Древний знак

Уродливое боится прекрасного (Если идти от легенды)

Почувствовав волю, Сын помчался по тундре, оставляя далеко позади упряжку. И это был уже не олененок, а Волшебный олень с огромными рогами, на которые звезды садились, как птицы. Хранитель гладил его солнечными руками и размышлял о гонцах доброй воли:

— Я не очень помню, когда человек впервые приручил ходить в нарте оленя, да и не в этом суть. К счастью, бывало, что человек впрягал в нарту оленя или садился на коня, на верблюда и мчался к другому человеку, мчался к людям другого селения, другого края, другого государства. Есть такое высокое слово — миссия! И научилось в веках человечество ждать гонца доброй воли, ждать того, кому выпала честь быть душою порой воистину спасительной миссии. Не один раз бывало в веках, что с проявлением доброй воли такой миссии прекращались войны, объединялись усилия многих людей против общей беды. Люди в стойбище, провожавшие дочь и отца в путь, не очень понятный для них, сначала посмеивались, потом все-таки призадумались. Да, они знали, что чудаковатый человек Брат медведя решил позабавить свою дочь — странное дитя не от мира сего — и уехал на прошлогоднюю стоянку, где рос когда-то цветок, которым бредила всю зиму девочка. Что ж, таким вот родился этот добрый человек. И люди, глядя на него, думали: кто знает что именно кроется в его чудачестве? Не знаменье ли это к добру? Так пусть же, пусть оно сбудется...

Не вышло ли так, что отец и дочь тоже составили какую-то особую миссию — миссию доброжелательства? К кому направилась эта миссия? Вероятно, к каждому сущему на земле, кому дорого человеческое доброжелательство. Да, я, Хранитель, свидетельствую, что Брат медведя готов явиться в очаг каждого, кто умеет радоваться гостю: мол, здравствуй, человек, здоровы ли дети твои, нужно ли тебе мое участие? Мол, у меня наготове шутка, которой я очень хотел бы тебя развеселить, если грустно тебе. У меня наготове косторезные инструменты, я хотел бы изготовить для тебя амулет. Пусть хранит тебя тот амулет от возможного злого начала. Меня называют Братом медведя, но это не значит, что я не могу быть твоим братом. Искренне признай во мне брата, и я тебе отвечу тем же. А дочь мою я сам назвал Чистой водицей. Мне кажется, что любой ребенок чем-то похож на чистый родничок, который бьется в сердце каждого, кто любит детей. А кто не любит детей? Впрочем, есть, есть и такие, которые только собственному ребенку и являются отцом или матерью. А этого мало. Если любить лишь собственных детей, а к другим не иметь доброго сердца — значит, не быть истинным отцом, истинной матерью.

Вот какое движение души и мысли я, Хранитель, угадываю в Брате медведя. Нет, он едет не просто к прошлогодней стоянке стойбища, он едет к каждому доброму человеку на земле, едет к самому человечеству, которое дочь его себе представляет в образе великана. Я, Хранитель, свидетельствую — эта девочка прониклась высокой любовью к воображаемому ею великану, а также прониклась тревогой за него и состраданием к нему. Конечно, это очень наивное детское представление о человечестве как об одном существе, испытывающем лишь тоску, страх и растерянность. Но мыслимо ли ребенку представить себе многоликий образ человечества? О, как много в образе этом такого, о чем она понятия не имеет, и прежде всего воли и силы к собственному спасению. Да, есть, есть в нем такая сила и воля, есть! Однако Чистая водица с ее удивительно светлой и доброй душой угадывает то, о чем нельзя не задуматься: по пятам великана крадется росомаха какого-то страшного неблагополучия в мире. И Чистая водица говорит себе: надо прогнать росомаху. Но кто это сделает? Она, Чистая водица, способна лишь на одно: пойти навстречу великану и подать ему руку, чтобы вывести его из узкого горного ущелья в светлую долину, залитую солнцем, вот в такую долину, где рос ее цветок. Росомаха не любит простора, не любит солнечного света, росомаха, вероятно, не любит цветов... Вот так думает Чистая водица.

