Второй сборник Центрифуги

Вячеслав Иванов и лирика

В России не так много говорили о лирике. В книге своей «По звездам» Вячеслав Иванов посвятил ей-шесть страничек. Мы не привержены к этой книге: мы не находим ее ни верной, ни элементарно правдивой. Мы говорим о ней почти по обязанности.

Вот положения Вяч. Иванова: два голоса к поэту-лирику – «познай самого себя» и «предайся музыке». – Тут автор довольно удачно избегает опасности что-нибудь сказать, – первое положение в данном случае совершенно пусто, ибо с неменьшим правом может быть выставлено, как голос к комми по продаже швейных машин; второе, так тяжело отзывающее всегдашней кокетерией и фюмизмом модернистов, просто пошло, ибо: если мы поймем здесь «музыку» как музыкально-дионисийскую (да простит нам читатель!) стихию, то оба голоса превращаются в надпись на вокзале: «часы по петербургскому времен и», – если же поймем ее за то, что сделали Лист, Бах, Вагнер, то еще худшее нас ожидает горе, – мы перестаем понимать о чем мы говорим. Некто предался музыке в ее самом внутреннем значении, – стал ли он лириком? – нет, конечно, ибо музыка есть великая синекдоха, посредство; да и далее: ее и самое сокровенное – есть технический пафос такого-то.

«Лирика прежде всего, – овладение ритмом и числом»… Что есть ритм? – первое-некое колебание величин, величина определяется числом. Почтенный теоретик наш изъясняет idem per idem.

Следующий § сплошь из Незеленова: «лирическому стилю свойственны… молнийные изломы (!!) воображения». Мы, к сожалению, неспособны воспринимать эту буффонадную патетику, которая когда-то породила на свет Чулкова, Городецкого и всю славную петербургскую туманность. Нам кажется, что каким голосом не говорить трюизмы, какие божественно-веймарские жесты при этом не делать, – все останется на своем месте. – «Множественность вызываемых образов объединяется одним настроением, которое можно назвать лирической идеей». Нас это «можно назвать» бросает в холод! – «множественность объединяется построением» – ну, не пустота ли это звенящая и бряцающая. Ведь совершенно очевидно, что это рассчитано лишь на то, что в конце-концов «все можно понять»! И почему модернисту все «можно сказать».

Четвертый § цитировать просто невозможно. Однако, чтобы не быть голословными, приведем одну строку: «поэтам надлежит… не творить прелюбодеяния словесного», за сим в скобках: «сюда относится все противуприродное в сочетаниях слов». Нужно понять весь бескрайный цинизм этих скобок, этого изумительного разъяснения. «Говорю пустяки, думаю пустяки, делаю пустяки; – набрано, сверстано, напечатано, сброшировано – цена два рубля»! И все это вместе называется учением о прекрасном.

Далее разведены водой слова Верлэна о рифме. И следующий § о том же. Но туда уже вкралась одна красоты несказанной строка: «…ритм же в структуре стиха будет опираться прежде всего на созвучия гласных». Разъяснять эту тираду боимся, ибо должны повторить уже сказанное, здесь только ярче выразилась болезненная потребность нашего автора: – по всякому поводу что-нибудь сказать.

Все дальнейшее более бесцветно и однообразно. – Однако, читатель в праве был бы спросить – но где же «о лирике»? Увы, нигде.

Но ведь и негде было. Но почему это? Или слово лирика уже не в силах зажечь сердца? Нет, все гораздо проще: – Вячеславу Иванову было все равно что написать, когда писал он однажды: «сокровенный с соках Параклет». И есть ли отсюда спасенье? есть, истинно, есть. Остается нам бесстрашно и всем сердцем сказать:

О, не ты ли, великая форма!
Ты есть сила сильных вещей.
По нагориям ветер горный –
Ты – по скатам небесных зыбей.
Ты огонь неизмерный сеешь,
Поражая бременный шаг, –
Острием – о, жестоким! – развеешь
Свой победный, незыблемый знак.
По каким судорогам-пустыням
Идешь ты, великий отец!
Над этим страстным и синим
Добродетельный ставя венец.

С. Чагин