На пороге прошлого

Глава 12

– Как же я рада видеть тебя в Айдыгере, почтенный Фендар!

Халим, приглашенный дайном, переступил порог нашего дома. Он скользил взглядом по стенам, но при моем появлении в изумлении округлил глаза и неотрывно смотрел на меня, пока я шла к нему, раскинув руки. И лишь когда сжала плечи ученого ладонями, он отмер и протянул:

– О-ох. Ну и огонь на твоей голове, дайнани. Выходит, не обманула.

– Милости Белого Духа, почтенный халим, – улыбнулась я, и ученый опомнился.

– Милости Отца, дайнани. Прости, я был непочтителен, но мне еще не доводилось видеть, чтобы на голове человека бушевало пламя. – И он вновь склонил голову: – Прости.

– Пустяки, дорогой халим, сущие пустяки, – отмахнулась я и сделала приглашающий жест. Я вела гостя в гостиную, уже предвкушая его любопытство и новую порцию удивления, и продолжала вести учтивую беседу: – Была ли твоя дорога легкой, почтенный Фендар? Не имел ли ты нужд?

– Меня хорошо довезли, дайнани, – заверил ученый. – И ехали быстро, и нужды не ощутил. Дайн позаботился о своем учителе.

И в это мгновение мы перешагнули порог гостиной. За остаток зимы и весну она успела преобразиться еще больше. Впрочем, некий ремонт прошел по всем комнатам. За неимением возможности в тот период вести более подвижный образ жизни, я занималась не только делами дайната, но и внутренней отделкой.

– О-ох, – повторно протянул халим и неспешно отправился в исследовательский обход.

Я не мешала ему. Усевшись в кресло, я накрыла подлокотники ладонями и ожидала вопросов, если они последуют. В остальном наш гость, как и полагалось, получил полную свободу, чтобы рассмотреть всё, что пожелает. А посмотреть было на что.

И если стены, ныне затянутые вытканной узорами тканью, для Фендара были привычны, то вот обстановка не могла не заинтересовать, включая примечательные вещицы, которые изготовили для меня мастера Иртэгена. И я еще не упоминаю картину Элдера. Подобного уровня изобразительного таланта в Белом мире не видели многие столетия.

Впрочем, была тут и пара моих работ, которые я писала зимними вечерами, вдохновившись звуками вьюги и треском горящего дерева в очаге. У меня не было яркого таланта моего приобретенного родственника, да и такой восхитительной памяти, и всё же я нарисовала священные земли и дом матери, оплетенный аймалем.

– Похоже вышло, – похвалил меня тогда супруг. – Красиво.

– Недурно, – магистр был более сдержан.

А вот Эчиль, Сурхэм и племянницы были однозначны в своей оценке:

– Ого! Как же хорошо! Красота! – И был еще один эпитет, перенятый от меня: – Восхитительно!

Эта оценка мне понравилась больше, и потому женщинам я решила поверить. Хотя и дайн вроде бы похвалил, но он и мое пение мог слушать, ни разу не покривившись, что вовсе не означало, будто ему нравится. Просто он любил меня всей душой и не желал огорчать.

И магистр любил и не желал огорчать, но он прекрасно разбирался в живописи, к тому же успел насмотреться в королевском дворце на работы настоящих мастеров, включая Элдера Гендрика. А потому его «недурно» можно было сравнить примерно с этим: «Девочка моя, вы умница уже тем, что старались». Сомнительный комплимент, согласитесь.

А вот неискушенные Эчиль с дочерями и Сурхэм были искренны в своей оценке, а что может быть дороже искренности? Особенно если она льстит самолюбию художника, даже если он точно знает, что совершенно бездарен. Вот и мне польстило, и я стыдливо пошла на сделку со своей совестью и приняла похвалу. Восхитительно, значит, восхитительно.

