Шальная звезда Алёшки Розума

* * *

Больше всего Алёшка боялся, что Савва приедет с утра, пока он на службе. Это было бы весьма некстати — ябедничать Лукичу не хотелось, он собирался разобраться с подлым подрядчиком своими силами.

Вчера прямо с поварни он бросился к себе в каморку и тщательно переписал весь «наряд», после чего отнёс бумагу Лукичу, а сам отправился на базар.

До позднего вечера с чернильницей на шее и пером за ухом Алёшка ходил по рынку, приценивался к каждому из указанных в списке подрядчика товаров и, не доверяя собственной памяти, тщательно записывал в свой листок. Конечно, у разных торговцев цены отличались — иной раз весьма, но даже самые высокие из них были гораздо ниже тех, что значились в «наряде» Саввы. А уж учитывая, как яростно тот торговался с каждым из купцов, плата за иные продукты превышала затраченное почти вдвое.

Чтобы составить полную картину, Алёшка заглянул ещё на два базара, не таких крупных, как в Охотном ряду, но тоже на Москве известных — там цены оказались и того ниже.

Всю обратную дорогу раздумывал над ситуацией. Конечно, Савва трудится не задарма. Услуги его либо сговорены на определённую сумму и никак с затратами на продукты не связаны, либо же, наоборот, подрядчику выдано некоторое количество денег, и чем дешевле он закупит провиант у купцов, тем больше останется ему лично. Ни в том, ни в другом случае нет надобы расписывать в «наряде» завышенные цены.

К обеду и ужину Алёшка опоздал и вновь столовался на поварне у Ефросиньи, на сей раз вместе с крепостной прислугой. Однако был настолько погружён в свои размышления, что почти не замечал происходящее вокруг и даже на подначки девок не отвечал, хотя обычно за словом в сундук не лез.

После ужина он разыскал Василия Лукича, но расспрашивать про Савву напрямую не стал, а сделал вид, будто хочет присоветовать в подрядчики приятеля-земляка, на что Лукич довольно холодно ответил, что с Саввой Евсеичем не первый год дела водит и отказываться от его услуг не собирается, поскольку тот человек проверенный, солидный, харч поставляет добрый и в срок, да и вообще услуги его контрактованы и оплачены наперёд.

Заснуть Алёшка не мог долго, всё вертелся на своём сундуке, будто ему в тюфяк гвоздей напихали и, наконец, решил сбегать на пруд искупаться. Днём лезть в воду на виду у всего парка он, конечно, не отважился бы, а поздним вечером риск попасться кому-то на глаза был невелик, и Алёшка спустился в сад и с удовольствием выкупался. Вода была ещё холодной, и он порядком продрог, это помогло отвлечься и отогнать настойчиво, будто овод, гудевшие мысли.

Однако песня и подслушанный под окошком разговор вновь развеяли сон, повернув помыслы в иное, но столь же бурное русло. Заснул Алёшка лишь под утро.

Не выспался ужасно. На службе зевал, забывал текст тропарей и вообще соображал настолько туго, что по окончании литургии регент хмуро буркнул:

— Коли ещё раз на клирос с похмельной рожей явишься, государыне цесаревне доложу! Оне за этакое непотребство живо тебе от службы откажут, и поедешь обратно в свои хохляцкие палестины коров пасти!

Препираться и оправдываться Алёшка не стал — торопился во дворец, опасаясь, как бы не пропустить приезд подрядчика. Не слишком представлял, что станет делать, когда его встретит, одно знал твёрдо — он должен защитить Елизавету во что бы то ни стало.

Не опоздал. Когда примчался на задний хозяйственный двор, сразу увидел знакомую чубарую лошадь, телегу и снующих туда-сюда мужиков с мешками. Савва вместе с Лукичом, как и накануне, наблюдали за работой. Алёшка к ним не полез, присел в тени возле поленницы, ожидая, когда всё разгрузят.

Наконец, последний мешок на плечах кузнеца Гордея уехал в кладовую, и Лукич отпустил мужиков. Едва те скрылись из виду, он достал из-за пазухи кошель и отсчитал Савве горсть серебряных рублей. Тот пересчитал и вернул несколько штук управляющему.

— Держи. Твоя доля.

Ссыпав монеты в увесистый кожаный мешочек, Савва убрал его за ворот кафтана и хлопнул управляющего по спине.

— Ну, бывай, Василий Лукич.

Не спеша влез на телегу и разобрал вожжи. Алёшка понял, что пора — вышел из-за поленницы и приблизился к подрядчику.

— Савва Евсеич, — окликнул он, — а дозвольте полюбопытствовать, отчего вы солонину по девятнадцати копеек за фунт продаёте, когда сами за двенадцать покупали?

Савва скользнул взглядом по латанной сорочке — любимой, матушкой вышитой, — измятым шароварам и обернулся к Лукичу:

— Что-то у тебя, Василь Лукич, холопы больно дерзые стали, видать, давно ты их уму-разуму на конюшне не учил.

И хлопнул вожжами. Лошадь тронула было с места, но Алёшка ухватил её под уздцы.

— Ты вор и мошенник! — крикнул он. — Хватает же окаянства сироту обирать!

Нешироко замахнувшись, Савва полоснул кнутом. Острая боль, словно калёным железом ожгла щёку, плечо и бок, в голове словно что-то лопнуло, и вмиг потемнело в глазах…