Мое настоящее имя

А о браслете я ничего не знала. Эле-акробатка сказала, Горица утром веселый был и вот поднес ей подарочек. Она ни о чем таком не подумала, он ведь и раньше ей дарил всякие безделки. Если б Незабудка не пропала, мы бы просто забыли обо всех этих странных делах. Да вот не забыли, а теперь и остальные все знают.

Горицу заперли пока в подвале. Господин Тико точно бы его убил, если бы позволили. А Горица даже пальцем никого не тронул, когда его схватили, до того растерялся. Когда стали спрашивать, зачем в лес ходил, он завел свою сказочку про желтого волка, который его там якобы поджидает. Про царапины на руках ответил, что в темноте да в тумане залез в кусты ежевики, еле обратно выдрался. Ну а браслет будто бы в той самой купальне нашел, ну как Эле рассказывала. Хотел в воду с мостков окунуться, смотрит — лежит ничейный браслетик, вот и подобрал.

Так ему и поверили, ага. То есть я верю, понятно. И Левкой, и Ласси, и другие… И Эле, наверное, хотя кто ее знает. Если она взяла и все это им выболтала… Эх, Горица, дался тебе этот желтый волк! Сидел бы ты с нами в тот вечер, ничего бы не было. Ведь это вообразить невозможно, чтобы ты мог сделать то, в чем тебя обвиняют. Только как это им объяснить?

Ласси потом говорил Левкою: «А тем вечером и правда волк выл. Не то в роще, не то еще где, в тумане непонятно… Помнишь, мы и раньше слышали? А ведь все и вышло так, что из-за этого волка Горица наш пропал… Не зря он его боялся». Левкой на это только кивнул. Ласси даже рассердился, трудно ему просто сидеть вот так на берегу и ждать, что дальше будет. А Левкою как будто ничего, он спокойный такой, будто мы просто решили тут отдохнуть еще денек-другой и ничего особенного не происходит. Я, чтобы тоже не злиться, отвернулась от них, а потом спать пошла. Даже заснула и сон какой-то увидела, но вскоре проснулась — кругом темно, ночь еще. Поворочалась, одеялом с головой укрылась. Все равно не спится. Под подушкой еще браслет, который мне Незабудка подарила. Я как руку под подушку суну — сразу о ней вспоминаю, какая она была.

Тогда я стала размышлять. Если Горица говорит правду и все так и было… Браслет тут вообще ни при чем. Незабудка в ту купальню иногда заглядывала. Когда ее искали, я слыхала, что люди говорят: она там тайком иногда купалась, хотя муж ей запрещал — течение сильное и водовороты. Могла в спешке обронить браслет и забыть про него… что́ ей какой-то браслет, у нее таких целая куча, еще получше да подороже! А Горица и не понял, что нашел, он за всю жизнь разве что пару золотых монет близко видел. Если б он силком этот браслет с Незабудки снял, с живой или мертвой, разве стал бы наутро дарить его другой женщине, чтобы носила у всех на виду? Нет, он простодушный, но не дурак.

Итак, браслет ни при чем. Хотя с него все началось, но тут хитроумный господин Иермо промахнулся.

Что еще сказал Горица? Он пошел в лес, чтобы встретить своего желтого волка. Почему именно в эту ночь? Потому что слышал, как там что-то воет. И Ласси слышал… Я — нет, но мы развлекались, нас Ютта учила на Лассиной скрипочке играть. А в роще, значит, что-то выло. Левкой тоже слышал. Ласси-то и приврать может, но Левкой — нет. В общем, Горица услышал и пошел туда. И нож прихватил… не собирался он волку просто так сдаваться. Ему Эле-акробатка нравится, и с Ириской он подружился, и сам такой здоровяк и красавец… Вот и решил со своим волком разделаться. Нашел он его там или нет? Брр, что за глупости, конечно не нашел, потому что нету там волков, ни желтых, ни зеленых, никаких. Поэтому вернулся он в целости и сохранности… почти. Поцарапанный только.

