Возмутитель спокойствия

Но возможность была упущена, теперь у представителей власти аристо находился на заметке, органы дознания обладали амулетами Истины, позволявшие выявлять правду и ложь. Калека, при всем своем авантюризме, не стремился в объятия Богини Смерти через пыточные герцогства, наоборот, ему нравилось жить, пить, а иногда и петь.

Если бы еще не постоянный имперско-герцогский налог, взымаемый только «дарами» Земель Хаоса за право владения участком на чистой территории за стеной, прикрываемой стражей, то Харм вообще бы ни о чем не задумывался.

Хоть и ворчал порой одноногий про собственную доброту и бескорыстность: «моей милостью живешь», «почему я такой добрый?», «другие бы на улицу выкинули», но Глэрд пришелся ко двору.

Мальчишка развивался в несколько раз быстрее сверстников, клятая древняя кровь тому виной или нечто другое, но игрища одногодок его абсолютно не интересовали. Отчуждение, которое пролегло между ним и остальными детьми даже возрастом старше, год от года только нарастало. Чему способствовало множество факторов.

Это и непонятный статус, когда он не принадлежал по крови к коренным семействам. И насмешки насмешками над нелюдимым пацаном, но любой носитель древней крови мог убить простого человека невозбранно. Точнее, его должен был судить специальный суд, состоящий из представителей местной знати. Другие органы юридической силы не имели. Более того, возьми на себя мирской суд подобные функции, то всех участников развесили бы на эшафотах. Другой вопрос, что отправь к Маре кого-нибудь Глэрд, он тотчас бы исчез по-тихому — утонул, задрали мертвецы или другая нежить, да и простое зверье не дремало.

Но драться приходилось много и часто. А после того, как его решили избить сразу четверо мальчишек постарше, и он чуть не зарезал одного из них, детишки получили выволочку от родителей, понявших, что их шалости могут привести к трауру в семье. Если Графу терять было нечего, то любимых кровиночек никто не желал видеть на погребальном костре, ибо чаще всего сибаритству и немотивированной агрессии были подвержены дети из состоятельных семей. У них имелось огромное количество свободного времени, которое заполнялось различными забавами.

Многих еще накрывало понимание, несмотря на юный возраст, но скорее накачка старшими во время бесед между собой, что как бы их папеньки и маменьки не были богаты, сколько бы по сундукам не заныкали средств, по социальному статусу они всегда будут ниже, чем этот полуголодный нищий ронец. Именно так называли всех, не принадлежащих к родам Черноягодья. Детям же из бедных семей было не до подобных разборок — ни сил, ни энергии после трудового дня на шалости и мордобой практически не оставалось.

К концу третьего года мальчишку калека стал привлекать к «службе». Она сводилась к стоянию вместе с ним на Стене, которую порой решалась пробовать на зуб разная нечисть во время Сумеречных дней, Зимней ночи и в другое неспокойное время. Глэрд подносил стрелы и дротики стражникам, всматривался и вслушивался в темноту вместо опекуна, и в случае тревоги будил мирно посапывающего пьяного Харма.

Часто после атаки нежити собирал стрелы, снимал доспехи, забирал оружие и другие трофеи с нападавших мертвецов непосредственно за стеной при свете факела. Для остальных это был однозначный конец, кроме мага — мэтра де Лонгвиля и сотника лэрга Турина. Но те подобной ерундой заниматься не собирались. Порой стража расщедривалась и выдавала магический фонарь. Дополнительной работы тоже хватало, приходилось оттаскивать тела подальше от укрепления, дабы они не смердели в погожие деньки. Перемещать многих удавалось только по частям — покойники были тяжелой ношей. Кроме этого, он точил и чистил добытое оружие и доспехи, как и гарнизонное — защитники покоя Черноягодья любили сачкануть. За все Харм получал дополнительную плату, спокойно выпивал, когда другим запрещалось, и, конечно, спал.

Да, после безуспешных поисков родных приемыша одноногий мог с чистым сердцем отправить подопечного в приютский дом. Но… Крючкотворы требовали взятку, чтобы исправить факт «опекунства» на законных основаниях, в противном случае все продай, но мальца до семнадцати выкорми. И не исчезла окончательно, становившаяся призрачной, мечта о тысяче золотых. Хотя, по мнению Глэрда, они совершенно не были тому нужны. Восстановление конечности стоило дороже, гораздо дороже. Что меня сразу навело на мысль, имелись у покойника накопления.

Дополнительно пацан приносил все больше и больше прибыли. А сам калека все чаще прикладывался к бутылке. При этом норовил выпить нечто позабористее, хотя денег хватало и на обычный хмельной эль, вино, настойки и другой крепкий алкоголь всех видов, имеющийся в таверне или по погребам и ледникам селян.

По мнению завидовавших одноногому, у мальчишки был «нюх» на солнечный или золотой камень, как чаще всего в этих местах называли янтарь. На деле банальная внимательность, острый взгляд, любопытство и страсть к поиску всего и вся. Так засопожный нож он сделал самостоятельно из обломка неизвестного клинка, который нашел после очередного шторма. Подсмотрев, как работали кожевник и кузнец, при помощи камней и песка, отполировал лезвие, плотно обмотал полосками сырой кожи, предварительно затупив часть клинка, превращая ее во вполне удобную рукоять. Пусть и без гарды.

Год назад он стал готовиться к побегу после того, как нашел шкатулку с двадцатью золотыми монетами, каждая из которых равнялась двадцати пяти серебряным. И за такие деньги можно было спокойно добраться до столицы Империи — Великого Арста. Тут Глэрд в мечтах сразу впадал в ересь, ибо хотел лично заняться поисками родителей, которых так и не вспомнил. На месте лиц отца и матери лишь смутные расплывчатые пятна. Как он решил осуществить задуманное при таких условиях? Черт его знает!

