Будни самогонщика Гоши - 2. Мир и нир

Глава 16

16.

Каросских наёмников уцелело всего сорок три. Половина — раненые. Оставшиеся в строю отбивались отчаянно и бросили оружие лишь тогда, когда анты-арбалетчики ещё с десяток из них снабдили торчащими деревяхами с оперением.

Суд начался наутро, с характерной для Средневековья примитивностью процедуры. Пока сворачивались и выдвигались на юг войска, я отправился посмотреть.

Происходило это весьма публично. На главной площади столицы устроили сцену. Зрителей собрались тысячи — сколько вместила площадь перед дворцом и прилегающие улочки. Лиловый чмырь, пытавший меня о чистоте намерений, взялся за кароссцев. Каждому задавал вопрос о действиях при штурме бренского замка.

— Ты насиловал? Грабил? Убивал безоружных?

— Я только исполнял приказ…

Ба-а-аммм! В зловещей тишине среди тяжёлого молчания публики и участников действа раздался отчётливый хлопок. Скорее даже удар. Наёмник отпустил камень, упал, тело выгнулось дугой. И затих.

Я ждал воплей торжества. Всё же нравы простые, зрелища непритязательны. Нет, смерть никого не воодушевила. Столь же мрачные рожи таращились на судилище дальше.

— Следующий! — судья даже имени не спрашивал. Какая разница? Виновен — в расход. Невиновен — на все четыре стороны.

Смотреть тошно, но надо. Я привёл на суд каросских наёмников, считая их злом. Зло надо искоренять.

Или нет? Получив по левой, подставить правую щёку, предлагая лупануть и по ней?

Средневековье моего прежнего мира было таким — очень христианским. На словах. Со всеми этими байками про вторую щёку, не убий, возлюби ближнего и прочими оторванными от реальности лозунгами.

На самом деле, нельзя не только вторую, но и первую щёку подставлять. Поймать бьющую руку и вырвать из плеча. Не иначе. Потому что по-другому затопчут.

Тем временем внесли раненого. Лежачего. Поставили носилки около столика с камнем.

— Насиловал? Грабил?

Признания только в одном из грехов — убийстве нонкомбатанта — было достаточно, чтобы лиловый махнул стражникам утащить наёмника и поставить носилки внутри обширной клетки. За ним, кто на носилках, а кто и пешком, все остальные отправились следом.

Будь война победоносной, никто не посмел бы их упрекнуть ни в каких военных преступлениях. Победа всё списывает. Отдать захваченный город на три дня на разграбление — святое дело.

Но мы проиграли. О чём ничуть не жалею. А также не испытываю ни малейшей радости, что отдал людей на верную смерть. Их казнили немедленно. Там же, на помосте, дворцовые стражники накинули кароссцам удавки на шеи и затянули, пока те не перестали сучить конечностями.

На прощание король пытался затеять разговор о возмещении ущерба от вторжения, но получил только совет. Какой? Обратиться к новоизбранному королю Мульда. Но без особых шансов. Если бы победил силой, а не моим предательством, тогда…

Часов через восемь неспешной езды я с десятком солдат догнал уходящую армию. Поравнялся с едущим верхом Фирухом.

— Как рука? На привале осмотрю. Если распухнет — потеряешь или руку, или жизнь. Как повезёт.

— Хорошо…

Смущён. Глаза отводит.

— Колись. Это ты сдал меня Каруху, что считаю клятву утратившей божественную подпорку? Что не одобряю его манеру вести войну? И собираюсь что-то предпринять?

Помолчав, признался:

— Верно. Даже если правда, что Моуи отвернулся от короля, присяга не утратила смысл. Она же не только на угрозе должна держаться. А на чести принёсших её. Если бы я стал на твою сторону и бился против Каруха, потерял бы честь. А ты… Ты привёл врага в наш лагерь и начал бить по своим. Полста человек погибло или ранено. Не считая каросских.

