Шальная звезда Алёшки Розума

Глава 5

в которой Алёшка защищает сирот, а Елизавета совершает странные поступки

Голос, лившийся из окна, пригвоздил Алёшку к месту. Негромкий и нежный, словно хрустальный колокольчик, он стройно выводил мелодию, звучал приятно и красиво, но невыразимо грустно. Словно это была не песня, а стенание в стихах. Боль наполняла каждый обертон, каждую ноту, и Алёшка стоял, будто поражённый громом.

Конечно, он сразу же узнал этот голос — немудрено! Всякий раз от его звуков по телу пробегали мурашки, и Алёшка то краснел, то бледнел, но до сих пор хрустальные колокольчики звучали только для смеха. Елизавета всегда была смешлива и беззаботна, словно птичка божья — говорила весело и приязненно, а на устах её цвела неизменная улыбка, и Алёшка не переставал удивляться, как сильно ошибся тогда, при первой встрече, отчего-то вообразив, что она ужасно несчастна.

Теперь же, слушая эту простую, протяжную песню, он чувствовал столько боли и слёз, что казалось, вот-вот захлебнётся ими и утонет. Выходит, всё же не ошибся?

Хлопнула дверь, прозвучали быстрые тяжёлые шаги.

— Сызнова слёзы льёшь?! — донёсся до него сердитый голос Мавры. — Сей момент прекрати! Сколько ж можно душу себе рвать? Или грудницу захотела?

Песня смолкла, и послышались настоящие всхлипы, уже не пытавшиеся притворяться вокальными экзерцициями.

— Не могу я, Мавруша… Дня не проходит, чтобы не вспомнить… Каждую ночь он мне снится… И ведь никаких надежд свидеться. Даже письмо второй месяц отправить не могу. Кирилл Иванович давеча обещал найти, с кем передать, и как в воду канул, третью неделю глаз не кажет…

— Ну полно, голубка моя. — Обычно насмешливый голос Мавры прозвучал непривычно нежно. — Этак убиваться — сердце надорвёшь. Кому, кроме твоей сестрицы черномазой, радости будет, коли ты себя тоской в гроб загонишь? Ну-ка, утри глазки! Неча эту жабу вавилонскую тешить, будет с неё плезиру, что толстым гузном на трон батюшки твоего уселась.

— А кому я нужна, Мавруша? У меня ж никого нет, все на том свете: и батюшка с матушкой, и сёстры, и братец Петруша… Так, может, и мне туда пора?

— В постелю с галантом тебе пора! — фыркнула Мавра. — Сразу всю дурь из головы-то и выдует. По сторонам глянь! Данила по тебе уж не первый год сохнет. Кого тебе ещё надо — красавец, балагур, велишь за ради себя в огонь кинуться — кинется. И в амурных делах зело искусен — истинный Геркулес.

— А сие откуда ведомо? — В чуть гнусавом от слёз голосе Елизаветы прозвучало подозрение.

— Сказывают, — хмыкнула Мавра. — В общем так, голубка: не хочешь Данилу, найди себе другого, но чтобы амантом обзавелась, считай, что тебе лекарь прописал. Как микстуру — нравится-не нравится, а пить надобно! Ещё того не доставало, что б ты у меня на руках с тоски зачахла… Себя не жалко, обо мне подумай — как я на том свете государыне в глаза смотреть стану? Она ж с меня слово взяла, что о тебе, непутёвой, заботиться буду. Фу! А комарья-то напустила…

Сверху зазвенели стекла, и окошко захлопнулось, сделав голоса неслышными.