Величие. Книга 2

Вид его и правда оставлял желать лучшего: опухшие, покрасневшие глаза никак не вязались с прежним галантным обликом.

– Я выйду за дверь и сам возьму поднос у слуг, – пообещал Аурелий.

Однако, пока в коридоре раздавались голоса, Пьерше простоял лицом к окну, чтобы никто, даже мельком заглянувший, не смог заподозрить что-то неладное. «Я ей никто. Пустое место, – стучала в голове одинокая мысль. – Но почему? Почему? Разве не говорят, что женщины любят своих детей инстинктивно, безусловно? В чём тогда мой изъян?»

Щёлкнул дверной замок – Аурелий вернулся с подносом. Звяканье фарфора и воркование кипятка наполнили комнату пряным ароматом, щекочущим нос. «Как странно, – поёжившись, подумал Пьерше. – Где же утреннее солнце? Света как будто всё больше – а рассвет не настаёт».

– Знаешь, когда моих родителей убили, стояло такое же серое утро, – тихо произнёс Аурелий. Он уже разлил чай, и Пьерше, вернувшись в кресло, пододвинул к себе чашку, пока друг продолжал: – Может быть, не случайность, что наш разговор состоялся в точно такой же день. У меня тоже было много иллюзий, что однажды наша семья станет целой. Что я смогу этого добиться. Возможно, я надеялся заслужить уважение отца и таким образом добиться снисхождения для матери. Наверное, я жил в этих мечтах, в идеальном будущем. Но когда это всё произошло, до меня в первый раз дошло настоящее положение вещей. И больно было не столько от невозможности что-либо исправить, а от необходимости столкнуться лицом к лицу с собственным несовершенством. До тех пор, пока ты надеешься что-то изменить, ты идеализируешь и себя в том числе.

– И что же ты в итоге решил? – тускло поинтересовался Пьерше.

– Я заставил себя принять тот факт, что это была ошибка родителей. Они были неправы. Они причинили мне боль. И я за это на них зол. Но… – Аурелий вздохнул. – В конце концов это даёт освобождение, осознание, что я отдельная личность. И, признавая это, я могу уже сделать свой собственный жизненный выбор. Например, уделять как можно больше внимания своей семье. Разбираться в прошлом родителей, даже если они намеренно его скрывали. Это мой выбор и моё желание. Ты тоже должен найти для себя такой вот ответ на вопрос. Что тебе эта боль даёт?

– Не знаю, – мрачно хмыкнул Пьерше. – Боль она и есть боль. Боль и пустота. Из неё ничего не рождается.

– Это не ответ, а значение, которое ты приписываешь боли. «Не падай духом» – как ты мне говорил? – усмехнулся Аурелий, хлопая его по колену. – На всё нужно время.

– Вот ведь… используешь чужие приёмчики, – вернув горькую усмешку, укоризненно погрозил пальцем Пьерше. Вяло отхлебнул чаю. – А ты ведь с Юйсинь тоже нечасто виделся?

– Её не пускали, – коротко ответил Аурелий. – Я так и не понял, из-за чего. Она не выглядела интриганкой. Сперва я полагал, что дело в личной неприязни между родителями, но старый гувернёр заверил меня, что отец был по уши влюблён в матушку. Ничего уже не понимаю…

– А прогнать с глаз долой императрицу – это похлеще, чем от ребёнка избавиться, чтобы не мешался под ногами, – мрачно согласился Пьерше. – Она всё-таки тоже лицо страны. Но ты знаешь, любовь штука такая… порой весьма переменчивая. Может быть, к настоящей любви, как у вас с Шиа, это не относится, – поспешно добавил он. – Но в большинстве своём, уж поверь мне! Там всегда примешано слишком много других чувств. Кстати, сколько писем тебе передал старик?

– Прилично, но они краткие и не описывают никаких внешних событий. Дядя Терпций поддерживал связь с воспитателем почти вплоть до своего исчезновения. Отец перестал писать вскоре после того, как вступил на престол. Но по столице не ходило никаких слухов о разладе между императором и императрицей, ты же знаешь. Говорили, что Юйсинь недалёкая и ей самой скучно при дворе. Над ней смеялись.