Был еще один рисунок, его я сделала в карандаше, и, признаться, им я была довольна по-настоящему. Я нарисовала метель и размытый темный силуэт человека, который пытается пробиться сквозь снежное безумство. И если дом матери на священных землях я писала в лирическом настроении, то метель создавалась в меланхолическом состоянии.

В те минуты я размышляла и смотрела в окно, за которым бушевала стихия. Снег бился о стекло, вой ветра, казалось, заполнил саму душу, и мне вдруг вспомнился лихур. Те мгновения, когда принесли раненого Танияра, а потом ягиры ушли, и я, слушая хот и голос матери, погрузилась в оцепенение. Даже мысли, царившие в моей голове тогда, всплыли в памяти так четко, будто я только что успела их подумать. «Беги, охотник, беги, пока сам не стал добычей».

Тогда я сравнила холод со змеем. Образ оказался столь силен, что рука сама собой потянулась к листу бумаги, и я не отрывалась от него, пока не закончила. И когда рассмотрела свое творение, то и вправду пришла в восторг. Вышло весьма художественно и аллегорично. Как я уже имела честь помянуть, человека я изобразила расплывчатым черным силуэтом, потерянным среди снежной круговерти. А вот сама буря весьма напоминала большого змея, свившего ледяные смертоносные кольца вокруг путника.

– Ох, – после продолжительного созерцания вздохнул Элькос и поежился. – Как образно вы изобразили, дорогая. Я ощущаю обреченность бедолаги, попавшего в снежную ловушку. Обреченность и одиночество… Бр, жутковато. Но весьма и весьма недурно.

– Спасибо! – воскликнула я со всей своей искренностью и расцеловала мага в щеки.

Я в волнении ждала его оценки и была польщена, получив ее. Волновалась я и тогда, когда мое творение рассматривал Танияр. Впрочем, я верю, что и первая картина ему понравилась. Он не был столь искушен, как магистр, и в живописи почти не разбирался, разве что успел увидеть картины настоящих художников, но более сведущим от этого не стал. Однако именно карандашный рисунок был для меня более важен, потому что я делала его в особом вдохновении.

– Это не красиво, – сказал дайн, продолжая смотреть на изображение метели. Я ощутила, как кровь бросилась мне в лицо, даже задохнулась от негодования и хотела кинуться с пояснениями, но супруг продолжил: – Это что-то иное… Мое сердце сжимается от предчувствия неминуемой беды. Хочу протянуть руку, чтобы помочь ему выбраться. Кажется, его судьба уже решена и он теряет последние силы… Это сильно, Ашити. Не хотел бы я оказаться на его месте и радуюсь, что у меня есть твой свет. Он выведет.

– Ах, милый, – расчувствовалась я и поспешила в раскрытые навстречу объятия.

А вот моим поклонницам… не понравилось. Красок нет, чего нарисовано – непонятно. Тот рисунок лучше. В этом случае я женщин слушать не стала и снисходительно усмехнулась – они ничего не понимали в настоящем искусстве. Так что, как человек гибкий и в меру бессовестный, я приняла похвалу от одних зрителей и от других, пусть и говорили они совершенно о разных работах. И там я молодец, и здесь. Хвала богам, что в Белом мире не было настоящих критиков, ну и не надо. Определенно.

Но на этом мои художества не заканчивались, правда, остальные я никому, кроме Танияра и Элькоса, не показывала. Это были наброски савалара. Вот тут память о том, что увидела, была столь яркой, что я не могла оставить ее только для себя. И хоть казалось, что я могу воспроизвести каждый сантиметр разрушенного строения, но результатом я была недовольна. В эти минуты я горько сетовала богам на то, что не одарили меня хотя бы толикой таланта Элдера.

Сначала я нарисовала савалар снаружи, это вышло неплохо, как и двор и фигуры младших аданов, охранявших вход в савалар и ворота. Но когда попыталась запечатлеть вид изнутри, начались сложности. Уложить всё разом на лист бумаги было невозможно, выходило схематично, что, впрочем, понятно из объема работы.

