Древний знак

Исцеляющие речения Брата оленя

То было на морском берегу. Жители стойбища еще досматривали сны, а Чистая водица уже прогнала свои страшные сны, и лучше бы их не видеть. Усевшись на камень, девочка неподвижно смотрела в морскую даль в надежде, что оттуда наплывут на нее лебеди. Время шло, но никаких других птиц, кроме чаек, Чистая водица не видела. Неожиданно появился Брат оленя. Чистая водица встрепенулась, сказала обрадованно:

— О, теперь мы вместе будем дожидаться лебедей.

Брат оленя всмотрелся в лицо девочки и спросил:

— Ты, я вижу, не выспалась?

— Да, я боюсь засыпать. Только засну, появляется росомаха.

Брат оленя долго о чем-то думал, потом сказал:

— Посмотри на солнце через закрытые веки.

Подставив личико солнцу, Чистая водица закрыла глаза.

— Ты видишь свою кровь? — услышала она словно сквозь сон голос Брата оленя.

— Да, я вижу через веки красное.

— Тогда я начинаю мои речения... Ты пережила страх не тот, что проистекает от думы о возможном возмездии. Ты никого не обманула, не обидела, не унизила, не довела до горя. Вот если бы жил в тебе страх возмездия, который сама ты на себя навлекла, сотворив зло, я не мог бы тебя исцелить, даже если бы очень хотел. А этот страх перед убитой тобой росомахой я изгоню, потому что ты сотворила добро.

Брат оленя на какое-то время крепко зажмурил глаза, словно что-то с огромным напряжением вспоминая. Он верил: если очень сосредоточиться, если слить свою душу с душой исцеляемого, если пробиться в нее лучом солнечного зрака, которому сам ты раскрыл все свое существо, как бы сгорая на миг в чистом солнечном огне, то каждое слово твоих речений обретет силу истинного солнечного начала. И тогда слово может вернуть силу тому, кто ее потерял, вернуть веру в добрый исход, при котором отступает немощь. И он сказал:

— Истина в том, что душа твоя имеет предрасположение к солнцу, к солнцу, именно к солнцу. А еще душа твоя имеет предрасположение к белому, белому лебедю. Когда ты ляжешь в чуме в постель, не страх перед росомахой будет сумраком лунным проникать в твой сон, а мечтания солнечным светом осветят пространственные дали. И ты увидишь белых, белых, белых лебедей. И ты будешь крепко спать и во сне улыбаться. И лебеди понесут тебя все выше и выше, прямо к солнцу. И страх уйдет, и сердце твое будет спокойно. И уберется прочь росомаха...

Немного отобрал слов Брат оленя для своих речений, но было важно еще и то, как их произнести. И он, вероятно, достиг того, чего так самозабвенно желал, потому что слова его в душе Чистой водицы, похоже, стали и солнцем, и лебединой вереницей, и ясными далями. Это, наверное, было как во сне, потому что девочка долго лежала неподвижно, с закрытыми глазами. Но вот она встрепенулась, подняла голову и сказала:

— Мне кажется, я спала пять суток, не просыпаясь.

— Нет, ты спала едва ли пять мгновений подряд, но каждое мгновение стоило целой ночи. Если сегодня ты снова увидишь страшный сон, завтра утром приди сюда и я продолжу свои речения. А сейчас оставь меня. Я должен побыть наедине с самим собой. Я хочу попросить силы у солнца перед поединком.

И наверное, солнце дало силы Брату оленя. Он следил за каждым движением колдуна и в то же время видел небо, тучу, подползающую к солнцу. Но вот это уже не туча, а росомаха. Надо спасать солнце! Надо спасать золоторогого оленя, бредущего по небу, как по голубой тундре. Стремительно взлетает рука Брата оленя, кольца аркана описывают круг над его головой. И свистит аркан, рассекая воздух. И неважно, что колдун уклонился от петли и на сей раз. Важно то, что Брат оленя едва-едва не достал арканом росомаху. Ничего, не уйдет росомаха! Еще один бросок, второй, третий, и захрипит в петле аркана росомаха...

Брат оленя слышал возгласы толпы. О, эти возгласы о многом говорят: люди ждут его, и только его, победы. Брат оленя, радуясь возгласам людей, глазами искал среди них Сестру горностая. Но где же, где она? Ему так хочется, чтобы эта женщина видела, каков он в яростном поединке.

А Сестра горностая наблюдала за поединком всего лишь несколько минут. Не выдержав, она убежала в чум, упала на шкуру и застыла в оцепенении. Встрепенулась только тогда, когда услышала возгласы ликования жителей стойбища.

Сестра горностая выбежала из чума и замерла у самого края горной террасы. Да, это было зрелище! Брат оленя держал на аркане колдуна.

— Распусти аркан! — великодушно советовал Брат оленя. — Распусти, а то задушу тебя.

— Души! — хрипел колдун.

Брат оленя ослабил аркан, еще раз крикнул:

— Распусти аркан! Мне нужно твое признание солнца, а не твоя жизнь...

Медленно вел Брат оленя упирающегося колдуна к своему костру, на котором предстояло сжечь аркан побежденного. Сюда же парни со смехом и шутками тащили чучело росомахи.

— Ах вы, дикари, дикари, — мягко и даже ласково приговаривала Сестра горностая, глядя на все это зрелище сквозь слезы.

И вдруг она почувствовала на себе странный взгляд. Кто-то упорно смотрел на нее сзади. Сестра горностая испуганно повернулась и замерла. Нет, это неправда, это, конечно, ей померещилось. Кажется, она сходит с ума. Иначе как мог ей таким отчетливым видением явиться сын? Ведь вот он, совсем рядом, только протяни руку. И Сестра горностая медленно, боясь, что видение исчезнет, протянула руку.

— Мама! — тихо окликнул Леон. — Мама, что с тобой?

Сестра горностая медленно ощупала плечи, голову, лицо сына и вдруг всем телом прильнула к нему.

— Не исчезай, ведь ты не видение, — просила она. — Если исчезнешь... я не выживу.

— Да нет же, мама, нет! Это я! Действительно я! — уверял Леон, обнимая и целуя мать. — Мне кажется, я всю жизнь ждал этого мгновения... Ну хотя бы вот так, всего лишь на миг. Это я, мама. Вот прилетел вместе с Геддой.

— С Геддой? — все еще не веря в возможность случившегося, спросила Сестра горностая. — Где она? Где Гедда?

— Она побежала туда, — Леон повернулся в сторону костра, вокруг которого толпились люди. — Гедда мне все рассказала. Я понял, что произошло. Победил Брат оленя.

— Это очень достойный... это удивительный человек. — В голосе Сестры горностая звучала беспредельная гордость. — Я так волновалась. Я не могла смотреть. Я сидела в чуме.

— Вот это и есть твое жилище? — растерянно спросил Леон. Печально улыбнувшись, он потупился и долго молчал, чувствуя на себе тревожный взгляд матери.