Шальная звезда Алёшки Розума

* * *

В спальне было сумрачно, портьеры глухо задёрнуты так, что даже крошечный лучик не проникал. И Мавре невольно подумалось — отчего в комнате, где лежит тяжело больной, всегда стараются создать этот мрак, ведь даже умирающему хочется увидеть небо, солнце, услышать щебет птиц и почувствовать дуновение весеннего свежего ветра…

Она осторожно приблизилась к сидящей в изголовье кровати фигуре, боясь потревожить, но Елизавета не спала — тут же обернулась на шорох шагов.

— Ну как он?

— По-прежнему. В горячке. Мечется, бредит.

— Давай я с ним посижу. Отдохни, голубка моя. — Мавра присела на край огромной пышной постели под роскошным парчовым пологом, где на смятых простынях, разбросав в стороны руки и запрокинув голову, лежал Алексей Розум.

Когда Василий Чулков с Александром Шуваловым, впрягшись в розвальни, привезли Розума во дворец, тот был уже плох — тяжело, со свистом дышал, и взгляд ускользал, так что непонятно было, видит ли он окружающих. Елизавета велела отнести его в свою комнату. К ночи поднялся жар, он впал в беспамятство, и вот уже пятый день не приходил в себя, бредил, метался, натужно хрипло дышал и заходился в кашле. Лесток с каждым днём мрачнел всё сильнее.

— Иди поспи. — Мавра тронула Елизавету за плечо. — Сама скоро упадёшь с ним рядом.

Елизавета отрицательно помотала головой и погладила Розума по волосам.

Тогда, в понедельник, у неё случилась тяжелейшая истерика со спазмами и конвульсиями, Елизавета рыдала и билась так, что пришлось пускать кровь и давать снотворное. Но, придя по утру в себя, она, несмотря на протесты Лестока, отправилась к больному и с тех пор почти не отлучалась.

Розум застонал, заметался на кровати, сбросив с себя перину, которой был укрыт, глухой сиплый голос, совершенно не похожий на его мягкий баритон, забормотал невнятно: «Пытайте… лучше пытайте… я не стану доносить…»

Елизавета схватила его за руку.

— Тише, тише, успокойся. — По щекам её текли слёзы, и Мавра почувствовала, что сама сейчас разрыдается.

Больной обмяк, задышал ровнее, казалось, голос Елизаветы успокоил его.

— Он всё время повторяет это… Как будто Алёша, тот Алёша, говорит его устами. — Она зажмурилась и сделала движение, словно хотела зажать уши, но вместо этого закрыла лицо руками. Голос зазвучал глухо:

— Они пытали его, Мавруша… пытали… — Елизавета судорожно, сипло всхлипнула, звук перешёл в отрывистое глухое рыдание, Мавра поспешно обняла её.

— Нет, голубка моя, нет! Ивашка солгал! Специально, чтобы сделать тебе больно, — проговорила она, но Елизавета покачала головой.

— Я знаю, что он сказал правду. Они действительно мучили его. Мучили из-за меня… Если бы я послушала тебя, если бы заставила себя забыть его, ему не пришлось бы пройти через этот ад… Это я его погубила.

Мавра прижала её к себе, покачивая, как ребёнка.

— Не думай о том, голубка… Не надо!

— Не могу Мавруша… Я только об этом и думаю все эти дни. Зачем я на свете живу? Какой прок в моей жизни? Чтобы из-за меня гибли любимые люди? Не приведи тебе Бог испытать такого… Вот и Алексей Григорич… Он же за меня жизнь отдал. А я слишком поздно поняла, что люблю его…

— Он не умрёт, голубка! — Мавра закусила губу, чтобы не разрыдаться. — Он сильный, молодой…

— Арман сказал, у него началась инфламанция пневмы[167]. И надежд мало…

И она заплакала беззвучно, безнадёжно, крупные горячие капли падали на грудь, на смятую постель.

— Завтра Пасха, — тихо проговорила Мавра. — Самый светлый день в году. Помолись за него. Неужели же Бог тебя не услышит?

— Я молюсь. Всё время молюсь, но, должно быть, я слишком много грешила, Господь отвернулся от меня и не хочет больше внимать моим молитвам.

-----------------

[167] воспаление лёгких