После этого я попыталась рисовать панораму определенного участка стены, где был изображен один из духов и земля с народом, который он опекал. Однако и так мне не нравилось, потому что упускала какие-то детали. И тогда я начала рисовать фрагментарно, разделяя Покровителей, их подопечных и участки местности, чтобы после сложить всё воедино.

Мне казалось, что сделать это будет сложно, не хватало сметки и таланта. Элдер Гендрик, без сомнения, справился бы с этой задачей лучше моего. Но когда я начинала рисовать, линии и штрихи ложились так уверенно, будто кто-то водил моей рукой. Возможно, так оно и было. Создатель желал вернуть своим детям память, а я была проводником Его воли.

Танияр с интересом рассматривал работу, которой я занималась часто, но не так упорно, как расшифровкой ирэ когда-то. Забот хватало и без исторических экскурсов. Однако когда заканчивала очередной набросок, дайн подолгу рассматривал его, после откидывался на спинку кресла, закрывал глаза и сидел неподвижно, пытаясь мысленно воссоздать то, что я изобразила на бумаге.

А вот магистр, как мне показалось, рассматривал с иным интересом. Сначала с любопытством, после хмыкнул и стал как-то по-деловому собранным. Он по несколько раз брал уже готовые работы, перекладывал их с места на место, после и вовсе разложил в определенном порядке, как когда-то схему порталов нашего с ним мира. Вновь хмыкнув, хамче изрек:

– Крайне занимательно, крайне. – И посмотрел на меня. – Я смогу быть вам полезен, дорогая.

– Хм… – хмыкнула я и просияла: – Восхитительно!

Пока работа была еще не закончена, но половина савалара уже обрела черно-белые очертания на свитках. Бумаги было немного, и ее я использовала нечасто. Данный материал мог закончиться быстро, а дорога в родной мир оставалась по-прежнему закрыта… Но не будем о грустном и вернемся в день сегодняшний, где халим Фендар продолжал изучать нашу гостиную.

– Кто это, дайнани? – спросил ученый, ожидаемо остановившись перед картиной Элдера.

Поднявшись с кресла, я направилась к нему и, подойдя, охотно пояснила:

– Это мои родные, почтенный Фендар. Родители. – Я указала на матушку с батюшкой. – Сестра… Не единоутробная, но мы одного рода. К тому же она дорога мне столько же, сколько была бы, роди ее моя мать. Рядом с ней ее муж. Это, – сказала я, теперь указав на магистра, – Мортан Элькос, наш хамче. Вскоре вы с ним познакомитесь. – Халим перевел на меня изумленный взгляд, и я пояснила: – Отец был милостив, Он позволил мне вернуться в родной мир, чтобы проведать дорогих мне людей и успокоить о моей участи.

– Но ты говорила, что ничего не помнишь, – справедливо заметил ученый.

– Верно, – кивнула я. – И я не обманывала тебя. Я всё вспомнила в тот же день, когда Белый Дух открыл мне врата в родной мир. Теперь я знаю, как оказалась здесь, свое имя и какому роду принадлежу.

– И как же тебя зовут, дайнани?

– Имя, данное мне родной матерью, похоже на то, что дала мне мать названая, – я улыбнулась, – Шанриз. Оно означает «луч солнца». Ашити – луч света. Люди спрашивают, каким именем меня называть, и я отвечаю, что для меня нет разницы. Оба имени мои и дороги одинаково, потому что мне дали их мои матери. Продолжим? – спросила я, указав на картину.

– Это Танияр, – указал на дайна халим.

– Ты прав, Фендар, это я, – послышался голос того, кого успели помянуть, и мы обернулись.

Танияр шел к нам, и на губах его играла приветливая улыбка. Халим заулыбался в ответ и, раскинув руки, пошел дайну навстречу.

– Мальчик, ты стал поистине сильным мужчиной! – воскликнул учитель, сжав широкие плечи ученика.

– А у тебя прибавилось мудрости, халим, – рассмеялся дайн, сжав в ответ плечи ученого.