Мое настоящее имя

Там еще приходил к Репью один хмырь из Лаза, предлагал новый аттракцион — «Человек-жаба». Это с Левкоем то есть. И потом, когда уже я у них работала, опять приходил, хотел нас в своем шатре показывать, в клетке, понятное дело. Репей сказал, что у него у самого рожа как у дохлого слизняка, пусть сам и сидит в своей клетке, а Репей, так и быть, может, придет ему грошик кинуть.

* * *

Вот и я, Нэл. Наконец-то. Столько времени прошло, ужас! А у меня ни минутки не было, чтобы тебе написать. То есть минутки-то были, но это ведь только в Салисе у меня есть такая роскошь, как своя комната. А сейчас мы в дороге, так что живем все вместе, и спрятаться мне со своей писаниной негде. Да и уставала я сильно, работать же надо. Сейчас вот затишье перед белым пятидневьем, и мы бездельничаем с чистой совестью. Жаль только, что в деревне застряли. Лучше бы поехали в Меллехен, он совсем рядом, рукой подать. Но там жизнь дороже, это да. А вообще Меллехен славный, хотя совсем маленький. Я там бывала в детстве. Там делают леденцы из вареных сливок, какие больше нигде делать не умеют. Их почему-то называют костяшками. Но Левкой экономит, так что в Меллехен мы уедем, только когда ярмарки пойдут.

Ладно, здесь тоже неплохо. Я сегодня с утра собрала свои мячи и тарелки и ушла на реку, будто бы репетировать. Репетировать мне незачем, все равно… Ну то есть какой смысл, когда я и так все делаю, что надо? Зато вот можно писать и никуда не торопиться.

Дни стоят хорошие, но я больше люблю вечера. Они довольно прохладные, зато можно сидеть у костра, смотреть на огонь и слушать, что рассказывают другие. Днем все разбредаются по своим делам, кто в город уходит, кто репетирует. А вечером собираются на ужин, и потом сидят и болтают.

Вчера нас Ласси развлекал. Он ходил на реку купаться после заката, и на ужин опоздал. Эле-акробатка его отругала. Разве можно, говорит, в ночное время в реку лезть? Ласси смеется:

— А что, водяная лебедь утащит?

Эле плюнула только и мисками загремела, но тут Ириска встрепенулась:

— Какая водяная лебедь?

Эле ей объяснила, что это водяница, которая живет в реке. Днем она как обычный лебедь, может по поверхности плавать, а ночью уходит под воду. И если кто в неурочное время в реку сунется, того она утащит. Правда, если ты сумеешь ее побороть, схватишь и вытащишь на сушу, да потом еще оттащишь подальше, она свою силу потеряет и станет просить, чтобы ты ее в воду вернул. А она за это любое твое желание исполнит. Тут все вдруг засмеялись и посмотрели на Ласси — он невысокий и легкий, как щепочка. Его и Левкой шутя поднимает, а Горица подбрасывает как пушинку, кажется, дунь на него — и улетит. Даже Эле-акробатка иногда его на плечо поднимает, чтобы народ повеселить. Ласси тоже засмеялся, потом говорит:

— Это к ней надо тогда Горицу засылать. Слышь, Горица, мы тебя, как мормышку, в воду окунем, а ты там хватай эту лебедь и тащи наружу.

А Горица не улыбнулся даже.

— Меня, — говорит, — ваша лебедь не утащит. И утонуть я не утону. Мне другое на роду написано.

— Это что же, к примеру? — спрашивает Ласси.

— Меня желтый волк заберет, — отвечает Горица спокойно. — Я уж ничего больше и не боюсь, только знаю, что однажды придет и заберет.

— Что за желтый волк? Никогда про таких не слыхала, — говорит Эле-акробатка.

— Ну, волк как волк, — говорит Горица. — Только не серый, а такой… в желтизну, и вдоль спины темная полоска. Они как серые волки, только хитрее.

— А почему ты его боишься, этого желтушного?

— Я не боюсь. Я просто знаю. У меня дед однажды такого убил, тот повадился овец таскать, дед и не выдержал. Хотя их нельзя убивать, он и сам знал. А потом, года не прошло, ушел он в лес зимой, его там другие желтые волки и нашли. Это уж у них так заведено, они за своих мстят. А потом еще под окна к нам ходили. И отец однажды тоже в лес пошел, да и пропал там.

— Думаешь, и его волки съели?

