Рыцарь без позывного III

Глава 13: Фиолетовое чудо.

Старая кирпичная печь ритмично потрескивала, освещая вымершую избушку опустошенного хутора тусклым алым светом. Похоже, сумпурням знакомо чувство мести и вернувшись после нашего ухода, они от души порезвились в заброшенных домах, раздолбав все, что к полу не прибито. Может живых искали, а может гвозди собирали — самодельные палицы ведь надо из чего-то сооружать?

Одно хорошо — волчары с ответственностью подошли к званию «санитаров леса» и «прибрали» все трупы. Как людей, так и собственных собратьев. И если про судьбы тел отравленных женщин и дезертиров ничего не понятно, то относительно свежие следы крови на сугробах возле поленницы и куски истерзанных шкур подсказывают, что каннибализм Бобикам не чужд.

Из-за разбитых ставней и криво вставленной в проем двери, печка не могла отопить избушку целиком, и тепла хватало лишь на небольшой пятачок, большую часть из которого занимали салазки с блондином. Склонившись над замотанным в шкуры авантюристом, его напарницы заботливо ворковали, отпаивая раненного пряной похлебкой с разведенным порошком из водорослей.

Настоящая еда закончилась еще три дня назад и учитывая обстоятельства, нам еще сильно повезло, раз мы смогли добраться до хутора хотя бы за неделю. Всему виной долбаные метели, короткие дни и переломанные ноги.

Провиант кончился не потому, что мы такие тупые и не догадались как следует обшмонать закрома «курорта» перед уходом, а потому, что впятером да с лежачим раненным много на себе не упрешь. Тут бы с водорослями управиться. Хорошо еще, что у крестьян, перепуганных известием о «смерти» демона и моей хмурой рожей, удалось найти несколько склянок с маковой бормотухой для раненного — хоть от боли не вопит и то спасибо.

Вон, даже лыбится, засранец, с рыжей флиртует, то и дело пытаясь облизать ее палец вместо ложки. Ну, или он просто в край обдолбанный.

Ушастая отвлеклась от медицинского осмотра и, накрыв дубленой шкурой стиснутые шинами ноги, приблизилась к сваленным в углу мешкам. Городским мешкам.

— Куда грабли тянешь? Вернись на место!

— Куда надо! Не видишь — он ослаб! От одного половника с твоих сокровищ не убудет! — не обращая внимания на приказ, девчушка развязала большой серый мешок и опустила в него пустую кастрюльку.

Протяжно вздохнув, я оторвался вытряхивания личинок из промерзшей коры трухлявого полена и приблизился к авантюристке:

— Тебе что сказано? Он свою порцию уже получил.

— Да катись ты... Ай! — кошачий бунт оборвался пронзительным писком.

Хватившись за меховой воротник, я рванул сердобольную девчонку от мешков.

По примитивному настилу темной избушки зазвенела медная кастрюлька, оставляя после себя целые россыпи серого порошка. Скрипнув зубами, я впечатал трепыхающуюся идиотку в холодную стену:

— Еще раз, тварь хвостатая, еще хоть раз к водорослям подойдешь — я тебя саму в котелке сварю!

— Пусти ее, выродок!

Нацеленный арбалет и решительный блеск красивых глаз веснушчатой авантюристки не оставляли особого выбора. Плюнув на пол, я поставил кошатину на ноги.

— Так-то лучше! А теперь — в сторону!!! Или я...

— В жопу с горя поцелуешь? Ну грохнешь меня — раненного кто по снегу потащит? Или ты мешки бросишь?

— Нужно будет — бросим! — взвизгнула серая кошатина, больно стукнув меня сапожком под колено.

— Какие молодцы! Настоящие авантюристы друзей не бросают, да? Сейчас разрыдаюсь от умиления... Дозвольте полюбопытствовать, а горожане остаток зимы что жрать будут? Титьками кормить станете или вашим офигенным благородством? Мне в сотый раз объяснить, нахрена нужны эти водоросли?

