Темникову состоялся через два дня. День потребовался княжичу на обдумывание ситуации, и ещё день для того чтобы подкупить старшего помощника младшего писарчука Петропавловской крепости. Ну, или кого-то в этом роде Темников не вникал. Так или иначе, но списки допросных листов, ныне у него на столе лежали. А сам Александр Игоревич с недоумением разглядывал сидящую перед ним Сафонову, и не знал как себя вести. То ли хохотать во всю глотку, то ли за голову хвататься.

— Ну, не томите же, Саша! — нарушила молчание Марфа Симоновна, — Удалось ли вам узнать что либо?

— Удалось, — подтвердил Темников, — и вам стоит успокоиться: дело и выеденного яйца не стоит. Вся эта история с злоумышлением есть ничто иное как неразбериха и плод болтливости некоторых особ.

— Это кого же? — хищно прищурилась кузина императрицы, — Кто та змея языкастая?

— Вы, Марфа Симоновна. Вы, да ещё Марья Симоновна Чоглокова. Знаете такую?

— Сестрица!? — изумлённо выдохнула Сафонова, — Но зачем? И я? Что вы этим сказать хотите?

Темников вздохнул, почесал шрам над бровью, и притянул к себе пачку листов.

— Это списки допроса вашего мужа, — пояснил княжич, — с пристрастием допроса. Михаила Ивановича под батогами спрашивали. И дыбою грозили, коли запираться станет.

— Ох, — прижала пальцы к губам Марфа, — батогами?

— Сударыня, — начал раздражаться Темников, — в Петропавловке хорошие дознаватели, работу свою они знают. Тем паче по таким ябедам. Ужели вы думали что мужа вашего токмо пожурят да отпустят? Вестимо батогами, и благодарите бога, и её императорское величество, что до дыбы дело не дошло. Так вот, — продолжил он, выговорившись, — что же в тех листах допросных писано. Так ну про первую вашу ночь мы, пожалуй, опустим, — хмыкнул Темников искоса взглянув на Марфу, отчего та покраснела, — ага вот — " в вечеру стал он Софонов ту свою жену с ласкою спрашивать, что до свадьбы... не имела ль она у себя любителей. И оная ево жена без всякого от него Софонова принуждения объявила, что у ней были любители. А именно Штроус, которой, будучи на Васильевском острову, в Новгородском архиерейском доме в темных сенях, положа на стол, изнасилничал.

Да в собственном Ея Императорского Величества каменном дворце с камер-юнкером Сиверсом в саду, а потом неоднократно в разных дворцовых садах, з бандуристом Григорьем Михаиловичем на Смольном дворе в ее комнате, с певчими Калинником и с Матюшею. А с Сиверсом де перестала она любитца тому года з два, как определена мадам Шмитша«.[1]

— Боже! — вскинулась Марфа Симонова, суетливо заоглядывавшись, — зачем же он эдакое рассказывал!?

— Сударыня, — удивленно, вскинул бровь Темников, — в Петропавловке спрашивать умеют. Там припомнишь, да расскажешь то чего и вовек не знал. Другой вопрос для чего вы это супругу своему доложили.

— Просто честною перед ним быть хотела, — пояснила та, — и потом о вас ведь я не говорила.

— Ладно, — чуть улыбнулся княжич, — поглядим к чему честность сия привела, — «... и сказал только, что ежели она впредь с вышеобъявленными любители будет любитца, то он, Софонов, как ее, так и себя заколет шпагою».

— Ну, понимаете теперь? — Александр Игоревич вопросительно взглянул на Сафонову.

— Что?

— Пресвятые угодники, — вздохнул Темников, — вот оно, то самое злоумышление противу царской фамилии. Вы Марфа Симоновна, как не крути, а двоюродная сестра Елизаветы Петровны, и, стало быть, такоже к императорской семье относитесь. А тут вас шпагою зарезать грозятся, — княжич коротко хохотнул, выказав тем самым свое отношение, к умению камер-юнкера тою шпагою орудовать. Ну, а далее всё просто: вы рассказали сестре о сей неурядице, зачем кстати? А она ужо донесла эту весть до ушей её императорского величества. Вот и результат: — Сафонов в крепости, императрица во гневе, а вы сидите у меня с глазами на мокром месте.

— Так что же делать? — всхлипнула Марфа.

— А ничего не надо, — устало вздохнул Темников, — подержат вашего благоверного в заключении немного, за жестокое обращение с женой, да и отпустят с богом. Сами понимаете, истинную причину ареста обнародовать никто не станет. Очень уж ваши шалости с «Бандуристами» — Темников хмыкнул, — на репутации двора плохо сказываются. Ну, а вы, коли хотите, бросьтесь в ноги её величества и в грехах покайтесь. Глядишь поможет.

— Спасибо Саша, — поднялась с кресла Марфа Симонова, — спасибо — я знала что вы меня не оставите.

— Угу, буркнул княжич, — ступайте уж. И это, сударыня, дело конечно не моё, но попробуйте задуматься о смысле слова — «верность».

Август 1747

Веселый дом мадам Жози, как и все заведения, подобного рода, располагался за городом. И хотя от француженки у дородной хозяйки борделя был лишь гнусавый голос и уродливая мушка над верхней губой, это ни сколько не умаляло её природного шарма. Тёткою, мадам Жози, была незлобивою, весёлою, до легкомысленности, и не болтливою при том. И в заведении завсегда порядку придерживалась — в залах да комнатках чистота царствовала, а барышни были бодры и ухожены.

