Боцман Корякин

В небольшой пивной у дороги было шумно и дымно, после окончания работы многие дачники, сойдя с автобуса, заходили сюда выпить вечернюю кружку. Те, кому места не хватило, сидели на травке около пивной по краю дренажной канавы. Они взяли по большой кружке и сели в сторонке под старой березой. Федор достал вяленую плотву, протянул Корякину, не зная с чего начать разговор.

— Бери, — помолчав, добавил, — задавай свои вопросы, чтобы потом при Марте нам с тобою не базарить.

— А она знает?

— У меня от нее тайн нет. Она ведь этой встречи давно ждала, верила, что ты все же вернешься на детей посмотреть. Мы с ней на эту тему не раз говорили. Так что ничего неожиданного не случилось, а как все закончится, зависит от тебя. Поэтому послушай, как я с Мартой встретился и сошелся.

Не знаю, как у тебя, а у меня все было по-хорошему. Я женился рано, еще до армии. Моя, конечно, меня не дождалась и, мало того, со своим хахалем обворовала мою мать. По возвращении помял я их здорово, меня в кутузку упрятали, судить хотели. Адвокат выручил: раз, говорит, его за справедливый самосуд судите, то сажайте их тоже, за воровство. Судья был родственником хахаля, дело закрыл, а маманя не вынесла всего и преставилась, пока я в кутузке сидел. Похоронил я ее, поджег дом и махнул подальше, в Таллин. Кореш у меня здесь в рыбном порту работал, помог устроиться грузчиком. Там и встретил Олева, мужа Галины. Он тогда механиком на СРТ был, они после работы всегда рюмку принимали на судне. Не знаю, чем я ему понравился, пригласил он меня раз, другой, а потом к нему на дачу приехали. Я, конечно, сразу в Галину влюбился. Олев то с нею не очень ласково обращался, жалко мне ее стало, но клин под нее бить не стал, свою лярву вспомнил. Как-то Галина попросила меня помочь Марте с ремонтом дачи: крышу перекрыть, окна заменить. Плотничать я с детства обучен и взялся, уж больно мне ее парни понравились, было им тогда по четыре года. Марта меня не интересовала хотя и одна жила. Каждый день возила она их в детский сад, где работала воспитателем. Садик был эстонским, и парни русский знали плохо — дед Марты запрещал им говорить на языке оккупантов. Он во время войны в дивизии СС воевал, был сослан в Сибирь, но когда вернулся, убеждений своих не поменял. А Марта хотела, чтобы они русский знали, вот и попросила меня говорить с ними чаще. А тут как раз в садике каникулы, и мы с ребятами целый день одни. Поработаем, на пляже покупаемся и опять за работу. Они смышленые. Я приготовлю все внизу, потом скажу, что мне надо, они в ведро сложат, на верёвку привяжут, мне и спускаться лишний раз не нужно. Вскоре я ремонт окончил, а тут Олев ухитрился мои документы тракториста обменять на свидетельство моториста второго класса, и взяли меня мотористом на его СРТ. Так я и стал рыбаком.