Да, я, Хранитель, свидетельствую, что Чистая водица едет на Волшебном олене с доброй миссией спасения великана, едет с доброй надеждой, что великан благополучно выйдет именно в ту долину, где рос и должен был расти и нынче, и завтра, и вечно ее цветок, которого не любит росомаха, — уродливое боится прекрасного. Вот, вот с какой миссией едут отец и дочь на Волшебном олене! Именно на Волшебном олене, хотя он не везет нарту, а бежит и бежит по солнечной долине, куда боится вступить росомаха...

Обо всем этом свидетельствую я, Хранитель. Я понимаю себя как разумное начало, как волю к жизни, как людскую историческую память, как сказочное нечто, которое часто является сутью многих истинно добрых реальных человеческих поступков, — так мне ли не знать, в какой путь отправился со своей дочерью Брат медведя?

Хранитель исчез. А Сын стал просто оленем и помчался по тундре, оставляя далеко позади себя упряжку. Звенел колокольчик, и Сын чутко прислушивался к его звону, и ему казалось, что это звенит его кровь, звенит все его существо от восторга, какой бывает лишь при стремительном беге.

Не скоро Сын унял свой бег, постоял, переводя дыхание, и помчался назад, навстречу бегущей упряжке.

— Ну вот, ты и вернулся вовремя, — сказал благодушно Брат медведя. — Нам пора и отдохнуть.

Брат медведя выбрал для отдыха ровное место у небольшого озера, где было много травы, выпряг оленей, отпустил пастись. Чистая водица побежала к озеру, напилась воды, зачерпывая ладошками, освежила лицо и рассмеялась от счастья. Она долго осматривалась вокруг и вдруг, заметив в траве цветок, побледнела и медленно пошла к нему, словно боялась, что цветок примерещился ей и потому в любое мгновение может исчезнуть. Она подошла к цветку с расширенными, изумленными глазами, медленно опустилась на колени в траву и тихо сказала:

— Это, значит, ты... ты и есть сын того цветка, я сразу тебя узнала.

Девочка поднялась, внимательно вгляделась в траву и увидела еще несколько цветков, а потом еще и еще.

— О, как много у тебя детей! — воскликнула она, обращаясь к тому прошлогоднему цветку, который все время жил в ее памяти.

Это было для Чистой водицы поразительно: не один, не два, а много, много цветов; вот бледно-розовый, вот синий, желтый и совсем-совсем белый, как пух лебедя. И тут уже не выдержала Чистая водица, закричала:

— Папа! Беги сюда! Беги скорее! Ты посмотри, что я нашла.

По-медвежьи ковыляя, Брат медведя подбежал к дочери. Чистая водица предупредительно вскинула руку:

— Осторожней! Тут дети...

— Какие дети, птенцы, что ли?

— Да нет, дети нашего цветка.

Брат медведя всмотрелся в траву, и лицо его стало непостижимо похоже на лицо дочери.

— Удивительно, — наконец тихо промолвил он. — Как я не заметил их сразу...

Плыло над островом солнце, и казалось, плыл сам остров в солнечном мареве. Садились на озеро и снова взлетали утки, гуси, лебеди. Птицы еще не начали менять маховые перья. Крики их наполняли души отца и дочери ощущением праздника. Брат медведя был мастер подражать птичьим крикам, чем приводил в восторг свою дочь.

— А ну, покрякай по-утиному.

— Э, по-утиному кто не сможет. Ты вот попробуй по-лебединому.

Приложив рупором руки ко рту, Брат медведя закрыл глаза, настраиваясь, и запел: «Куги‑и‑и, куги‑и‑и, куги‑и‑и». И лебеди чистосердечно приняли поклик, поплыли всей стаей к берегу, медлительные, величественные.

Налюбовавшись лебедями, Брат медведя принялся запрягать оленей, чтобы продолжить путь. Чистая водица тем временем прощалась с каждым из цветков.