— Да не претендует никто на твою славу, болван! — фыркнула ушастая, раздраженно играя хвостом. — Ну распотрошим мы один мешок, что с того?! Тут их шесть! У тебя как с арифметикой?! Считать способен, дикарь северный?!

Славу, блин... Ничего тупее она и сказать не могла.

— Арифметика? Давай в считалочки поиграем... Каждая кастрюлька — один младенец не доживший до весны. Три кастрюльки — женщина. Четыре — мужчина, а пять... Что рожу кривишь, нравится такая арифметика? — я ткнул пальцем на рассыпанный по полу серый порошок. — Поди, гордишься собой?

Раздраженно клацнув зубами, рыжая опустила арбалет. В их компашке дегенератов, она все еще оставалась самой сообразительной. Чего не скажешь о ушастой...

— Да как ты смеешь попрекать?! Я для себя беру?! Что еще мне остается, когда ты, выродок титулованный, не позволяешь даже поделиться своей порцией!

Не только не позволяю, но еще и сплю на этих мешках, чтобы никого ночью на перекус не пробило.

— Очень щедро, конечно, но... Отдашь ему свою пайку — мешки кто тащить станет, когда ты ослабнешь? Отсюда до города четыре дня идти, а с таким грузом да по свежим сугробам — все десять. Сможешь неделю на пустом кипятке продержаться? Что-то сомневаюсь.

— Смогу! Нужно будет, смогу! Думаешь, я не понимаю, что ты всего-навсего мстишь за унижение?! За свою дурацкую рыцарскую честь?! Что смерти ему желаешь?! Мерзавец! Ублюдок! Ненавижу!!!

Заревев белугой, девчонка снова пнула меня под колено и выбежала из избушки, едва не сшибив с ног Гену, вернувшегося с дровами. Поглядев на недоуменного оруженосца и серый хвост, исчезающий в вечерней мгле, я пожал плечами:

— Может и желаю... Да только не ему.

Чтобы все это дерьмо наконец закончилось и мне больше никогда не пришлось творить всякую дичь ради «общего дела».

Игнорируя раздраженный взгляд пацана, принявшегося подкидывать дрова в печку и шушукаться с рыжей, я вернулся к промерзшему полену и личинкам насекомых. Мерзость конечно, но белок есть белок. В командировках и не такую дрянь жрать приходилось.

В одном кошатина права — я действительно тот еще говнюк. И даже не потому, что считаю блондина обузой, которая ставит всю операцию под угрозу срыва. Это понимают и остальные, пусть и отрицают что есть сил.

Моя проблема в другом — за всю неделю я так и не смог его убить. Каждую ночь ворочаюсь на мешках, готовясь придушить парня шкурой или накачать маковой бормотухой до передоза, но каждый раз не решаюсь, вызывая разочарованный блеск фиолетовых глаз в темноте.

Но и без кислой мины Киары и так все ясно — хреновый я командир. Совсем нюх утратил. Раньше без промедления действовал а теперь... Постарел, что ли? Ведь с самого начала было понятно — нельзя брать Калеба с собой. Он под любым предлогом должен остаться в той деревне, «потеряться» где-то по дороге или внезапно помереть от «сердечного приступа».

Жестоко или нет, но на кону жизнь города. Если не всего целого, то минимум половины. Стоит ли жизнь одного бесполезного дурака такого риска? Ответ очевиден и закономерен. Но треск статики каждый раз останавливает, не позволяя совершить необходимое и повторить свои старые «подвиги» в новом мире.

Долбанный чистоплюй.

— Сир. — непривычно холодный голос Гены вырвал меня из круговорота самобичевания.

Усевшись на лавку, на которой когда-то покоились тела дезертиров, он принялся буравить меня непривычно решительным взглядом. Походу пацан уже немного привык к моей манере общения и начал позволять себе чуть большее, нежели «да, сир!» и «постараюсь, сир!».

— Не смею судить вас, сир, однако вынужден заметить — ваш благородный титул не терпит пренебрежения жизнями невинных.

— Это каких? Тех, что с голода помрут или тех, у кого ноги не в ту сторону смотрят?

