Мое настоящее имя

— Чего ты уперлась-то, я не пойму? Ты ж так и так этих денег не видишь. А если не отдам камушек, так и вообще никогда не увидишь. Ну? Договорились? Будешь мне платить?

А если камушек заберу, а платить не буду?

— А если не будешь, я на тебя управу найду. Ты меня давно знаешь. И друзей моих тоже.

Это правда. Я его давно знаю. Если б он не ухмылялся так гнусно… И камушек на ладони держит у меня под носом, совсем близко. Я смотрю и прямо чувствую, как он лежит в руке, шелковистый, и в кончиках пальцев у меня от этого слегка зудит.

— Забирай его, — говорю. — И сам убирайся.

Голос не слушается, вместо слов вышло какое-то кваканье. Отвыкла я говорить. Со второго раза только более-менее получилось.

Перо этого не ожидал, глазами захлопал, но руку поскорее убрал.

— Подавись, — говорю. — И не показывайся мне больше. Ты меня тоже давно знаешь.

На том бы нам и расстаться. Но когда он отвернулся и пошел, так мне стало горько и страшно от того, что все кончилось уже наверняка и непоправимо… И я сдуру на него бросилась — показалось, что он камушек еще в кулаке держит, а вдруг смогу отобрать?

Не вышло, понятно. Он меня еще поколотил, в правой руке что-то хрустнуло, даже в глазах потемнело. Пока добралась до дома, рука совсем распухла, смотреть страшно. Выступали в тот вечер без меня. И в остальные дни тоже.

Если подумать, даже хорошо, что так получилось. Все-таки передышка. Но потом все равно придется как-то выкручиваться.

* * *

Это все как дурной сон, Нэл. Что бы мне сделать, чтоб проснуться?

Мы уже в Салисе. И дела наши… бывали, наверно, и хуже, но не на моей памяти. Горица ушел. Правду сказать, он тогда не знал, что у нас все так плохо будет. Может, и остался бы. В Лазе мы не много заработали, и винить некого, кроме себя. Господин Тико нас напоследок так одарил, что казалось, до конца лета можно бездельничать. Левкой нас все равно работать заставлял, но никому неохота было, разбаловались все, разнежились. А денежки господина Тико быстро разошлись… Долго ли их спустить в большом городе. Так что в Салис мы приехали почти ни с чем. Левкой только за аренду Грота заплатил, но и то не всю сумму, часть. Потом доплачивать надо, а то вышибут нас оттуда, не посмотрят, что в прошлом году нас там чуть только на руках не носили.

Без Горицы сразу погрустнее все у нас стало. А потом Эле-акробатка на ровном месте, ни с того ни с сего, во время репетиции, упала и здорово побилась. Прямо одно к одному все… Пройдет, конечно, ей не впервой. Но это когда еще пройдет, да и она не девочка, сейчас все труднее, чем раньше бывало.

Левкой, я знаю, на меня надеется. Что вот я поправлюсь сама и наши общие дела поправлю. Вдвоем с Ласси они нас не вытянут. Если б это в прошлом году случилось… Да я бы за пару представлений все вернула на места! Уж я бы… Эх, да что теперь.

Левкой еще думает новых ребят набрать. Только пока нету таких, чтобы в Грот пустили. Туда просто с улицы не берут… Но это наш единственный шанс. На это вся надежда. Я одна это понимаю, вот что хуже всего. Остальные на меня смотрят… как я на Левкоя смотрела, когда не знала, что делать и как себя вести. Теперь уж не смотрю. Стыдно.

Скоро они вернутся. Ушли на площадь, чтобы хоть немного собрать. Живем опять у Риды, но теперь в кредит. А чем расплачиваться?

* * *

И беда приходит откуда не ждешь, и избавление. Погожу радоваться, все пока так зыбко…

А дело было так.

Ушла я как-то днем на реку. Тошно дома сидеть, а заняться нечем. Писать при всех я не могу, работать по-прежнему не хожу. Хотя уже пора бы, рука почти нормальная. Ласси намедни говорит: «Слышь, Финни, а не пора тебе с нами выходить? Пусть не в полную силу, но хоть по чуть-чуть можешь ведь уже…» Левкой на него зыркнул, Ласси осекся. Но Эле-акробатка этого не заметила и тоже говорит: «Точно, Финни, давай будем уже потихоньку работать, а то нехорошо как-то…» Ну куда ей работать? Она только с постели вставать начала и по дому бродит, держась за стеночку. Что-то там у нее не срастается, что ли.

Ну, словом, проторчала я на реке целый день почти. Осень уже, хмуро там все. И хорошо, что так. Если б все блестело и радовалось, было бы мне еще хуже. Возвращаюсь домой, нога за ногу, под окном остановилась — слышу, там будто шум и разговоры. Наши так не шумят, настроение не то, чтобы шуметь. Прислушалась — Рида громче всех выступает. И говорит… про меня. Нахваливает, будто замуж выдать хочет. Я даже оживилась как-то вся: нет ли там жениха какого? Вот умора! Это какой же он должен быть, чтоб меня за него просватать?

Я под самое окно подобралась и притаилась. Уже почти стемнело, вряд ли меня кто разглядит.

— И такая она умница! — заливается Рида. — Я всегда знала, что это неспроста. Она, бедняжка, с тех пор как с берега упала, чуть не утонула, вся ободралась… да я рассказывала уже… Еще не поправилась, так и ходит с рукой на перевязи… Но как поправится, вот увидите! Госпожа… как вы сказали?.. память-то у меня дырявая совсем… госпожа Тальме, да-да, конечно… Это что же, получается, вы из тех самых Тальме?

Ей в ответ что-то пробубнили неразборчивое.

— Ох, вот ведь, бывает же! Вы берите, берите пирог… У нас тут скромно, по-деревенски, вы уж простите, не знаю, чем таких гостей потчевать… А Финни, ну вы только ее увидите, так сразу поймете… Ну только она… да я уж рассказывала тоже… Эх, вот ведь беда какая! То есть, я хочу сказать, счастье какое! Ласси, да сбегай же за ней! Где она ходит?

Я не стала ждать, что там Ласси ответит. Зачем подслушивать, когда можно зайти да все самой и разузнать?

В дверях мы с ним лбами и столкнулись. Захожу — там толпа народу, не сразу разберешь, что делается. Потом вижу, кроме наших и самой Риды там и гости есть. Пожилая дама, сухонькая такая, но высокая, да еще в высоком чепце, в бархатном платье, носик острый и розовый, на шее бусы в три ряда. Отродясь у нас таких в гостях не бывало, Ридины приятельницы совсем другие. И парень какой-то, тот, наоборот, пухлый и мягкий, как булка, которую Рида кромсает огромными ломтями прямо перед ним. Одет хорошо, даже богато, даже роскошно. Такие обычно в Гроте на лучших местах сидят. Может, и он там сиживал? Может, он и есть жених, а? Увидел меня и влюбился насмерть, а теперь вот свататься пришел.

Хоть и горько мне было от всего, но тут смех разобрал, прямо беда. А когда я смеюсь, непривычным людям не по себе делается. Госпожа Тальме (а это она и была, старушка в чепце, больше некому) ко мне повернулась и начала:

— Финни! Я прямо такой тебя и представля…

Видит она плоховато, наверно, потому что не сразу меня разглядела, а как разглядела, так замолчала и осталась с открытым ртом. Хоть бы что новое, хотя бы раз…

— Вот и Финни! — радуется Рида, хотя и видно, что ей чуток не по себе. — Заходи, заходи, девочка, садись сюда, сейчас все узнаешь, все тебе расскажем!

Госпожа Тальме оправилась немного, смотрит на меня уже без испуга, просто разглядывает. Потом шмыгнула носом и говорит:

— Я думала, ты на мать похожа… Бабка твоя мне так в письме писала, сама-то я тебя никогда не видела… Кранц, ну обними же сестру! Нет, сиди, дай я сама ее сначала обниму!

Я тихонько к двери от них попятилась, но там Ласси стоит столбом, рот тоже разинул и таращится на меня, как будто впервые видит. А госпожа Тальме и впрямь полезла обниматься. А за ней и толстый Кранц, хотя ему явно не хотелось. Я на всякий случай его здоровым локтем под ребра двинула, чтоб не очень усердствовал. Но он и не усердствовал. Потом госпожа Тальме его оттеснила, меня за плечи взяла, смотрит внимательно.

— Ты Финни? — спрашивает.

Я кивнула.

— Из приюта, что у Смородинной горки, в Лазе, да?

Я опять кивнула.

— А до того где жила?

Я руками развела. Где-где…

— В деревне с бабушкой, да?