Олев до денег не то, чтобы жадным был, а всегда стремился больше заработать. Остались мы в тот год в Северной Атлантике на второй заход. Капитан на новом судне оказался везучим, правда, спать нам не давал. Встречали нас с оркестром, а деньги я получил такие, что крышу сразу снесло. Неделю гулял и, может быть, все бы спустил, да нашел меня Олев, привез к себе. Три дня не выпускал, хмель из меня в бане выгонял. Как отошел я, увидал на улице твоих пацанов, и сердце у меня зашлось. Они ко мне бегут, радуются, а я слова сказать не могу. Потащили меня за штаны к Марте, еле вырвался. "Постойте", — говорю, — "Я вам подарки приготовил, только они у меня на судне остались, мне их привезти нужно". Упросил Галину поехать со мной в город, подарки выбрать. Много мы с ней всего тогда накупили, устроил Марте и пацанам большой праздник. Посмотрела Галина, как ребята от меня не отходят, и говорит мне: "Ты, Федор, мужик хороший, но заводной и без тормозов, потому как ни семьи у тебя, ни подруги, а к друзьям ты слишком добрый. Если так дело дальше пойдет — пропадешь, ведь нет у тебя никого. Посмотри на Марту, такая гулять не станет, всегда будет тебя ждать. А мальчишки? Зачем какое-то счастье искать, если оно рядом". Долго не думал и предложил Марте расписаться, но она притормозила. Расписались мы только после следующего рейса, дала мне время подумать. Через год Марта еще двойню родила, девчата сейчас хорошие помощницы, а семь лет назад последнюю родила — Марию. Как видишь, у нас с ней одни девки, и поэтому решили мы завязать. Я когда в Атлантику ходил дом поднял, да на обучение детей деньжат приберег. И сейчас заработок приличный, обижаться не на что. С Мартой у нас полное согласие, без нее я бы пропал, теперь точно знаю. Об одном тебя прошу — ты пацанов не трогай. Они воспитаны родителями в эстонском духе, а теперь после независимости на них большое влияние оказывается в колледже, где русский на дух не выносят. Какой ты им теперь отец!? Скорее враг. Да именно враг, — увидев, что Корякин встрепенулся, еще раз повторил Федор. — Так теперь учат молодых. Когда-нибудь они разберутся, а сейчас им это трудно понять. Он встал и, помолчав немного, добавил:

— А Марта сама тебе все расскажет. Она ведь тоже эстонка и ты теперь для нее человек оттуда — махнул он рукой на восток. — Да и не отпущу её, у меня кроме нее и детей ничего уже нет, даже Родины. Сжег я за собой мосты, когда дом поджигал.

Вернулись. Не доходя до дома Галины, Алексей остановился.

— Спасибо, ты все мне прояснил Федор. Выходит, я сам виноват, что ни с чем остался. Наверное, это справедливо, и если бы не ты, прошел бы я мимо. Ты вот только скажи мне — Галина свободна?

Федор улыбнулся по-доброму, с легкой усмешкой.

— Зацепила она тебя, значит, а сам-то ты как?

— Не женат я и никогда не был. Из родных только мать осталась, да и та смертельно больна. Болтаюсь, как буек штормом сорванный, а ради Галины я бы хоть сейчас на мертвый якорь встал. Да только думаю, ждет она мужа.

— Ждет, — ответил Федор. — А как не ждать? Вроде замужем, а восемь лет как вдова. Двое детей, которые отца помнят. Олев лет десять назад задумал сбежать. Дед его еще в сороковом в Швецию перебрался, а отец в сорок четвертом туда же сбежал. Когда письмо он получил, что отец умер в Гетеборге и наследство на него оставил, а еще через год и дед в Канаде Богу душу отдал, и часть наследства тоже ему завещал, поехала крыша у него, а как ней не поехать. Деньги немалые и чулочная фабрика, а Олев всегда богатым хотел стать, вот и сиганул за борт у Копенгагена. Без него Галина все своим трудом заработала, он в самом начале только раз посылку прислал. Ждет она его, только я думаю, жить она с ним даже ради детей не станет. Да и женское сердце чувствует, что не нужна она ему. Теперь-то, после независимости, что стоит прилететь? А он все только обещает. А Галина, хотя и не святая, но не гулящая, это точно. Она свободы от него хочет, и боится, что он детей заберет. — Несмотря на смущение Корякина, Федор не меняет тему разговора: — Уж больно счастливая она сегодня, и не помню ее такой. Везет тебе парень, я бы на твоем месте ушами не хлопал. Такой женщины ты нигде не найдешь, на неё мужики поглядывают, не нам чета.

— Вот и я думаю, на хрена ей какой-то боцман.

— Это ты зря. А вдруг она тебя выбрала. Разве женщин поймешь. Во всяком случае, в квартиранты она еще никого не брала. Ладно, вы и без меня разберетесь. Ты баньку подтопи пока я за своей схожу, я жар страсть как люблю.

Не заходя в дом, Алексей отправился в баню. В каменке весело гудел огонь, полки были сухими и чистыми, а в кадушке томились два новых веника.

