Шальная звезда Алёшки Розума

* * *

Когда Алёшка пришёл в себя, оказалось, что за плечи и за руки его держат трое мужиков, почти у ног его на траве, скрючась, стонал Савва, а Лукич, зелёный, как грядка с горохом, пучил глаза куда-то за плечо Алёшки. Тот попытался обернуться и тут же получил тычок в бок от одного из державших, однако всё же успел увидеть несколько человек, что стояли возле заднего крыльца, и в их числе цесаревну Елизавету.

— Что тут происходит? — услышал Алёшка знакомый голос, но узнал его с трудом — сей момент в нём не было ни ласки, ни весёлости.

— Извольте видеть, государыня цесаревна, — мелко кланяясь, зачастил Лукич, — певчий капеллы Вашего Высочества, Алёшка Розум, подрядчика вашего, Савву Евсеича, чуть до смерти не уходил.

— За что? — спросила Елизавета, и голос стал ещё холоднее и неприязненнее.

— Кубарь[74] и бражник[75], — пояснил Лукич, не глядя на Алёшку, — упился, аки свинья, и учинил забиячество.

Алёшка понимал, что должен срочно оправдаться, но как обычно в присутствии Елизаветы словно в столбняк впал.

— Ясно, — отозвалась цесаревна, и теперь в голосе прозвучала брезгливость. — Распорядись, Василий Лукич, уволить его от моего двора.

Слова эти волшебным образом вернули Алёшке дар речи. Одна мысль, что больше никогда её не увидит, удесятерила силы. Он рванулся, и трое мужиков полетели в разные стороны. Кто-то сдавленно ахнул, когда он бросился к Елизавете, кажется, это была Прасковья Нарышкина, братья Григорьевы кинулись наперерез, выхватив шпаги, а на Алёшкиных плечах повисло уже четверо мужиков.

— Ваше Высочество! — Алёшка задыхался. — Всё было не так! Это ложь! Я не пьян! Я вообще вина не пью!

Он встретился с её взглядом, и земля привычно ушла из-под ног, словно в зыбучих песках очутился.

— А как? — спросила цесаревна, глаза её словно заледенели.

Алёшка неким шестым чувством понял, что если отведёт взгляд, она уйдёт, и его вышвырнут вон, как шелудивого кутёнка, и тогда уж он точно не сможет её защитить.

— Этот человек, — Алёшка мотнул головой в сторону Саввы, стонавшего всё более жалостливо, — обманывает Ваше Высочество. Я собственными глазами видел, как он покупал продукты к вашему столу чуть не вдвое дешевле, чем писано в его «наряде».

Внезапно сделалось так тихо, что стало слышно, как весело тенькает где-то синица. Даже стенавший Савва мгновенно смолк.

Что-то неуловимо изменилось в глубине Елизаветиных очей.

— Это правда? — негромко спросила она и обернулась к Лукичу.

— Христом богом, Ваше Высочество… — взвыл тот, кланяясь, как ванька-встанька, — Савва Евсеич — честнейший негоциант, третий год вам верой и правдой служит… Не единожды дезавантаж[76] терпел, лишь бы к столу Вашего Высочества всё в срок и наисвежайшее доставить…

— Ваше Высочество, — Алёшка дёрнулся в руках своих стражей, по-прежнему продолжая глядеть только на цесаревну, — Василий Лукич от подрядчика мзду имеет, оттого и защищает его. Он только что деньги получил за свой обман. Дозвольте, я вам свою роспись покажу…

Лукич заверещал, но Елизавета резко оборвала его:

— Помолчи, Василий Лукич! — И взглянула на мужиков, державших Алёшку: — Отпустите его.

Алёшка почувствовал, как вывернутые, точно на дыбе, руки очутились на свободе и невольно потёр запястья, прежде чем достать из-за пазухи листок со своими каракулями.

— Вот, Ваше Высочество, — он протянул бумагу Елизавете, — здесь цены на всю снедь, что Савва Евсеич привёз. Все, какие на рынке были. Ежели сравнить с тем, что в наряде указано, то видно — этаких цен ни у одного из купцов нет.

Елизавета взяла бумагу, но смотреть продолжала на Алёшку.

— Отчего же ты сразу ко мне не пришёл? Не сказал? Зачем в драку полез?

Алёшка нахмурился.

— Не по мне это — доносить да наушничать, — проговорил он тихо. — А драться я б и не стал, кабы он меня кнутищем не оходил.

Елизавета вдруг протянула руку и коснулась его щеки там, где ременной хвост мазнул по лицу и где, судя по саднящему ощущению, наливался багрянцем рубец. Алёшка длинно вздрогнул всем телом, но не от боли, которой не почувствовал — лёгкое касание тонких пальчиков, почти невесомое, пронзило будто удар молнии.

— Ишь, допытливый… — Губы её дрогнули в усмешке. — А скажи, казак, тебе-то что за резон мои деньги считать? В чём твоя корысть? — Глаза Елизаветы чуть заметно сузились.

Алёшка опустил голову.

— Последнее это дело — у сироты воровать, — чуть слышно сказал он. — Господь беззащитного от злых козней защищать заповедал.

Когда он вновь осмелился поднять на неё глаза, то едва поверил им от изумления — Елизавета улыбалась, а из глубины больших лазурных очей, словно солнечные лучи по озёрной глади, разливалось тепло.

— Что ж… Спасибо тебе, Алёшка Розум.

___________________________________

[74] драчун

[75] пьяница

[76] убыток