Опять же, если Горица не наврал и действительно ободрался в кустах ежевики, то сделать это можно только в одном месте. Роща большая, но ежевика там растет только на краю, и совсем в другой стороне от того места, где с Незабудкой случилась какая-то беда и собака след взяла. А ежевику ту я сама собирала, нам местные на нее указали. Если Горица пошел в ту сторону, значит, и вой было слышно там. Если только он не перепутал в тумане… Но тумана поначалу не было, он потом спустился.

Что же там могло выть? Ласси говорит, птица. Бывают такие, я сама слыхала, с непривычки мороз пробирает. Порасспрашивать бы у местных, не слыхали ли они чего такого?.. Да только как я их спрошу? Бревно безъязыкое, лежу тут под одеялом, а Горица сидит в подвале, а что с Незабудкой — вообще неизвестно.

Я, видать, от Ласси заразилась, обидно мне стало и стыдно, что так все получилось, а я ничего не делаю. Даже сердце заколотилось и пот прошиб. Я одеяло тихонько откинула, огляделась. Вроде спят все, а если и не спят… какая разница? Но лучше бы спали и не лезли с вопросами, потому что ответить я им все равно не смогу.

У меня тоже нож есть, не такой, как у Горицы, но мне как раз по руке, удобный. Захватила я его и пошла прямиком в лес — собирать ежевику и желтых волков пугать.

Думаешь, я чокнутая, Нэл? Я тоже так думаю.

Ночь выдалась совсем ясная, да еще луна круглая, как сковородка, так что заблудиться я не боялась. Но в самую чащу не лезла, шла по краешку, в обход, поэтому долго получилось. Никаких волков не встретила по пути, и выть никто не выл. Иду и думаю: глупость я затеяла, что я вообще собираюсь найти, в темноте, средь ночи? Но назад поворачивать уже глупо.

Добралась до ежевичных зарослей. Съела ягодку, другую, и стою, как дура. Что дальше делать? Кого я тут хотела встретить? И вдруг вспомнила: чуть подальше, за рощей, хижина пастуха. Он там живет отшельником, старый уже совсем и полупомешанный. Когда Незабудку искали, про него тут же вспомнили, да только никто ничего дурного про него не подумал. Я и сама его видела, совсем дряхлый дед, еле ноги переставляет. Спрашивали у него, не видал ли чего, не слыхал ли чего в тот вечер — но нет, не видел и не слышал. Вообще уже плохо видит и слышит, и одно название, что пастух, по старой памяти. Хотя пастбище у него под боком, и коровы, и овцы там, но их никто не тревожит и сторож им не нужен.

Впрочем, коровы не воют. Как правило. И про овец я такого не слыхала, чтобы выли. А вот старик… Нет, совсем не похоже было на человеческий голос, если верить тем, кто слышал. И Ласси, и Эле, и сам Горица это говорили. А все-таки, если кто-то выл, то либо человек это устроил, либо… Я верю в колдовство, Нэл. Мне ли не верить. Но если этот желтый волк, или что бы это ни было, если оно завлекло в лес Горицу, а потом стащило с лошади и уволокло через лес Незабудку на берег реки… То бежать мне от него уже поздно. Оно уже знает, что я здесь. Жалко только… если я не вернусь, меня тоже искать будут. И Левкоя жалко. Это хуже всего. Но я не стала ни о чем таком думать, а просто пошла к пастушьей хижине. Там всего лишь безобидный старик, а я уже напридумывала себе ужасов.

Ночь была светлая, как я уже сказала. И как только деревья расступились, лачугу я увидела ясно, как днем. Шагнула было к ней — и остановилась. Что-то там зашевелилось в тени… Смотрю — да это же человек, вышел из низкой двери, выпрямился. Мне на фоне звездного неба хорошо было его видно. И никакой это был не старик. Прямой и стройный, совсем не старый мужчина. И в руках у него странный предмет, по очертаниям и по размерам похожий на свиную голову. Постоял он немножко, потом поднес его к лицу…

И тут я услышала. Тот самый звук, никакого сомнения. Пронзительный, тоскливый и протяжный, не похожий ни на птичий крик, ни на собачий вой, ни на человечий голос… Вообще не похожий на голос живого существа.

Длилось это недолго. Потом вой прекратился, мужчина постоял еще чуть-чуть, опустил эту свиную голову и повернулся ко мне лицом. А я ведь уже и по силуэту его узнала. Это был Левкой.