Кто знает, из этих ли резонов, аль ещё по какой причине, только Темников исключительно в этот дом захаживал, иными пренебрегая. Так мало того, из всех девиц, на мадам работающих, он лишь с одной уединялся. С белобрысою чухонкой, что на имя Катька отзывалась. А коли та занята была с другими гостями, так просто за столом сидел, пил, да музык слушал.

Павел Ильич подтрунивал над другом за эдакое постоянство. Но Темникову всё — «как с гуся вода»: отшучивался в ответ, и опять Пашку к мадам Жози тянул. Вот и ныне, сговорились они в сём дому свидеться.

Востряков явился с некоторым опозданием и княжича ужо не застал, тот наверху со своей чухонкой уединился. Но заказ оставил, и едва Павел Ильич за стол уселся, половой его поприветствовал, и закуски выставил. Ну и вина подал, само-собой. Тут вкусы Темникова уж изучили, подавали не спрашивая. Только Востряков кубок опрокинул, глядь, княжич сверху спускается. Рожа довольная как у кота, а следом Катька — чухонка его семенит. За стол уселись, поздоровались, и Сашка на еду набросился. Будто месяц голодал то этого. Вообще Павел всегда удивлялся куда в княжича всё это влазит, при его-то субтильном телосложении. Словом Темников лопает, а девка в рот ему заглядывает, и ласковые скабрёзности на ушко шепчет. Вот прям идиллия умилительная.

Отчего-то в этот раз картина сия раздражала Вострякова своей неуместностью. Вот так подумать, сидят за столом наследный княжич и девка непотребная, а со стороны глянуть — прям пара семейная ужинает. И благо, девка бы была путящая, так нет, моль бледная, у коей ни ресниц, ни бровей не разглядишь. Востряков даже краем уха слышал, когда мадам чухонку за какую-то провинность отчитывала, что держат ту исключительно удовольствия Темникова для. Мол, кроме княжича любителей на её прелести не сыскать. Оттого и кривился Павел Ильич, недоумевая, откуда такая привязанность.

Впрочем, Александр, быстро углядел его состояние, и Катьку отослал, он всегда такие вещи загодя чувствовал.

— Случилось, что? — поинтересовался Темников, себе и приятелю кубки наполняя.

— Ерунда, — отозвался Павел, — пустое. Просто никак в толк не возьму, оттого мы с тобой по девкам лишь в это заведение ходим.

— Ходи в иное, — пожал плечами княжич, — разве ж я запрещаю.

— Да я и хожу, — озлился Пашка, — а вот ты прям «верность» чухонке своей хранишь!

— Да хоть бы и так, — улыбнулся Александр Игоревич, — верность хорошее слово — мне нравится.

— Не понимаю! — воздел руки Павел Ильич, — Вот, хоть убей не понимаю! Мы молоды, здоровы, состоятельны. Не сильно обременены службой государевой, самое время жить, что-то новое каждый день узнавать, искать и находить.

Темников выслушал этот спич с улыбкою, и кубок в руки разгорячившемуся Преображенцу сунул. Дождался покуда тот выпьет и пояснил, — Вот верно ты сказал: искать. А к чему искать, коли всё уж найдено? Меня здесь хорошо принимают, кухня выше всяческих похвал, да баба удобная — что ещё надобно?

— Тьфу-ты, — в сердцах сплюнул Востряков, — рассуждаешь как старец древний. И позволь поинтересоваться, что же ты искал в домах веселых?

— Да, всё то же, — хмыкнул княжич, — верность.

— А!? — Пашке показалось что он ослышался, — Верность!? У блядей!?

— Да хоть бы и у блядей. Верность, она, знаешь ли, дружище, от ремесла не зависит. Это несколько иная категория.

— Чудны дела твои господи, — восхитился Павел Ильич, — у всех гвардейцев друзья — люди как люди. Бабники да выпивохи, лишь у меня не от мира сего. Странный ты человек, твоё сиятельство. Верность у непотребных девок ищешь, иным забавам упражнения со шпагою предпочитаешь. Хорошо хоть от вина нос не воротишь, а то я бы и не знал что думать.

— На том стоим, твоё благородие, — отсалютовал ему кубком Темников. На том и стоим.

— Всё одно понять не могу, — не унимался Востряков, — для чего верность искать коли у тебя Лизка есть? Вот уж вернее девки не сыщешь! Только позавидовать можно.

— Лизка! — как-то разом помрачнел его сиятельство, а после вина выпил, товарища не дожидаясь, и принялся трубку набивать, в пространство глядючи. Пашка, уж решил, было, что ответа не дождется, но княжич, закурив, и дым к потолку выпустив, прочистил горло и заговорил.

— Лизка, друже, это особый случай. И верность её, тоже особая. Ты вот не понимаешь сейчас, только верность такая есть ноша тяжкая, неподъёмная. И нести на себе её преданность, очень трудно. Очень почётно, но трудно. Так что поверь, друже, завидовать тут нечему. Лизкина безусловная верность это, прежде всего, страшно. Очень страшно.

Апрель 1749

Для появления на свет, ребёнок Ольги выбрал прекрасный день. Солнечный и теплый. К тому же, все важные и значащие люди в будущей жизни малыша, как нарошно, к этому дню в поместье собрались. Впрочем, почему как? Нарошно и приехали. Во главе с князем Игорем Алексеевичем. Востряков, правда, с княжичем уже неделю здесь отирались, пили беспробудно, да на заднем дворе из пистолей палили, курей пугая и отвлекая Лизку от её занятий художественных. Ну а Соню с родителями, ужо князь с собой привёз, поездом.