— Ну а кто еще-то? Они. Мне мать потом говорит: уходи отсюда, а то они и тебя заберут. Вот я и ушел… так далеко, как только смог. Да все одно, думаю, не поможет.

Эле-акробатка его по плечу похлопала:

— Да у нас здесь вообще никаких волков нет, не бойся!

— Я не боюсь, — говорит Горица опять, спокойно так. — Вы не понимаете. Они все равно за мной придут, где бы я ни был. Я тоже думал, что я далеко теперь и волков здесь нет, а вчера вечером вышел в поле — и слышу, воет он там.

— Это птица такая, — влез Ласси. — Я тут тоже услышал, так чуть не обделался… хотя за этим и шел.

— Да, и я слышала, будто воет что-то, — говорит Эле-акробатка.

И все замолчали. А потом Ласси стал свои фокусы показывать. Не те, которые у него для публики, там-то мы все секреты знаем. Кое-что я и сама умею, хотя конечно не так ловко, как Ласси. А тут он совсем удивительные вещи делал. Это трудно, мы же рядом, все на виду, а ему хоть бы хны, только посмеивается, когда мы глазам не верим и требуем, чтобы повторил. Он взял монетку, велел на ней отметину сделать, чтобы подменить было нельзя, и давай с ней всякое проделывать. Ну в общем шутки известные — глотал он ее, из уха вытаскивал, из воздуха доставал. А в конце зажал ее в кулаке крепко-накрепко, подержал над огнем, и вдруг из кулака вода потекла. Ласси ладонь раскрыл — а монетки нет. Он смеется:

— Все, растаяла!

Да так ее больше нам и не отдал. Заныкал куда-нибудь. Ну а что, на нее еще кулек костяшек можно купить в Меллехене. Ласси их любит, всегда прямо горстями в рот кидает. Он смешной, и неплохой в общем-то. Однажды ко мне подкатывал. Я отмахнулась, а он говорит:

— Ты не думай, если ты из-за лица своего, так мне ведь неважно… Я на него и смотреть не буду. В женщине лицо не главное!

Ну, думаю, раз не главное… Платье на груди расстегнула и показываю ему. Он так и отшатнулся. То-то, брат, это тебе не водяная лебедь. Больше не приставал. Сейчас за Юттой ухлестывает. Перед ней ведь и красовался с фокусами. Только все равно не за ним вчера последнее слово осталось. Уже расходиться хотели, Левкой встал перед костром, потянулся, посмотрел в небо и пальцами щелкнул… И тут сверху что-то падает мелкое — и Ласси прямо по носу! Глянули — монетка. Та самая, с отметиной! Ласси аж рот раскрыл — не ожидал, и по карманам шарит, где она у него, видать, припрятана была. И когда только Левкой успел? Вроде тихо сидел, с места не трогался.

А раньше, говорят, он еще не то делал. Сядут, бывало, вот так же в поле, только подальше от костра, чтобы небо видеть… ну, когда погода ясная. Он пальцами щелкнет — и в небе новая звезда загорится. Другой раз щелкнет — она погаснет. Эле, которая его жена, очень это любила, он ее часто так развлекал. Да и остальные видели. А я вот ни разу. Теперь он так не делает. Я иногда хочу его попросить, да все не решаюсь.

* * *

Ура, мы в Меллехене! Ну и народищу тут, прямо как никогда. Потом разъедутся, понятно, и сборы пожиже пойдут. Но пока время горячее, работаем мы просто до упаду. На самом деле до упаду — Ласси вчера с шеста сверзился. Обошлось, даже не ударился сильно, но ходил потом весь белый от злости. Горица пошутить попробовал: хорошо, мол, летаешь, Ласси! Так тот его чуть с потрохами не съел. Вроде и смешно со стороны — напал лягушонок на медведя… И в то же время Ласси жалко.

Мы все злимся, когда что-то не получается. Кроме Левкоя и Горицы. Левкой вообще никогда не злится, а у Горицы все всегда получается. Я иногда думаю: может, он… ну, словом, бывают всякие штуки, которые помогают выступать. Колдовство как бы. По крайней мере, про такое рассказывают. Артисты таких разговоров не любят: обидно же, когда ты всю жизнь работал, трудовой пот проливал (и слезы в детстве, а бывает, что и кровь), всего сам добился, а тебе говорят — подумаешь, это ты просто наколдовал! Но я, когда гляжу на Горицу, думаю иногда, что это и впрямь на колдовство похоже. Хотя, правду сказать, у него и работа не такая тонкая, как у других. С шестами вот только сложно, и кто виноват в том, что Ласси упал, — он сам или Горица, который шест держал, это еще вопрос. Но скорее всего, все же Ласси.

