Мое настоящее имя

Госпожа Тальме хотела меня сразу с собой забрать, но я заартачилась, а она не стала настаивать. Ладно, говорит, ты пока соберись, попрощайся тут со всеми и все такое.

А потом, как только они ушли, наши на меня насели — страшное дело. Ласси особенно выступал:

— Финни, ты в уме вообще? Да это ж такое счастье привалило… Да если б мне такое! Уж я бы не ломался тут! Ты до старости, что ли, хочешь вот так, как сейчас?.. Эх, не видала ты просто нашей жизни, не знаешь, что тебя ждет! Да еще, ты уж не серчай, но с твоим лицом… Ловкость ведь пропадет потом, у всех пропадает, красоты у тебя особой и не было, и куда ты потом? Ты только не сердись, я ж правду говорю, сама подумай!

И Рида туда же:

— Не понимаешь ты просто, девочка, мала еще. Послушай, что старшие говорят! Это ведь такое… такое раз в жизни только случается. Упустишь сейчас свое счастье — и поминай как звали. Тебе непривычно, это я понимаю, что уж там. Но ты поезжай пока с ними, присмотрись, как там и что, так сразу поймешь. Госпожа Тальме — она добрая, и тебе только добра хочет. Да и Кранц этот вроде ничего. Слышь, Финни, ты еще замуж выйдешь и такого жениха себе отхватишь!

— Нет, правда, Финни, — говорит Эле тихо. — Не упрямься. Грех это. Если б я могла своей Ириске такое предложить… А я что могу? Что мы в жизни видим? Ты молодая еще, здоровая, работать можешь. Но это не надолго. Посмотри на меня. Подумай, что Ириску ждет.

И так она это сказала… а говорить ей трудно, в груди еще что-то болит… Посмотрела я на нее, посмотрела на Ириску. Нет, думаю, если я откажусь, так это ж просто… ну просто себя уважать перестану уже навсегда. Нет, надо соглашаться. Тогда я им всем… совсем другую жизнь устрою. Чтобы Эле мысли такие в голову не лезли. Чтобы Ласси снова перед девчонками гоголем ходил, а Левкой улыбался, как раньше.

Что Левкой обо всем этом думал, я не знаю. Я в его сторону не смотрела. Духу не хватает. Хотя и тяжело это. На кого еще мне смотреть-то?

В общем, завтра я перееду к госпоже Тальме. А записки свои тут пока оставлю, припрячу только хорошенько. Все равно тут мало кто читать умеет… А в чужом доме еще неизвестно какие порядочки.

Так что, наверное, прощай, Нэл. Не знаю пока, чем это все обернется. Если вернусь сюда, еще напишу тебе. А нет… что ж, не поминай тогда лихом твою Финни.

* * *

Все же вернулась. Но времени мало, надо написать поскорее. Почему-то хочется все написать напоследок.

Руки дрожат.

Все это было вранье. Одно вранье, с самого начала.

Мое имя не Финни. Меня зовут Нильхе. И мне не четырнадцать, а почти семнадцать. Просто я мелкая. И я не совсем сирота. А может, и сирота уже, не знаю.

Я ни одного дня в детстве не провела в деревне, и у меня не было бабушки. До десяти лет я жила с родителями в Лазе. С тех пор его и ненавижу.

Отец пил, а когда убили Рика, совсем опустился. Рик — это был мой старший брат, ему проломили голову. Потом умерла Кара. Денег не было, мать нанималась поденщицей и брала меня с собой. А заодно давала наводку на дома, что побогаче, своим дружкам. Потом отца забрали в тюрьму, там он и помер, а мать сбежала со своим хахалем. Больше ничего о них не знаю.

