Боцман Корякин

Когда настало время окончания службы, благодарный и ушлый комендант, словно джин из кувшина спросил Алексея — проси, что хочешь.

— Мне бы мир посмотреть, — недолго думая, сказал он.

— Понял, — коротко ответил доброжелатель, и через несколько дней привез аттестат матроса первого класса.

Пахнувший типографской краской документ свидетельствовал о том, что его владелец после демобилизации окончил курсы матросов при Балтийском пароходстве. В корочки был вложен адрес одного из чиновника Управления рыболовного флота в Таллине, и через месяц он уже ловил скумбрию у берегов Западной Африки.

Мира, как собирался, на СРТР-е он толком не увидел, а в деньгах и без рыбалки не нуждался и потому решил непременно попасть в пароходство, что оказалось сравнительно легко, для начала, в каботаж. Долго там не задержался, работы Алексей не боялся и быстро стал боцманом. Работа на флоте Корякину понравилась. Здесь было место всему, что он считал нужным для себя: интересная работа, на которой можно было приложить свою силу, относительная независимость и достаточно свободного времени. Никто не лез тебе в душу, а на берегу с деньгами можно получить в качестве компенсации все, что пожелаешь. Неожиданно для себя он пристрастился к чтению. Читал много и все подряд, пока не встретился один первый помощник, который "открыл" ему Ремарка, Хемингуэя, Киплинга, Паустовского. Все эти годы дома он был наездами, давал матери деньги, гулял недельку и уезжал на юг, к Черному морю, где имел все, что хотел. Женщины в его жизни занимали место лишь на время, были приложением к отдыху и развлечениям, как коньяк, лимон и хороший стол. Несколько раз он почти влюблялся, но каждый раз лишь до перрона поезда или трапа самолета. Стоило ему вспомнить мать и рутинную обстановку в доме, как мысли о семейной жизни улетучивались, унося благие намерения. Успею еще влюбиться, жениться и завести детей, убеждал он себя, словно это — то же самое, что подготовить судно к отходу. Но после сорока мать стала сниться чаще. Такую же, как и в жизни, во снах он видел ее молчаливой и тихой, не поднимающей глаз, но, почему-то теперь, когда просыпался, болело сердце, и долго не уходила из головы мысль, не случилось ли чего с ней, как она там одна, жива ли? Особенно часто он стал думать об этом в последнем рейсе и пришел к выводу, что больной матери нужна невестка, да и ему пора остепениться, завести детей. Обо всем этом, незаметно для себя, рассказал он всё сейчас Галине и спохватился лишь тогда, когда та обняла его и прошептала:

— Жалко мне тебя Алеша. Вот и я ужасно боюсь одиночества, ведь дети все равно скоро уйдут своей дорогой.

— Ну, что говоришь? У тебя хорошие дети, ты молодая и красивая, одна не останешься. А матери моей жить остается мало, да и что за жизнь у нее была. Отец ее не любил, да и я, выходит, бросил. Он в Германии у своей жены участь матери разделил — словно квартирант живет без любви и сострадания. Неужели и мне такая судьба заготовлена?

— Совсем ты расклеился, мой боцман. Ты на себя в зеркало посмотри, такие мужики не каждый день встречаются. Будь я свободной, ни минуты бы не раздумывала. Один денек у нас с тобой остался, подари его мне. Из последних слов понял он, что надеяться ему не на что. Вот и пролетел ты мимо своего счастья, Корякин, как фанера над Парижем, — подумал он, и охватило чувство безнадежности. — Зря, значит, надеялся, — скорее констатировал он, чем спросил.

Галина поняла, поцеловала его в губы.

— Не знаю, как быть, Алеша. Налетел ты на меня как вихрь, закружил и унес страну счастья, о которой я не ведала. А вот улетит вихрь, и что останется? Не готова я решить вот так сразу, дети ведь у меня.

— Дети нам не помеха, они и мне нужны. Я только одно, Галина, знаю — в первый раз у меня такое и я не представляю, как теперь без тебя жить буду.

— А ты меня не бросай, я буду тебя ждать, чтобы не случилось.