— Шустрая. Уже успела за пацанами прибраться, — подумал Корякин и, выйдя в предбанник, сел на диван. Что делать теперь, он действительно не знал. Во многом был согласен с Федором — считать детей своими права не имеет, о них раньше думать надо было. Взять и уехать еще раз, тоже нельзя, вроде опять струсил. Да и не сможет он этого сделать без серьезного разговора с Галиной. Что-то в глубине души говорило ему, что она его последняя женщина, с которой он смог бы прожить оставшуюся жизнь. А уж если и матери не станет, зачем ему на берегу оставаться? — Выходит, все решит Галина, — подумал он и почувствовал облегчение от того, что не ему принимать важное решение. Но уже у двери в дом решительность покинула его, он осторожно постучал и услышал, как незнакомый звонкий девичий голос крикнул:

— Входите, открыто!

У накрытого стола хлопотала девушка с лицом Галины, стройная и хрупкая. Увидев входящего Алексея, она с любопытством посмотрела на него синими, словно воды Средиземного моря глазами. Задержав на несколько секунд взгляд, крикнула в кухню:

— Мам, гость пришел.

— Пускай подождет, займи его чем-нибудь, пока я с пирогом разберусь, — ответила Галина.

— Ну вот, — развела руками девушка, — поручение серьезное, только я не знаю, как его выполнить. — Она пожала плечами и, не спуская с Корякина глаз, подошла к нему вплотную. — А давайте я вам наш сад покажу, заодно Арнольда отыщем, он там где-то пропал.

Алексей молча развернулся и покорно пошел за ней, внутренне радуясь неожиданной отсрочке. Корякин много думать не любил. Его жизненный опыт укрепил веру в убеждение, что от размышлений лишь голова пухнет. В море, особенно теперь, когда экипаж состоял из людей во многом ему чуждых, много думать было ни к чему, работа и быт ограничили общение до минимума. Он отвык даже от чтения, кроме старых газет, читать на судах было нечего. Единственным источником информации оставалось телевидение, да и то на неродном языке, потому смотрел только сводки последних известий. Он всегда был немногословен, а теперь давал волю языку только тогда, когда находился в отпуске на родине, да и то если выпивал с хорошими собутыльниками. Сейчас он шел за девочкой, мучительно размышляя, о чем можно с нею говорить. Она, словно понимая, не требовала ответа и отвечала на свои же вопросы сама,

— Вот эта яблоня-антоновка. Яблоки у нее крепкие кисло-сладкие, мы их на зиму оставляем. Знаете, какие с ними вкусные мама пироги печет? И квашеная с ними капуста хорошо хранится зимой и вкуснючая — пальчики оближешь!

Она оборачивается, закрывает глаза от блаженства и облизывает пальцы. Лицо ее становится счастливым и очень похожим на лицо Галины, после его поцелуев.

Корякин уже не слушает девочку. Мысли путаются.

— Что я делаю здесь, — думает он. — Почему здесь Марта, Галина и дети, много детей. Марту я хотел увидеть, хотя не пойму, зачем через столько лет? Откуда столько детей? А мои дети, что сними делать? И зачем Федор привез меня сюда, зачем?

— Дядя Алексей. Вам плохо? — внезапно слышит голос девочки. — Я вам говорю, а вы не слышите. Нас мама зовет, и дядя Федор с тетей Мартой ждут. Идемте.

— Ну, вот, — подумал он, — и дождался.

Марту он не узнал. Перед ним стояла зрелая женщина, погрузневшая от родов и забот, совершенна не та девочка-подросток с голубыми бездонными глазами. Располневшая, в скромном платье и туфлях на низком каблуке она показалась ему маленькой и похожей на его мать. Она не прятала взор, не смутилась, смотрела на него с нескрываемым интересом без видимого волнения.

— Здравствуйте, Алексей, — сказала она глухим и совершенно не тем голосом, который он помнил. Оттого, что назвала его на Вы, ему показалась, что она совсем не рада его видеть.