Нэл, мне еще есть что рассказать, но силы на исходе. В следующий раз. Не знаю только, когда этот следующий раз наступит.

* * *

Ну вот, продолжаю. Пока не забыла, а то столько всего произошло… Мы в Лазе уже, и только тут у меня получилось опять от всех удрать со своими записками.

Значит, стою я там на опушке перед хижиной, а прямо передо мной Левкой. Мне его хорошо видно, а ему меня — не знаю. Я вроде и в тени, а с другой стороны — светло ведь. Все же он меня не заметил, постоял немного, потом эту странную штуку положил на порог. И тут вдруг слышим мы оба — со стороны речки кто-то или что-то шуршит по дорожке, как раз по направлению к нам. Левкой тихонько так, чтобы самому ничем не зашуршать, отступает к опушке, спиной ко мне и прямо на меня. И я тоже тихонько так назад попятилась… Ну это я думала, что тихонько получится, а сама конечно на сухой сучок наступила. Из всех из нас я всегда самая неуклюжая была, прямо до смешного, даже мелкая Ириска более ловкая.

Пока я только успела сообразить, что нашумела, Левкой дернулся, сначала отпрыгнул от меня, потом наоборот метнулся ко мне, схватил и рот рукой зажал… как будто боялся, что я закричу. Как будто впервые меня видит. Но потом сразу почти отпустил и только жестом показал, чтобы не шевелилась.

Так мы с ним и стояли, слушали и ждали, что будет, когда тот шуршун в темноте дошуршит уже до лачуги. Если подумать, так совсем недолго стояли. А мне казалось, оно все длится и длится… и самое странное, мне не хочется, чтобы кончалось. У тебя бывало такое, Нэл? В самый неподходящий момент чувствуешь, будто время замедляется или даже ты вовсе из него выпала. Когда что-то приятное с тобой происходит, то это и понятно. И другое дело, когда вот так — жутко, тревожно и неизвестно, что дальше… Кругом деревья, ночь, и бог весть что еще там в деревьях и в темноте, кроме нас, может быть, сразу за нашей спиной. И как мы здесь вдруг оказались, хотя еще недавно все было как обычно, привычная постель и знакомые люди кругом. А тут будто и сам воздух изменился, и речка плещется чужая, и звезды над головой складываются в другие рисунки. Левкой стоит рядом и крепко держит меня за руку, и над ухом его дыхание. Я понимаю, что он не боится, что он скорее рад, хотя не смог бы объяснить, чему именно, даже если бы умел говорить.

И я не могу объяснить. Наверное, мы просто чувствуем себя свободными. Вкус настоящей свободы едва знаком даже бродячим артистам, которые кажутся самыми свободными людьми на свете. Зато когда ты это почувствуешь... Как будто разжимаются тиски, которые сдавливают тебя все время и к которым ты давно привыкла и думаешь, что так будет всегда. Но вдруг оно отпускает, и ты остро ощущаешь себя живой, даже зная, что жизнь твоя может сейчас оборваться.

Я не смогу объяснить, Нэл, я сразу сказала.

Тем временем шуршун все приближался, и вскоре мы даже расслышали его голос. Обычный человеческий голос, сердитый и надтреснутый, как тот сухой сучок у меня под ногой.

— Хорошая… была, кхррр, кхе-кхе… Бешеные все какие-то, с ума посходили… Кхрр! Кха! Бешеный народ, так и лезут, так и лезут… чуть хорошую вещь увидят… А? Что? Кхе-кхе! Руки, говорю, убери, а то я тебе так… Кха! На ро-о-о-озовой зо-о-о-о-орьке проща-а-ался с тобой… Вече-е-е-ернею зо-о-о-орькой… вернулся… домой! Зорька, ты свинья эдакая, опять в овсы забрела! Бешеная корова! Все вы бешеные… оставишь без пригляду хорошую вещь…

Голос все нарастал по мере приближения, и в перерывах между кашлем и сопением все чаще и разоборчивее сыпались бранные слова. Левкой весь затрясся от беззвучного смеха, я сама чуть не прыснула: услышанное совсем не походило на кошмары, которые я успела вообразить. Это был тот старичок-пастух, к которому мы заявились в гости среди ночи. Интересно, сам-то он где пропадал?