В ту ночь они так и не уснули. Галина то смеялась, то плакала от счастья, не скрывая слез, отдавая ему всю нерастраченную за годы одиночества ласку. Он носил ее на руках, покрывал все тело поцелуями, задыхаясь от желания и неведомой нежности. С каждым часом она становилась желанней, ее тело наполнялось необыкновенной красотой. Он тонул в ее глазах, жадно целовал распухшие от поцелуев губы, наливающуюся грудь. Когда они пришли в себя от настойчивого стука в дверь, Галина ахнула:

— Алеша, ведь уже два часа. Это Федя приглашать на обед пришел.

Она спрыгнула с кровати и стала одеваться. Корякину вдруг стало не по себе. Он был доволен тем, что накануне с Мартой все обошлось без объяснений, но вновь предстать перед глазами мальчишек ему не хотелось.

— Может быть, не пойдем, — спросил он Галину.

— Что страшно, блудный папаша?

— Страшно, — признался он. — Не знаю, как им объяснить.

— А ничего объяснять не надо. Пойми же, наконец, они не твои дети. Отец у них Федор и они вовсе не сироты. А вот Федору очень важно, чтобы ты это понял и дал ему веру в то, что никогда не будешь на них претендовать. При всех своих недостатках он очень хороший семьянин и с тех пор, как сошел на берег, семья для него главное. Он всегда был уверен, что ты когда-нибудь вернешься, ждал этого и боялся. Ты должен непременно его успокоить.

На участке Марты изменилось многое — выросли яблони, стояли две теплицы, в углу сада красивая беседка, у изгороди барбекю под навесом. Под ним, накрывая стол, хлопотал хозяин. Ему помогали две девчушки лет пятнадцати и светловолосая девочка-кукла лет десяти, ребят не было.

— Спортом своим по выходным они занимаются, — пояснила Галина, — у одного плавание, а у другой — подающий большие надежды боксер. Придут поздно, и вероятно со своими девушками. Садись в шезлонг, моряк, мы без тебя обойдемся, отдыхай, сил набирайся — пошутила она, и Корякин внезапно покраснел.

— Да я и не устал, — промолвил он, чтобы скрыть неловкость, — а в автобусе будет время прикорнуть, — чем сам выдал себя и от того покраснел еще больше и стал внимательно рассматривать дом, от которого в нем остались только крыльцо, да широкое окно веранды. Первый этаж, обложенный кирпичом, сиял новыми пластиковыми окнами, второй деревянный этаж блестел свежей салатной краской и красной металлической крышей под черепицу. Заметив внимательный взгляд боцмана, Федор оторвался от занятия и пояснил:

— Второй этаж принадлежит детям, мы туда только с проверками поднимаемся. Они говорят, что к ним Карлсон прилетает, а я думаю, они сами варение лопают, а на него сваливают.

— Не правда, папа, — возразила девочка-кукла, — я сама его видела на крыше гаража.

— Мальчишки проказничают, — тихо пояснила Галина, и сказала громко — и ко мне Карлсон тоже прилетал.

— Правда? — встрепенулась девочка.

— Правда, правда, — заверил ее Федор. — И вчера прилетал и сегодня ночью, — он улыбнулся и подмигнул Корякину.

— Мама, мне опять нужно варенье. Раз к тете Гале Карлсон прилетал, значит, и у нас будет.

Девочка скрылась за дверью. Через мгновение на пороге дома показалась Марта.

— Это к тебе, Галина, Карлсон прилетел? — улыбаясь, спросила она.

— К ней, конечно. Хороший Карлсон вот с таким большим пропеллером, — муж широко развел руки.

Настала очередь краснеть Галине, но та быстро опомнилась:

— На счет пропеллера говорить не стану, но варенье он лопает с огромным удовольствием, — с гордостью сказала она и прижалась к Алексею.

— Еще бы не лопать! У тети Гали варенье что надо, дочка.

— Я знаю, — девочка зажмурилась и сказала, — у неё оно сладкое-пресладкое.

Все засмеялись, и Корякину вдруг стало необычайно легко. Было видно, что эти семьи дружны, любят детей и заботятся друг о друге. Корякина, прожившего многие годы в одиночестве, охватило чувство доброй зависти, которое сменилось желанием остаться среди этих счастливых людей.

После обеда отправились на прогулку, прошлись по дачному поселку, любуясь и оценивая новые добротные дома. Корякин отметил, что они не хуже чем у скандинавов, с такими же ухоженными участками, а садов с огородами стало меньше.

Время летело незаметно. Первой домой заторопилась Галина. Федор настаивал на "посошке", но Марта остановила.