Пацан тяжко вздохнул и принялся помогать выискивать личинки в поленьях.

— Вы правы, сир. Утопая в пламени сострадания — легко позабыть о горькой истине. Я признаю, что не способен в полной мере осознать бремя вашей ответственности. Зато могу отметить ваше неподобающее поведение! Вы теперь рыцарь! Вы обязаны соответствовать! Когда вы уже оставите свои низменные замашки позади и...

— Чего-чего я там оставлю?

— Рыцарские добродетели! Вы должны соответствовать своему титулу!

— Гена, ты хоть знаешь, кто такие рыцари? Дядьку своего позабыл? И одного и второго?

— Один недостойный поступок не обеляет другого, сир! Из-за червивого плода яблони не рубят! Рыцарь может сподобиться на тяжелый поступок, но свершит его как рыцарь, а не как разбойник! Без пренебрежения слабыми! Особенно — девушками! Вы не имеете права позорить свой титул!

Вот же мелкий... Философствовать вздумал. Судя по примитивности измышлений — с Аллерии пример берет, поганец.

— Титулы, благородство... Чушь собачья. Твои «рыцари» самые натуральные гопники. Просто отмытые и витиевато выражающиеся.

Престолонаследие, законы, традиции — фигня из-под коня. Предки всех этих Грисби и Мюратов начинали с банального крышевания и рэкета «своих» да грабежа «чужих». Самые сильные и жестокие процветали, слабые пахали, обеспечивая своими горбами чужие амбиции. Потихоньку не особо почетные звания древних братков заменялись на более благозвучные, пока наконец не появились всякие лорды и леди. Право сильного преобразилось во всякие мутные схемы, типа феодальной земли, военных податей или торговых пошлин. Но суть не изменилась — дои покорных, щеми слабых, роднись с сильными. Не люди, а волки натуральные.

И ни один, даже самый красивый и высокий титул этого не изменит. А рыцари это всего лишь низшее звено этой колхозной мафии. Силовое крыло.

Короче, ништяки поднимаются наверх — говно стекает вниз. Классика.

— Может вы и правы сир... — вздохнул несчастный оруженосец, сгребая немногочисленных личинок в кастрюльку и задумчиво оглядывая плохо заделанные ставни. — Да только я не им присягнул, а вам. Не тому, кто изображает недостойное достойным, а тому, кто прячет благородное за низменным. Когда вы уже осознаете, что нет ничего дурного в добавлении меда в горькое вино...

Едва приставленная дверь сдвинулась и в избушку вернулась заплаканная кошатина, как пацан едва заметно толкнул меня в плечо и, подхватив один из спальников, принялся вешать его на пустое окно. Само собой, нифига не получалось.

Оценив заинтересованные взгляды авантюристок, и напряженное кряхтение оруженосца я закатил глаза. Вот же интриган малолетний...

Фыркнув, я смешал насекомых с порошком, что просыпала ушастая и, сунув кастрюльку рыжей, повернулся к ломающему комедию оруженосцу:

— Нафига ты спальники мучаешь? Воды на какую-нибудь тряпку налей, чудила.

— Сир? Вы знаете, что нужно делать? — как ни в чем ни бывало осведомился пацан, уже не раз видевший этот трюк в моем исполнении.

Доски-то на окнах салона не сразу появились... Устроил тут театр, блин. Уж не фиолетовая ли надоумила?

— Посиркай мне еще! Намочи какое-нибудь одеяло да на окно повесь. Оно заледенеет и больше поддувать не будет. Да дай уже сюда! Иди пока печку пожарче растопи да раненного покорми. Всему учить надо... А вы чего расселись?! А ну марш лед с колодца набирать! Бинты сами себя не прокипятят!

Неуверенно переглянувшись, авантюристки послушно подхватили старый крестьянский казан и заспешили на улицу. Поглядев на заряженный арбалет, оставшийся в углу и самодовольный взгляд оруженосца, я не сдержал протяжного стона. Сопля соплей, а поучает... И самое раздражающее, прав оказывается. Засранец!