– Глупости! Как императрица она несла на себе ряд обязанностей. Будь это всего лишь её прихотью, император бы заставил её исполнять то, что нужно. А он этого не сделал. Значит, ему это тоже было выгодно.

– М-да уж… – протянул Аурелий.

Они помолчали, гадая каждый о своём.

– Ладно, спасибо, что посидел со мной, – вздохнул Пьерше. – Пойду. Пора уже. Кажется, отключусь теперь прямо в карете.

* * *

Шиа направлялась в выделенную ей спальню в полном одиночестве; мягкий снег за окнами, казалось, окутывает дворец звуконепроницаемой пеленой, а потому, когда со стороны покоев Арэйсу раздался слабый крик, эльфийка расслышала его очень явственно. Замерев, она подождала: вопль очень напоминал тот, что разбудил её ночью после вечеринки, только в тот раз Шиа решила, что он ей приснился. Но дважды совпадений не бывает. Тот, кто кричал, теперь как будто бы затаился, и эльфийка, недолго думая, подошла к спальне княгини.

– Арэйсу, ты спишь? – Она постучала, вновь прислушиваясь, и тогда ей показалось, будто кто-то шмыгает носом, закусив подушку.

Шиа распахнула дверь: Арэйсу сидела на кровати растрёпанная, с распухшим и покрасневшим лицом – очевидно, плакала она уже довольно давно, – и даже если она была испугана, или смущена, или недовольна навязчивостью эльфийки, то не смогла бы этого показать, поскольку истерика душила её, не оставляя места для иных эмоций.

Шиа бросилась к княгине, заключая её в объятия.

– Что случилось? Тебя кто-то обидел? Пьерше?

Сжавшись и обхватив себя руками, будто пытаясь стать меньше, Арэйсу отрицательно замотала головой.

– Не надо никого… – с трудом выдавила она. – Пожалуйста.

– Я не буду никого звать. Но…

– Это бывает, – отмахнулась княгиня. – Оставьте меня в покое. Уходите!

Она вырвалась, отползая в сторону и кутаясь в одеяло, но избавиться от присутствия Шиа было не так-то просто.

– Издеваешься, что ли? Я никому не скажу, но и не уйду, пока ты не объяснишь, в чём дело. – Голос эльфийки стал спокойным и жёстким, отметая любые возражения.

Она с ногами забралась на кровать, вновь притягивая к себе плачущую Арэйсу. Вероятно, это подействовало на размягчённое сознание княгини, потому что, всхлипнув, она залепетала, давясь рыданиями:

– Мне снится, снится один и тот же кошмар! Все эти годы… Как я бегу в весенний сад, в самую глубину, и там на меня нападают. И я не могу ничего сделать. И я вспоминаю эту боль, этот ужас, эту беспомощность и унижение, когда меня… везде трогают… А! – Арэйсу вскрикнула, как от удара, стискивая саму себя до побелевшей кожи. – А потом… потом происходит что-то совсем страшное, и я просыпаюсь.

Она судорожно набрала в лёгкие воздуха, пытаясь обрести равновесие.

– Но самое главное, – добавила она, пока эльфийка переваривала услышанное, – что всё это произошло на самом деле! Это то, из-за чего от меня отказались родители!

И княгиня снова вырвалась, раскачиваясь, точно маятник.

– Бедная, бедная Арэйсу. – Шиа вернула её, прижимая к груди. В воображении уже завертелись десятки идей о том, какую кару устроить преступнику. – Ты знаешь, кто это сделал?

Арэйсу отрицательно помотала головой.

– Было слишком темно. Не помню лица. Не понимаю… – застонала она. – За что? За что я такая? Не лучше ли было сразу меня убить?

– Что ты такое говоришь?! Разве…

– Не знаю, не знаю, но ведь почему-то моя семья решила избавиться от меня?! – вдруг завизжала Арэйсу, забившись в руках эльфийки. – И император Келсий не помог, а предал меня! Значит, я и в самом деле такая – грязная, достойная презрения и вынуждена заниматься чем?! Убивать! Убивать!! Когда сама мечтаю о смерти. Это ли не изощрённое наказание?