— Собраться Алексею еще нужно, — одернула она его, и они попрощались у калитки.

— Ты нас не забывай, — сказал Федор, — а еще лучше, если приедешь. Адрес и номер телефона Галине оставь, если нужно мы тебе приглашение пришлем.

— Пока и без него обойдемся. Мое судно здесь на ремонте месяц простоит. Позвоню капитану, он судовую роль на погранпост всегда пришлет, — ответил Корякин и, смущаясь, добавил, — у меня теперь здесь большой интерес имеется.

Когда они вошли в дом, Корякин понял, что настают самые трудные минуты. Глядя на по грустневшую Галину, он никак не мог решить, что ему делать дальше. Предложить ей стать женой? А если она откажет? От этой мысли его вдруг охватило омерзительное чувство безнадежности, как тогда, когда он стоял на палубе уходящего в воду судна и не мог решиться прыгнуть в пляшущий далеко внизу на волнах спасательный плот.

— Что будем делать? — услышал он вопрос Галины и поднял глаза. Она стояла перед ним, теребя в руках косынку. На ресницах зовущих глаз дрожали слезинки. Он понял, что ей, как и ему, нелегко.

— Галочка, стань моей…, - не договорил он.

— А разве я не твоя, — прошептала она, качая головой, и шагнула к нему. — Твоя, твоя, — повторяла она, крепко целуя в губы, словно в последний раз.

— Ты будешь меня ждать, а лучше поедем со мной, я покажу тебя матери, — сказал он, перед тем как одеться.

— Я бы с удовольствием, но Олев должен вот-вот приехать. Я уже на развод подала. Ты подождешь?

— Конечно. Я влюблен в тебя без ума. И знай — ты у меня первая, кому я сказал эти слова. И больше не скажу их ни кому.

Провожать Корякина до автобусной остановки пошли Марта, Федор и дочери, "трио девушек", как называл их отец.

— Ребята уже ждут тебя на вокзале, — сказал ему Федор и Алексей вновь ощутил беспокойство.

Автобус долго ждать не пришлось, он появился вскоре и Корякин лишь успел пожать всем руки и пригласить Федора к себе, если вдруг какими-то судьбами ему придется пересечь границу.

— Я все же надеюсь на скорую встречу, — произнес Федор, многозначительно посмотрев на Галину.

— Я тоже, — ответил ему Алексей.

Галина ждала в автобусе, он мягко тронулся, и вскоре провожающие скрылись из виду. Недолго музыка играла, пришла в голову Алексея мысль, и он чуть было не произнес её вслух, отвел глаза от окна и перевел взгляд на Галину. Та сидела напротив, положив руки на колени, и смотрела на него с грустной улыбкой. Сейчас она показалась ему испуганной и маленькой, отчего захотелось её успокоить.

— Я непременно приеду, и хочешь, звонить буду каждый день, — произнес он искренне.

— Знаю. Только теперь время будет тянуться долго. Я ждать не люблю, вернее, боюсь. Когда Олев в море уходил, я быстро забывала о нем. Теперь знаю — потому что не любила. Может нехорошо говорить, но это действительно так. Он был для меня мужем, которому я обязана быть благодарным. И я старалась угодить ему и делала все, что он хочет. Мне было совсем неважно, когда он вернется, у меня были дети, работа и дом. Я знаю, что и он ко мне относился так же. Его устраивало то, что я делала, но он никогда не говорил мне, что любит меня, да и я не припомню, говорила ли я ему это. Когда он первый раз пришел в дом с другой женщиной, обиды не было, я этого ждала и просто сказала ему, что если это повториться, уйду. Однажды он сказал мне, что я очень похожа на эстонскую женщину, потому что они никогда не ревнуют своих мужей и не устраивают сцен. Как ни странно, и это меня не обидело, хотя было признанием, что я все же чужая. Когда восстановили независимость и многие эстонцы, особенно состоятельные и чиновники стали бросать русских жен, я поняла, что Олев сделал бы то же самое. Тогда мне стало впервые жалко себя, я ведь считала, что для новой любви мое время ушло, а просто встречаться с кем-то не хотелось. И вот вдруг появился ты. Не знаю почему, но я решила, — она пожала плечами, подбирая нужные слова, — что я ждала именно тебя. Теперь знаю, что такое любить и все отдавать любимому. Если бы не дети, уехала бы с тобой сейчас. Не бросай меня, Алеша!