У нас свою вину друг на друга не спихивают, не принято. Каждый сам за себя в ответе. Это справедливо. Хотя и тяжело оставаться один на один со своей ошибкой. Но я никому не жалуюсь. Даже тебе, Нэл, не буду.

* * *

Ну наконец-то передышка… Что-то я уже и Меллехену не так рада. Вчера только впервые за все время вышла в город погулять и купила большущий кулек сливочных костяшек. Но до того устала, что и съесть их не смогла, отдала Ириске. Остальные тоже устали, но никто не ноет. Сейчас самые горячие деньки, которые нас до осени прокормят. А там уже за Розовый Грот платить надо вперед, чтоб нас туда пускали выступать всю зиму, таков порядок. Поэтому Левкой хочет поскорее накопить. Будет Грот — будут и деньги, там публика такая, что их не считает, если ей нравится представление. А мы нравимся.

Еще несколько дней мы в Меллехене, потом поедем в Лаз. А там уж и до Салиса рукой подать.

* * *

Ярмарки кончились, но мы все еще здесь. Выступали сегодня у господина Тико, выгодное оказалось дельце, не зря Левкой за него ухватился и даже отъезд отложил на несколько дней. Господин Тико — это местный толстосум. Он из выскочек, происхождения самого простого, как именно разбогател — никто толком не знает, только слухи ходят. И вроде с нашим Репьем он был дружен, вроде даже они какие-то старые знакомцы, хотя Репей его намного старше был.

В общем, у этого господина Тико огромный дом за городом и огромный сад. А рядом дубовая роща с огромными дубами… Тут все какое-то огромное, как будто здесь жили великаны, которые со временем поизмельчали до обычных людей. Мы поставили палатки на берегу, тут и река шире и быстрее, и холмы выше… даже не холмы, а уже настоящие горы. Когда жарко, я лежу в тени замшелого валуна и воображаю, что великаны, которые жили здесь в давние времена, перебрасывались такими валунами, как мы перебрасываемся во время игры снежками или мячиками.

Я опять как-то не по порядку рассказываю, Нэл, я знаю. Сейчас исправлюсь.

Значит, вчера мы выступали в доме у господина Тико. Все наши его хорошо знают, а я вчера только увидела. Занятный дяденька, по-своему даже симпатичный, хоть и не красавчик. Он высокий, толстый, но двигается легко. Глазки маленькие и веселые, волосы на голове почему-то клочьями и уже редеют. Одевается богато, но неряшливо. Мы вчера пришли к самому началу, он только гостей за стол созвал, а я смотрю — у него пуговицы через одну застегнуты, манжеты уже грязные, платок на шее набок съехал. Зато хохотал он так искренне, по коленям себя хлопал и вообще больше всех шумел. Я так думаю, это он для жены старается. Он женился недавно, и вот хочет молодой женушке угодить. Она у него избалованная, взбалмошная и тоже любит всякие развлечения, шум и музыку. Я все смотрела и думала, что они друг другу под стать, хотя на первый взгляд совсем разные.

Госпожу Тико за глаза все зовут Незабудкой. Да если бы и в глаза звали, она бы не обиделась, я думаю. Так-то у нее другое прозвище есть, мне Эле-акробатка шепнула… До замужества ее Блохой называли, потому что она мелкая и бойкая, попрыгунья. Но нехорошо жену такого человека звать Блохой, вот и переделали в Незабудку. Это ей тоже подходит, у нее глаза синие-синие, я никогда не видела таких синих глаз. Она тоже хлопала и смеялась, а больше всего ей мой номер понравился, я для нее два раза повторяла. Потом она у меня взяла тарелки и тоже попробовала бросать… и чуть не разбила, и мою самую любимую, я вовремя ее выхватила. Грубо даже получилось, но Незабудка не обиделась. Я на нее вблизи глянула и поразилась — да ведь она не сильно старше меня, эта госпожа Тико! Могла бы быть моей подружкой. И как она не похожа на других девчонок, которых я знала… Все в ней искрит и переливается. В приюте у нас таких не было, все серые и сырые, как непропеченный хлеб. А теперь у нас только совсем маленькая Ириска, потом я, а потом сразу Ютта, но она уже постарше. А тут такое молодое вино, и муж от нее без ума, сразу видно, и гости заглядываются.