— До свидания, Брат солнца. До свидания, Брат звезды постоянства. И с тобой прощаюсь, беленький цветочек — Брат лебедя... Пусть зреют в вас зернышки. Пусть ветер разносит их во все стороны. Будущим летом я увижу ваших детей...

И снова мчалась упряжка по бесснежной тундре, подминая траву. Прошло еще много часов, и путешественники наконец прибыли на место прошлогодней стоянки. Не выпрягая оленей, Брат медведя оглядел круглые проплешины в редкой траве. Их было ровно столько, сколько возвышалось здесь прошлым летом чумов. Чистая водица угадала место своего чума, подняла ржавую консервную банку, покрутила ее в руках, будто что-то припоминая, бросила наземь. Но ее поднял Брат медведя, сунул под шкуру, устилавшую нарту.

— Ну что ж, поедем к нашему чумику над цветком, — торжественно объявил он. — Тут, как ты помнишь, недалеко. Вон у того холма, на котором торчат камни. Там и распряжем оленей, поставим палатку, заночуем.

— Можно я пойду пешком, как ходила в прошлое лето к моему цветку? — почему-то очень робко спросила Чистая водица.

— Конечно, можно. Иди. А я тут соберу кое-что из прошлогодних обломков для костра. Будем кипятить чай.

Сначала Чистая водица шла медленно, потом побежала так, что развевались на ветру красные ленты в ее косичках.

Но вот она остановилась, словно споткнувшись, и долго стояла, прижав руку к гулко бьющемуся сердцу. Нет, она еще не видела отсюда, как выглядит чумик, он пока лишь стоял в ее памяти. Да возможно, уже и нет его, возможно, ветром сдуло, весенним паводком смыло.

И снова Чистая водица несмело сделала шаг, другой, третий. Она то улыбалась, то словно бы намеревалась заплакать. Наконец успокоилась и пошла чуть ли не с той уверенностью и отрадой, с какой ходила сюда прошлым летом.

И наконец-то чумик. Верхушка его сбилась набок. Но он стоял и хранил в себе тайну удивительного цветка. Чистая водица подошла вплотную к чумику, медленно опустилась на колени, подняла один камушек, второй, из которых когда-то выкладывала защитные круги. Погладила шершавую крышу чумика из нерпичьей шкуры, потрогала палочки, торчавшие из покосившейся верхушки. Дождалась отца.

— Разбери чумик ты, — едва слышно прошептала Чистая водица.

— Мы сделаем это вместе! — таинственно сказал Брат медведя. — Ну, помогай мне...

Медленно отец и дочь поднимали шкуру покрышки чумика. И вот открылось то место, где прошлым летом рос цветок. Здесь было круглое влажное пятно. И в самом центре пятна лежал увядший, почти уже истлевший стебелек. Да, это именно то, что было когда-то цветком. Чистая водица нагнулась над стебельком, подышала на него. Опустился на колени и Брат медведя, наклонился, чтобы подышать на стебелек. Отец и дочь столкнулись головами. Какое-то время они почти испуганно смотрели друг другу в глаза, потом робкая улыбка тронула их лица. Улыбка у того и другого оживала, как должен был бы ожить от их дыхания цветок, и вот наконец они оба тихо засмеялись. И это было похоже на спасение. Чистая водица облегченно вздохнула и сказала:

— Мы все-таки его увидели. Это ничего, что он лежит на земле. Я все равно вижу в памяти, как он цветет. Я сейчас пойду и посмотрю кругом, нет ли где поблизости его детей...

— Вот и заговорила мудрость в тебе! — бурно одобрил намерение дочери Брат медведя. — Иди поищи его детей, а я распрягу оленей, разожгу костер и вскипячу чай...

И только сейчас отец и дочь почувствовали, что кто-то за ними пристально наблюдает. Они оглянулись и увидели Сына.

Долго бродила Чистая водица по траве, но нигде не заметила ни одного цветка. Подошла к отцу, который устанавливал палатку, промолвила грустно: