Золотой лев

- Тогда вот тебе и ответ. Теперь тебя видит твой отец. Я, который привел его к месту его последнего упокоения, могу сказать тебе, что его глаза обращены к Солнцу, и он всегда видит тебя, где бы ты ни был.’

- Спасибо, Аболи, - сказал Хэл.

Теперь он впервые взглянул на человека, который был самым близким товарищем его отца и теперь был самым близким человеком, которого он мог назвать отцом. Аболи был членом племени Амадода, которое жило глубоко в лесах, в нескольких днях пути от побережья Восточной Африки. Каждый волосок был торжественно выдернут из полированной эбеновой кожи его головы, а лицо было покрыто волнистыми завитками рубцовой ткани, вызванной порезами, нанесенными в раннем детстве и предназначенными для того, чтобы внушать страх и ужас своим врагам. Они были символом королевской власти, потому что он и его брат-близнец были сыновьями Мономатапы, избранника небес, всемогущего правителя их племени. Когда оба мальчика были еще совсем маленькими, работорговцы напали на их деревню. Брата аболи перенесли в безопасное место, но ему не так повезло. Прошло много лет, прежде чем сэр Фрэнсис Кортни освободил его и тем самым создал связь, которая сохранялась и после смерти, от поколения к поколению.

Прозвище Гандвэйн, которым Аболи называл Хэла, означало "кустарниковая крыса". Аболи подарил его Хэлу, когда тому было всего четыре года, и с тех пор оно не выходило у него из головы. Ни один другой человек на борту "Золотой ветви" не осмелился бы так близко познакомиться с их шкипером, но ведь все в Аболи было исключительным. Он был на полголовы выше даже Хэла, и его худое мускулистое тело двигалось с угрожающей, извилистой грацией кобры и смертоносной целеустремленностью. Все, что Хэл знал о фехтовании на мечах – не только технику или работу ног, но и понимание противника и дух воина, необходимый, чтобы победить его, – он узнал от Аболи. Это было трудное образование, с множеством нанесенных синяков и большим количеством пролитой крови по пути. Но если Аболи и был суров со своим юным учеником, то только потому, что этого требовал сэр Фрэнсис.

Вспоминая те дни, Хэл криво усмехнулся ‘ "Знаешь, может быть, я и хозяин этого корабля, но каждый раз, стоя здесь, на квартердеке, я думаю о том, как вернусь на "Леди Эдвину" и получу от отца жаркое за то, что я сделал не так. Там всегда что-то было. Ты помнишь, сколько времени мне понадобилось, чтобы научиться пользоваться спинным шестом и солнцем для расчета положения корабля? В первый раз, когда я попробовал, задний посох был больше, чем я был. Я стоял на палубе в полдень, без тени, потея, как маленький поросенок, и каждый раз, когда корабль переворачивался или качался, проклятый посох чуть не сбивал меня с ног!’

Аболи рассмеялся глубоким смехом, похожим на отдаленный раскат грома, а Хэл продолжал: - И заставлял меня говорить с ним по-латыни, потому что это был язык джентльменов! Вы даже не представляете, как вам повезло, что вам никогда не приходилось узнавать о герундиях и абляционных абсолютах. Или надавал мне пощечины за то, что я не мог вспомнить названия всех парусов, которые были на корабле. Даже когда я давал правильный ответ, он говорил мне сотни вещей, которые я делал неправильно. И это всегда было прямо здесь, на квартердеке, где каждый член экипажа мог видеть меня.- Выражение лица Хэла внезапно стало серьезным. ‘Знаешь, были времена, когда я действительно ненавидел его за это.’

‘Да, и тот факт, что он сделал то, что сделал, зная, что ты не поймешь и возненавидишь его за это, был доказательством его любви, - ответил Аболи. - Твой отец хорошо тебя подготовил. Он был строг с тобой, но только потому, что знал, что тебя будут проверять снова и снова.- Африканец улыбнулся. - ‘Может быть, если на то будет воля твоего Бога, у тебя скоро появится собственный маленький Кортни, с которым ты будешь строг.’

Хэл улыбнулся: Ему было достаточно трудно представить себя мужем, не говоря уже об отце. - ‘Я еще не уверен, что готов стать отцом. Иногда я даже задаюсь вопросом, готов ли я стать капитаном.’

- Ха!- Воскликнул Аболи, положив огромную руку на плечо Хэла. - ‘Ты убил своих смертельных врагов. Ты спас Скинию и Святой Грааль. Ты завоевал сердце женщины, которая победила могущественные армии. Аболи медленно наклонил голову. - ‘Да, я думаю, что ты готов укачивать ребенка, чтобы он заснул у тебя на руках.’

Хэл рассмеялся: - ‘Ну, в таком случае, я думаю, нам лучше подготовиться к встрече с его матерью.’

***

Капитан был капитаном корабля, экипаж которого состоял из живых скелетов. Потратив почти все свои деньги на груз, спрятанный в двух десятках деревянных ящиков, которые занимали лишь малую часть трюма его корабля, он купил самую дешевую провизию, какую только мог, и таким образом были куплены сухари, которые были пронизаны долгоносиками и грибками еще до того, как он покинул гавань, овощи, которые были гнилыми, и сушеное мясо, которое было настолько жестким, что из него можно было сделать лучшую кожу для обуви, чем еда. Он и его команда были беглецами. Они не могли зайти ни в один цивилизованный порт, чтобы купить, поработать или выпросить еще припасов, не рискуя быть немедленно заключенными в тюрьму, всегда полагая, что их не выдует из воды ни один из преследующих их кораблей задолго до того, как они увидят сушу. Короче говоря, он был человеком, не нуждающимся в дальнейших неприятностях. И еще один человек направлялся в его сторону.

Он знал, что плохая ситуация станет еще хуже, как только услышал голос из "вороньего гнезда": "Капитан! Там что-то плавает в море, прямо по правому борту! Это похоже на кусок дерева или перевернутую лодку.’

Капитан покачал головой и пробормотал себе под нос: "Зачем мне это говорить?’

На его вопрос тут же последовал ответ, и впередсмотрящий крикнул: "Там что-то движется! Это же мужчина! Он увидел нас ... и теперь машет рукой!’

Капитан почувствовал, что пятьдесят пар или даже больше голодных глаз смотрят в его сторону, желая, чтобы он отдал приказ плыть дальше и оставил этого человека на произвол судьбы. Последнее, что нужно было кораблю, - это еще один рот для еды. И все же капитан вряд ли мог претендовать на звание человека чести, но он не был злым. Негодяй, возможно, но не злодей. И тогда он приказал остановить корабль. Затем он приказал спустить шлюпку, чтобы забрать этого человека, появившегося из ниоткуда в сотнях лиг от ближайшего берега. - Ничего страшного, ребята’ - крикнул он. ‘Если нам не понравится этот ублюдок, мы всегда можем его съесть!’

Через некоторое время грязную, загорелую фигуру выше среднего роста, но почти такую же худую, как и окружавшие его матросы, вытащили на борт корабля и положили на палубу. Капитан спустился с кормы, чтобы поприветствовать его. Он заговорил на своем родном языке и спросил: "Добрый день, сэр. К кому я имею удовольствие обратиться?’

Человек слегка кивнул головой и ответил на том же языке: "Добрый день и Вам, капитан. Меня зовут Уильям Петт.’

***

Юдифь много думала о том, что ей надеть в тот день, когда они с Хэлом воссоединятся. У нее возникло искушение заказать стальной нагрудник, идеально подогнанный к ее фигуре, вокруг которого она накинет шелковый пояс в национальных цветах - красном, желтом и зеленом, - на который будут приколоты ее украшения во всем их золотом и украшенном драгоценными камнями великолепии. Император подарил ей рапиру из прекрасной дамасской стали, оружие одновременно смертоносное и идеально приспособленное к размерам и силе женщины. Эти боевые украшения будут хорошо смотреться на ее бедре, когда она ступит на палубу "Золотой ветви", и послужат напоминанием людям на борту, что она не беспомощное, хрупкое создание, не имеющее ничего общего с жизнью и работой корабля, но такой же закаленный в боях воин, как и любой из них.

И все же, как бы сильно она ни хотела, чтобы мужчины уважали ее, она также хотела, чтобы ее мужчина любил и желал ее, и да, хотя ей было неприятно признавать это, она хотела выглядеть красивой для него. Месяц назад, когда их обоих вызвали на военный совет, им удалось провести вместе один драгоценный час. Но даже несмотря на то, что они использовали каждую секунду, проведенную вместе, как можно лучше, и ее тоска по нему была утолена, по крайней мере на короткое время, напоминание об экстазе, который он мог вызвать в ней, только усугубило их последующее расставание. Она больше никогда не хотела, чтобы что-то встало между ними. Поэтому, хотя ее меч, доспехи и военные награды были уложены в багаж, который она собиралась взять на борт, сама Юдифь была одета в традиционное эфиопское платье из чистого белого хлопка, которое ниспадало до лодыжек. Подол, рукава и горловина были украшены полосами яркой вышивки с узором из золотых крестов. На шее у нее висели ожерелья из золотых и янтарных бусин, а в ушах - круглые золотые серьги с жемчугом.

Ее волосы были заплетены в косы, которые лежали близко к голове, и поверх них она надела головной убор, состоящий из двух тонко обработанных нитей жемчуга и золотых бусин. Один из них шел горизонтально вокруг ее головы и был соединен с другим, который шел сзади вперед, над ее макушкой. Маленькая золотая с жемчугом брошь в тон ее серьгам лежала в центре лба, чуть ниже линии волос, прикрепленная к обеим прядям и удерживающая их на месте. Наконец Юдифь накинула на голову и плечи шаль из белой льняной ткани в знак скромности. Наедине она была готова играть роль наложницы, но на публике, по крайней мере, ее репутация останется незапятнанной.

Она ехала в экипаже в порт Мицива, сопровождаемая отрядом императорской конной гвардии, все они были одеты в свои лучшие церемониальные мундиры, а на их копьях развевались вымпелы с изображением эфиопского Льва. Карета остановилась у причала, и стражники немедленно окружили ее по периметру, а толпа местных жителей бросилась разглядывать героиню своего народа, едва веря, что Великая Юдифь Назет, ставшая в их глазах почти мифической фигурой, может быть здесь, среди них, собственной персоной. Один из гвардейцев спешился и подошел к дверце кареты. Он открыл ее и потянул вниз несколько ступенек. Затем он отступил назад, чтобы все могли видеть Юдифь, когда она выйдет из кареты.

В самый последний момент, отчасти из-за того, что она ожидала, что ее прибытие привлечет толпу, а отчасти из-за того, что она хотела дать своим людям напоминание о славной победе, которой они все могли гордиться - ведь многие мужчины были в армии, которой она командовала, - Юдифь решила надеть пояс, несущий ее многочисленные почести. Когда она вышла на открытое место, ослепительный утренний солнечный свет озарил ее, а также золото, жемчуг, драгоценные камни и ярко украшенные эмалью и бериббонами медали и ордена, которыми она была украшена, так что казалось, что она сверкает и сияет больше как богиня, чем смертная женщина. Из толпы донесся звук - не столько радостный, сколько благоговейный вздох. Но хотя она улыбалась и махала людям, глаза Юдифь и ее сердце были отданы только одному мужчине.

Хэл Кортни ждал ее у подножия лестницы. Хотя он был капитаном боевого корабля, на нем не было никаких знаков отличия. Хотя он тоже имел право называться членом Ордена Золотого льва Эфиопии и имел звание рыцаря – Наутонье храма ордена Святого Георгия и Святого Грааля – отряда мореплавателей, чьи истоки лежали в средневековых рыцарях-тамплиерах, к которым он, как и его отец до него, принадлежал, - у него не было ни медалей, ни знаков отличия. Вместо этого он стоял перед ней, с волосами, стянутыми сзади простой черной лентой, одетый в свежевыстиранную белую рубашку, свободно заправленную в черные бриджи и расстегнутую на шее. Сверкающая ткань слегка колыхалась на легком ветру, время от времени намекая на худощавый, сильно мускулистый торс под ней. У бедра Хэла висела шпага - клинок из толедской стали, под рукоятью из золота и серебра, с большим звездчатым сапфиром на навершии, подаренный прадеду Хэла величайшим из всех елизаветинских адмиралов, самим сэром Фрэнсисом Дрейком.