Мне было десять — вполне достаточно, чтобы самой о себе позаботиться. Но у меня это получалось плохо. Тогда я пришла под двери сиротского дома и притворилась, что умираю от лихорадки. Меня подобрали — думали, все равно не выживу. Но я выжила, да так там и осталась. Оттуда никого не выгоняли, такое было правило. Но если кто сам хотел убежать — никого не удерживали. Там было голодно, но спокойно. Потом я стала вместе с другими ходить на работу — в разные места, куда пошлют. Однажды моей напарницей оказалась Финни — настоящая Финни, я хочу сказать. Та, которая была бы наследницей. Она была тихая и добрая, учила меня читать и писать. Рассказала о себе, что из хорошей семьи, что рано осиротела и росла в деревне Кривой Бор, а потом попала сюда. Она умерла от горячки, госпоже Тальме в приюте сказали правду. В тот год у нас многие умерли. Я думала, о ней никто никогда и не вспомнит, кроме меня.

Это Финни научила меня, как добыть шелковый камушек.

Однажды в городе я встретила Перо. Он старше меня и тогда казался мне взрослым, хотя теперь я понимаю, что он был совсем сопляк. Был он к тому же из старых знакомцев отца, и даже, кажется в тюрьме одно время сидел вместе с ним.

Перо уговаривал меня сбежать из Лаза. Я нашла в городе заброшенный сарай, где мы устроили тайник. Туда я потихоньку приносила вещи, которые могут понадобиться, когда мы убежим. Воровать я не умела, не было нужной ловкости, но Перо умел.

Незадолго до дня, когда мы хотели бежать, в Лазе был карнавал. Мы забрались на крышу, чтобы поглазеть. Я любила карнавалы, в это время даже Лаз становился веселым и почти красивым. Мы кричали, свистели, я выдергивала цветы из венка, который сплела утром, и бросала их вниз. Все так делали, на то и карнавал. Люди стекались на площадь, кто пешком, кто верхом, кто на повозках. В одной из таких повозок ехали две женщины, их лиц я не разглядела сверху, но одеты были они очень нарядно. Рядом шел мужчина, он что-то говорил и женщины громко смеялись. Я бросила ему цветок, но он не видел. Тогда Перо, который тоже что-то бросал, сунул мне в руку, как мне показалось, хлопушку и крикнул: «Давай вот это!» Я бросила и попала как раз в тележку. Мужчина поднял голову, и я увидела его лицо, он тоже смеялся. Потом он поднял хлопушку, и она вдруг лопнула у него в руках. Все кругом закричали, а Перо схватил меня за руку и потащил прочь.

Я не поняла, что произошло, и не видела, что было дальше. Перо уверял меня, что ничего страшного не случилось, просто он хотел так пошутить. И я поверила, потому что хотела в это верить.

День нашего бегства все откладывался и откладывался.

Однажды я увидела Левкоя. Уже не с крыши, уже совсем близко. Он сам плохо видел тогда и не мог меня узнать. А я вот сразу поняла, что это он, хотя он был неузнаваем. На рынке многие его видели, и я подслушала в чужих разговорах, что с ним случилось.

Вечером того дня я поссорилась с Пером. Я так и не узнала, зачем он это сделал: была ли это жестокая шутка или злой умысел против Левкоя или Эле — одной из двух. Зато я узнала, что у него есть еще одна такая шутиха… не совсем шутиха, но вроде того, он как-то научился их изготовлять. Для какого случая он ее припас, не знаю, но воспользоваться ею не успел. Он сбил меня с ног и ушел, я хотела бросить ее ему вслед, но понимала уже, что упустила момент и Перо далеко.

И тогда я бросила ее себе под ноги.

Я почему-то думала, что весь наш сарай взорвется, и я вместе с ним, и на этом все навсегда кончится. Но ничего не кончилось. Я даже сознание не потеряла. То есть потеряла, но не сразу. И я не ослепла. Даже на время, как Левкой. А в остальном у нас с ним все очень похоже.

В сарае был запас еды и всяких тряпок. Там я и отлежалась. Когда пришла в себя, просила милостыню. Мне подавали щедро, выглядела я тогда похуже, чем сейчас.

А потом снова пришла пора ярмарок, и я вдруг увидела, как Левкой выступает на площади, как он легко работает, как прямо смотрит на зрителей, как высоко держит голову, как ловко подбрасывает Эле-акробатку, а потом отдыхает, подставляя ветру свое разгоряченное обезображенное лицо. Выражения на нем теперь не разобрать, но оно кажется таким спокойным…

Тут я и решила прибиться к ним, прикинувшись немой и под чужим именем. Мне вспомнилась милая Финни, пусть она меня простит за это самозванство. Я не знала, что так все выйдет.