Я снова кивнула.

— А деревня как называлась?

Я головой завертела. Все глаза таращат, Левкой один меня понял — подал карандашик и клочок бумаги. Я там нацарапала «Кривой Бор». Госпожа Тальме всхлипнула и по голове меня гладит, ничего больше не говорит. Зато Рида тут как тут:

— Финни, госпожа Тальме — твоя бабушка! Понимаешь? Не та бабушка, которая умерла, а другая, с отцовской стороны. А господин Кранц твой брат двоюродный. Нет, троюродный… Да нет, двоюродный! А твой дядя, отцов брат, получается, да… умер прошлым годом еще, — говорит Рида радостно. — И ты теперь наследница. Ты понимаешь?

Меня часто за дурочку держат, мне не привыкать. Но тут… тут я и правда стою дура дурой. Какой дядя? Какой господин Кранц? Какая наследница?

— Не понимает, — махнула рукой Рида. — Ну ничего, привыкнет! Госпожа Тальме, расскажите ей.

Госпожа Тальме глаза вытерла и рассказывает. Что будто бы ее покойный муж, мой дед, значит, невзлюбил жену своего старшего сына — мою мать, получается. Потому я о них ничего и не знала. Когда родители умерли, меня другая бабка воспитывала, материна мать. А потом и она умерла, и осталась я одна на белом свете… как я думала. Но на самом деле у меня полно родни, вот эти самые господа Тальме из Деветри, жуть какие богатые и вообще… И никому дела не было, что где-то там пропадает в приюте девочка, которая им вроде как не чужая. Кажется, большинство о ней даже не знало. Но тут мой дядя, уже упомянутый, перед смертью стал делить наследство. И взбрыкнуло ему, чтобы наградить бедную сиротку за все страдания. Стали они меня искать. В деревне им рассказали, что девочку отдали в приют в Лазе. Приехала госпожа Тальме в Лаз, а там им говорят: да что вы, Финни уж три года как померла от лихорадки. Ну так-то да… У нас в тот год мор был, а разбираться никому неохота. Если кто пропал — так значит умер, куда еще-то ему деваться. Вот и все, нету никакой бедной сиротки. Господин Кранц, я подозреваю, порадовался, тот жирный кусок наследства ему ведь причитался бы, если б не я.

И тут они приезжают в Меллехен, а там слышат историю про Финни, которая Незабудку нашла, а сама вроде как из приюта сбежала, да и прибилась к бродячим артистам.

Вот так-то, Нэл. Я теперь богатая наследница. Никто, по-моему, поверить не может, и в первую очередь я сама.

Я потом госпожу Тальме в сторонку отозвала и Ласси рукой махнула, чтобы подошел, помог нам переговорить. С чужими-то людьми трудно. Не надо мне, говорю, никакого наследства. Ну какая я вам родня? Сами посмотрите. У Ласси лицо вытянулось, но он ничего, объясняет ей, как я велю. Госпожа Тальме и слушать не хочет: ты что, говорит, выдумываешь! Ты моя единственная внучка! Только и есть у меня внук (это, значит, господин Кранц) да внучка! Нет уж, теперь я тебя не отпущу, хватит! Я опять: ну пусть внучка, я ж не спорю… я только про наследство, что не надо мне. Ласси, кажется, мне врезать хотел, еле удержался. А я продолжаю: наследства не надо, но если бы вы вот помогли мне и моим друзьям… Госпожа Тальме так и вскинулась: еще как помогу! А как, кстати, помочь? Да вот, говорю, за Розовый Грот заплатить, за аренду то есть, это раз. Там прилично так выходит. Риде опять же, мы ж у нее задаром живем, сколько можно… Хотя бы за полгода вперед, чтобы и нам, и ей спокойней было. Это два. Потом еще Эле-акробатка… лекарь ругается, ходить к ней не хочет, опять деньги нужны. Ну и мне… мне много не надо, чтобы только нахлебницей не быть, пока не поправлюсь. Это Ласси мигом объяснил и лицом посветлел. Госпожа Тальме улыбается: все сделаем! Позвала Кранца и велела ему быстренько все оплатить, что мы тут перечисляли. И он, ты знаешь, Нэл, тут же пошел и заплатил! Не то обрадовался, что на этом мой аппетит и кончится, не то просто… может, просто добрый и щедрый, как госпожа Тальме, кто его знает.