— Те — все до единого. Анты судили и казнили пленных. Не аплодирую, но и не осуждаю. Они в своём праве. Полста наших, говоришь? В первую же попытку штурма городских стен погибло бы куда больше. Потом дворец, он представляет собой неплохую каменную крепость внутри основных стен, имеет источник воды и тайные выходы наружу. Не ошибусь, если скажу: если бы мы и взяли его, от нас осталось бы несколько сотен — раненых, потрёпанных. После чего оккупантов осадили бы отряды подошедших брентов. Они бы и поставили точку в «великом освободительном походе». Убив десятки, я спас тысячи. Грех на моей душе за погибших ночью, но это только мой грех. Так что не смей меня поучать.

Он снова долго молчал. Потом подвёл черту:

— Мы никогда не сойдёмся. Наши понятия о чести слишком разные.

— Но то, что я спас армию от уничтожения и ещё большего позора, ты признаёшь?

— От уничтожения — да. От позора — нет.

Проклятый догматик! Но что-то в его словах есть. Присяга, если по сути, должна быть абсолютной, а не такая, чтоб каждый раз думать — соблюдать её или ну нах. Курт Книспель не давил гусеницами своего танка гражданских беженцев. Попав в плен к нашим или американцам, был бы обычным военнопленным, а не военным преступником. Я перебежал линию фронта и ускорил поражение хрымских «освободителей», Фирух защищал рейхсканцелярию до конца. Естественно, мы по разные стороны. Но едем вместе, в одних рядах.

На вечернем привале размотал его клешню и убедился: заражение началось. Отчётливое нагноение. Антибиотиков нет, мама благополучно извела все их запасы на сельских хрымов за несколько месяцев, мне даже для себя взять неоткуда, уезжая из Кираха.

— Два варианта. Первый. Зовём Нирага, прокаляю его меч на костре. Рубит твою руку по локоть. Пока вернёмся домой, культя подживёт. Из лука не постреляешь, но научишься орудовать левой.

— Ни за что! — отчётливо и по слогам произнёс парень. — Лучше сдохну. А моя смерть будет на твоей совести.

— Если так, могу срубить насильно, хочешь? Нет? Тогда второй вариант. Я раскрываю рану, прочищаю её. Дезинфицирую ниром. Прижигаю раскалённым железом. Повезёт — руку спасём. Но распространись воспаление дальше — отрублю по плечо. Яд разложения уже будет струиться по твоим жилам. Скорее всего, потеряешь сознание и будешь метаться в горячке. Главное — не сможешь давать мне ценных советов о сохранении чести или врачевании.

Не исключено, у него в отряде есть свой эскулап, способный оттяпать конечность. Но без дезинфекции. А также приложить «целебную» жабу к воспалению.

Тугодум снова долго молчит, раздражая. Мимо нас ходят воины, рассёдлывают кхаров, ставят шатры, варят ужин из остатков трофеев, взятых в разграбленном брентстве. А этот всё обмозговывает.

Наконец — решается.

— Я тебя ненавижу. Но и выхода нет. Прочищай. Больно будет?

— От боли проглотишь свои клыки. Или врезать по башке, чтоб отключился? Могу переборщить — не очнёшься.

— Потерплю.

Я начал немедля. Кипяток в котле. Остатки нира в последней фляге. Кинжал, опущенный в огонь.

Мои сняли борт с телеги. Парня привязали за руки и за ноги. В рот — тряпка, перехваченная ремешком вокруг головы, чтоб не вытолкнул. Тише орать будет. Да и сможет закусить её. К слову, вопли доносились с разных сторон. Лекари приступили к врачеванию других раненых. В силу имеющихся знаний и умений, конечно.

Фирух стонал, мычал, бился головой о тележные доски. Вокруг тряпки-кляпа заструилась кровь: что-то он себе всё же прокусил клыками. Глаза закатились. Мелочь. Я сосредоточился на главном.

Рана была чище, чем от пули. Остатков одежды нет. Наверно, его люди спилили наконечник и выдернули древко болта, прошедшего между лучевых костей. Промыл раневой канал ниром, вызвав очередной взрыв конвульсий.

Чувствовал на себе взгляды. Подняв голову, увидел Нимирха и половину молодняка из антов, детишек архиглеев, таких как Фирух. Слава Моуи, никто не вмешивался. Но поймут ли следующее?