Из всех картин и образов прошлого, в его мозг лишь отчетливо врезался монотонный безликий голос, который твердил и твердил, что если паренька захватят недруги, нужно обязательно активировать вложенное в кольцо заклинание «замещение души». В противном случае имелся почти стопроцентный риск потерять ее, не отправившись в Королевство Мары, где мальчугана с нетерпением ждали близкие и многочисленные родственники, а также новый чудный добрый мир.

Останавливал пуститься в бега на данном этапе здравый смысл, юнец понимал, как он мал и слаб, а любой торговец, покинув воды Империи мог легко и просто нацепить рабский ошейник, ведь предстояло совершить путешествие по морю на другой континент, разделенный с Землями Хаоса и герцогством, проливом в сто двадцать лиг.

В трудах и заботах то медленно, то незаметно пролетало время. И вот не далее, как сегодня с утра в обычный ясный день ранней весны явился Аскольд частый собутыльник Харма.

Невысокий довольно крепкий мужчина около сорока лет от роду, с длинными руками, а также шрамом на щеке, который не могла скрыть даже густая борода. Несмотря на кажущийся степенный вид, тот был суетливым, крикливым, склочным и зловредным, так и норовил выписать леща Глэрду, наградить пинком ниже спины или просто неожиданно швырнуть в мальчишку какой-нибудь дрянью. Например, объеденной костью или деревянной кружкой. Не скупился и на брань: «мерзкое отродье мрока», — самое мягкое выражение. Были и позабористее. Понятно, что такими действиями селянин любви пацана не добился. А мечты прикончить перед побегом урода, перерезав ему глотку, становились все навязчивей.

Как-то мальчишка пробовал ответить, и подкравшись, отоварил куском доски злодея по хребту, но в результате его едва не забил плетью до смерти Харм. Спина заживала очень долго, а калека не спешил к Амелии за лечебной мазью. Ее тайком купил сам аристо, затем немалых мучений стоило нанести лично на глубокие раны.

Так вот, Аскольд предложил сходить за соком торхира, которым покрывали лодки и крыши домов, нанося поверх черепицы. А через месяц на солнце, получавшаяся пленка, еще почти не горела. Еще в этом реагенте вымачивали ткань и покрывали обувь, получалось влаго- и термоустройчивая одежда. Полезное в хозяйстве вещество растительного происхождения, требующееся всегда.

Но это был лишь повод, служащий оправданием для жены, которая несмотря на миниатюрность часто ухватом угощала благоверного бородача и не пускала его в дом.

— Хоть выпьем спокойно! Совсем Миранда житья не дает! А я грон орма добыл, — около пяти литров, сразу пересчитал я в привычные единицы, — Она спрятала, нашел, но в открытую не возьмешь. И в море не выйдешь — неспокойное оно. В твой бурдюк тихонько налью, чтобы совсем ничего не поняла баба. Она может и провожать пойти, а мы спокойно денек отдохнем, пока твой выкидыш мрока сок собирать будет. И дело сделаем, и…

— Должен будешь, — сурово перебил его калека, но смягчившись добавил хваля, — Это хорошо ты придумал! Даже отлично! Вчера услышал, за синецветом Амелия собралась с воспитанницами, ее возьмем с собой. Все же не одним девкам по Серому Лесу шастать. Мало ли… — вспомнил Харм разговор со знахаркой, отчего будущий собутыльник как-то скривил рожу, — Да не думай ты про свою змеюку! Травница ничего ей не расскажет. И девок она в ежовых рукавицах держит, поэтому… За ней зайдем! Или без меня вали!

— Хорошо… — очень неохотно согласился Аскольд.

Резоны одноногого для Глэрда были понятны, Амелия порой подкидывала некое ядреное пойло «опекуну», после которого тот сначала плакал навзрыд часа три, затем падал на нары, и сутки, а то и больше спал, затем вставал со счастливой мордой. Последующую неделю-декаду, иногда полторы, пребывал в прекрасном расположении духа, проявлял чудеса работоспособности, почти не пил, и даже порывался чему-то научить без зуботычин подопечного. Мальчишка даже порадовался, сок собирать легко, да и лес ему нравился, как и море. Калека же в последнее время все больше пребывал в задумчивой меланхолии, отчего едва не сломал ребра замешкавшемуся аристо, когда тот уронил обломок бруса, принесенного с берега, опекуну на здоровую ногу. А за медленную доставку бутылки самогона прошелся до крови плетью по спине, изорвав окончательно рубаху.

И все шло довольно предсказуемо, за исключением появления гоблов. А дальше… Он обратился к родовому кольцу и «замещению души», больше ничего не смог сделать. Не только смутно вспоминаемые перед сном слова послужили спусковым крючком. Слишком Глэрда напугали рассказами окружающие, в красках описывающих его судьбу в случае пленения разной нечистью и дикарями, начиная хоббов и заканчивая троллями. Эдакая изощренная месть селян, мол, есть минусы у древней крови. Есть! И еще какие!

Видимо момент активации заклинания совпал с моим шагом в портал на Земле, других логичных причин появления своего разума здесь, я не находил. И вероятней всего — это навсегда, без возможности вернуться. Да и куда? Где мое тело сейчас? В доисторическом мире? На родной планете? Или превратилось в пепел? Придумать подобную историю с яркими воспоминаниями и образами я бы вряд ли смог — это про сумасшествие или временное умопомешательство. Поэтому вроде реальность.