Княгиня корчилась в агонии, заламывая руки. Наверное, догадалась Шиа, эти воспоминания мучили её ежедневно. Это отчаяние, пригибающее к земле плечи, эта боль, заставляющая судорожно стискивать простыню… Сколько же усилий прилагала Арэйсу, чтобы не выдать своего смятения перед посторонними? Сейчас, вопреки недавнему поединку, она выглядела настолько хрупкой и беспомощной, что эльфийка без труда удерживала её за плечи, как ребёнка. Изображение в глазах Шиа дрогнуло и расплылось, залитое выступившими слезами.

– Ты всегда можешь поговорить со мной, если тебе плохо. – Она с чувством прижала к себе княгиню, мечтая вселить в неё те же мужество и смелость, которые были у неё самой. – Тебе не надо больше бояться: я всегда буду на твоей стороне, Арэйсу.

Медленно, очень медленно, словно поверив в оберегающее её крыло, Арэйсу начала понемногу затихать. Однако самообладание никак не возвращалось к ней: это была по-прежнему нервно всхлипывающая девушка, неспособная постоять за себя.

– Хочешь, я останусь с тобой на ночь? – предложила Шиа, расправляя одеяло и первая залезая под него.

Без каких-либо слов Арэйсу легла рядом, теперь вцепившись в эльфийку изо всех сил, будто та могла исчезнуть. Крупная дрожь всё ещё перекатывалась по её телу, но постепенно тепло и присутствие другого существа успокаивали, и княгиня утомлённо сомкнула веки.

– Почему вы меня защищаете? – хрипло проговорила она наконец.

– Потому что, когда ты вызвалась сопровождать меня, я поняла, что тебе не всё равно. Я прекрасно вижу, как ты обо мне заботишься с первой встречи. Никто, кроме тебя, этого не делал. Арэйсу, послушай: почему ты до сих пор обращаешься ко мне на «вы»? Я понимаю, ты начала так делать из пиетета перед Аурелием и потому что я его возлюбленная, но, поверь, для меня это не имеет значения. Мы ведь ровесницы.

Арэйсу помолчала. Казалось, внезапная фамильярность могла её раздражить, но затем княгиня с тоской заговорила, и Шиа подумала, что, быть может, она впервые слышит искреннюю Арэйсу, без маски предупредительности.

– Поначалу мне казалось, ты такая же, как и я в прошлом. Слишком беспечная, слишком открытая ко всему… Мне было больно безмолвно наблюдать этот роковой путь со стороны. Поэтому я пыталась находиться рядом. Как-то предупредить, защитить… И постепенно поняла, что ты совсем другая. Что с тобой всё будет в порядке. Ты сильная.

– Ты же знаешь, что в одиночку я могу совсем немногое. – Шиа ласково погладила её по спине. – То, что мне нужно, одной силой духа не возьмёшь. А впереди много тех, кому я не по душе.

– Ты всегда можешь рассчитывать на меня. По крайней мере, мне досталось целое состояние от моей проклятой семейки, – всхлипнула Арэйсу. – Я всё равно не вижу никакого смысла тратить его на себя.

В ответ Шиа крепко обняла княгиню. Когда первые лучи солнца засеребрились на корке голубого льда, плотно покрывавшей подоконник, девушки, обнявшись, глубоко спали, и каждую согревало сознание, что у неё наконец-то появилась подруга в этом опасном и враждебном мире.

* * *

Не только у Арэйсу и Пьерше было тяжело на душе в тот вечер. Усевшись в карету, Иволь Ир-Цесс уставилась в окно, безрезультатно делая вид, что ничего не происходит, и тем не менее кожей ощущая назревающую грозу. Взгляд её, слепо скользящий по тронутым лунным светом ветвям деревьев, призрачно бледнеющих в лучах рассвета, был теперь усталым и недовольным. Она думала о том, что туфля, несмотря на все уверения мастера, всё-таки натёрла ей ногу, что её бирюзовые бусы, пусть и в тон платью, смотрелись дёшево на фоне драгоценностей аристократов, и что завтра надо тащиться на глупую встречу в консерваторию, чтобы дать показательный урок тамошним ученицам – маменька говорит, это полезно для репутации. Бездна, какая скука и убожество! Почему она должна этим заниматься?