— Сейчас будет самое мучительное для раненого. Я вынужден прижечь сталью воспалённое мясо, чтоб не гноилось и воспаление не распространялось вверх.

— Это необходимо? — спросил кто-то.

— Чтобы спасти руку — да.

— А не проще ли её отрубить?

Фирух отрицательно мотнул головой.

— Раненый не хочет. Пробую спасти. Но не обещаю.

Любопытствующие заткнулись. А я обратился к Бибу.

— Проникай внутрь раны. Следи, чтоб кинжал прижёг всё воспалённое внутри. Стой! у тебя же есть частичка силы Веруна. Врачевать можешь?

— Не пробовал, хозяин…

— Значит — пробуй. Прижигаем гнойники. Твоя задача — остановить инфекцию. И ожоги залечить, пусть — не сразу.

Я не стал слушать его неуверенные стенания, ввёл кинжал в рану… и чуть сам не потерял сознания от боли в собственной руке. Биб, подключившись к телу раненого, передал мне и его ощущения…

Жаль, что я не привязан к доскам. А ведь вынужден делать осмысленные движения, не дёргаться…

Перед глазами серая пелена.

Боль затмила всё. Кроме неё нет ничего во вселенной!

Кажется, сейчас отрублюсь. Мочи нет!

— Доставай кинжал, хозяин!

Он разорвал связь с Фирухом, и мучения прекратились. Я ощутил, что мокрый как мышь. В ноздри шибанула вонь палёного мяса.

— Ну что?

— Воспаление дальше не пойдёт, хозяин. Нужно залечить ожоги. Иначе они дадут новое воспаление.

— Действуй.

Встал. Шатаюсь. Нираг подхватил меня под локоть.

Нимирх:

— Удалось, глей?

— Узнаем завтра. Мне нехорошо.

— Значит — завтра. Мы собираем совет брентов и глеев.

— Что обсуждаем?

— Убийство короля, твою измену и что делать дальше.

— А, так я ещё и обвиняемый? Ну-ну… Ладно. Утром осмотрю Фируха, и соберёмся.

Молодец, что предупредил. Принимаю меры. Если зарвавшийся молодняк вздумает меня загодя арестовать, бой будет нешуточный. Гуманист из меня так себе, повыветрился.

Ночь проходит спокойно. Утром разбудил Бобик, добывший молодого оленя. Настолько горд собой и хотел похвастаться, что вывалил тушу прямо рядом со мной. Подушку мне оленьей кровью забрызгал. Стоит, лыбится во всю акулью пасть: похвали меня, хозяин!

Похвалил. Поднявшись, отправился к Фируху и разбудил его. Ночь прошла для него неплохо. Невидимый диагност нырнул в его руку. Рана побаливает и подёргивает, не без этого. Но, похоже, обошлось. Воспаление не распространяется выше.

— Хорошая новость: сможешь колупаться в носу пальцами правой. Плохая: не скоро.

Он улыбнулся, не скрывая клыки. А я заметил, что там, где рыжина пробивается между кожей черепа и крашеными чёрными волосами, появились седые вкрапления. Интересно, у меня — тоже? Боль была не меньше. Нафиг такое врачевание. Биб, спасая других, меня самого вгонит в гроб.

Позавтракали налегке. Оленину я велел разделать и просолить, переложить травами. Жарить намереваюсь на следующем привале.

Наконец, ближе к полудню притопал гонец с приглашением на сборище. Пошли, набрав с собой две дюжины людей. Вроде к своим идём, а вроде… Бобик увязался, я не возражал, для пущего миролюбия прихватив ППС.

— Фирух! Не шантажирую и не подкупаю, но ты должен знать: без меня никто тебя не долечит. Потеряешь лапу или жизнь — как фишка ляжет.

Вряд ли он понял слово «фишка», но мрачновато кивнул.

— Я, наверно, погорячился. Не одобряю твой выбор. Но и осуждать не смею.

Вот! Один голос на моей стороне. Против двух или трёх десятков.

Помоста, как во время суда над карросцами, не сколачивали. Просто поляна. Вместо кресел — сёдла кхаров. Фирух присел, я же предпочёл стоять, скрестив руки.