Ни лицом, ни именем, ни голосом я теперь не могла себя выдать.

Я дала обет молчания. Я приняла свое уродство как наказание. Я пообещала себе, что стану безмолвной слугой Левкоя, что посвящу свою жизнь заботе о нем. Я не была чистоплюйкой, я кое-чем уже замаралась, как и все, кто меня окружал... кроме, может быть, Финни — настоящей Финни, я хочу сказать. Но такого со мной прежде не было — своими руками оборвать судьбу невинного человека, который и не знает меня, и не ждал ничего такого, который был так весел и беспечно смеялся в тот миг, когда я изуродовала его, лишила лица, голоса, жены и прежней жизни. Я загасила эту живую искру, вот она была — и нет ее. Я сама искала для себя наказания — и плакала, и жалела себя, когда оно состоялось.

Лишившись шелкового камушка, я уже ничем не могла ему помочь.

Согласившись унаследовать чужие деньги, я снова могла сделать для него что-то хорошее. Это опять было вранье. Но я врала с самого начала, что мне помешает солгать еще разок?

Помешал Перо. Дело о моем наследстве (не о моем, конечно, о наследстве покойной Финни) получило огласку. И тогда Перо, ничего не забывающий и безжалостный Перо, пришел к госпоже Тальме и все ей рассказал. Прямо во время обеда в мою честь, при всех гостях, при всех… при наших.

Что я никакая не Финни, а самозванка чистой воды. Что настоящая Финни умерла, и мне это известно лучше, чем другим. Что это я бросила в Левкоя шутиху. Что я не умею жонглировать, это все один обман, а дело в шелковом камушке… Последнее мало кто понял, но наши поняли, они в этих штуках разбираются. И все это очень легко доказать: и в приюте подтвердят, и пусть вот я попробую сейчас хотя бы четыре-пять яблок взять со стола и показать, что умею, пусть попробую, чего там… А с наследством все зашло уже далеко, уже не отделаешься разговором, что это шутка, это уже дело подсудное. А насчет Левкоя — да пусть у меня же и спросят, правда или нет, да еще спросят, почему у меня с лицом такое… Хотя Перо им и так может сказать, что у меня вторая такая шутиха была, только я, дура, в руках ее не удержала. А то бы еще кто-то ходил таким же красавцем, как мы двое…

Госпожа Тальме его сначала выгнать хотела. Но когда он начал говорить, уже всем хотелось дослушать. Потом она ко мне оборачивается и спрашивает:

— Финни… это все правда?

— Я не Финни, — говорю, — мое настоящее имя Нильхе. Правда. Только не все. Про хлопушку… я не знала, когда ее бросала. Я не хотела.

Но про хлопушку им неинтересно было, больше про наследство. Как я заговорила, все сначала затихли… а потом шум поднялся.

Пока Перо это все рассказывал, я из-за стола вышла. Ну как бы от волнения или чтобы с ним поспорить. И когда все зашумели, я сиганула в окно — первый этаж, невысоко, и кусты внизу. Не ушиблась почти. Пока они сообразили, что к чему, я весь сад пересекла, а на улице им уже меня не догнать было.

Только что толку? Пряталась весь день, переночевала у реки. Холодно там. И везде теперь будет холодно.

И я вернулась к Риде. Не знаю зачем. Хотела записки забрать, залезла через окно, а тут никого нет. Сижу одна в пустом доме и пишу, и никто меня за это время не потревожил.

Но это сейчас кончится, я знаю. Меня на улице видели, как я сюда шла. Я и так приметная, а теперь всему Салису про меня известно. Так что я просто сижу и жду, что будет дальше. Перо заявится со своими дружками, чтобы завершить расправу? Или меня бросят в тюрьму, я ведь теперь преступница? Или придет Левкой, который теперь все знает… и лучше уж в тюрьму, а еще лучше — пусть все кончится само собой и сразу.

Кто-то идет, дверь скрипнула.

* * *

— Я не понимаю… Наталья Степановна, да что ж это такое?.. Да как так-то?..