Шальная звезда Алёшки Розума

* * *

С отъездом цыганки спокойствие к Прасковье не вернулось. Теперь ей казалось, что Мавра стала холодна и отчуждённа. И ужасно мучило чувство вины за то, что выдала Елизавете её тайну. Несколько раз она пыталась поговорить с подругой, объясниться, оправдаться, но та откровенничать не пожелала. Видно, хотела забыть случившееся поскорее, Прасковья её понимала.

Елизавета в последнее время тоже, казалось, не замечала Прасковью, к себе не звала, не заставляла помогать с утренним туалетом, не приглашала почитать на ночь или просто поболтать втроём, как бывало раньше. Такой неприкаянной и брошеной Прасковья не чувствовала себя ещё ни разу в жизни, не зная, куда деться и чем заняться. Она даже начала жалеть, что старшая сестра Анастасия, ябеда и шептунья, которая всегда доносила матушке про её проказы и оплошности, вышла замуж и оставила двор. Будь Настасья здесь, ей всё же не было бы так одиноко.

Между тем после мгновенного разлада Мавра, казалось, стала ещё ближе к Елизавете, они то и дело уединялись и подолгу о чём-то секретничали. Как всякий, чья совесть нечиста, Прасковья боялась, что обиженная её предательством Мавра в отместку выдаст цесаревне грешки вероломной подруги — расскажет о приворотном зелье, что ждало своего часа на дне сундука.

Не зная, чем себя занять, Прасковья в одиночестве часами слонялась по парку, благо погода стояла прекрасная. Ноги то и дело приносили её на задний двор, где можно было встретить Розума. И она в самом деле часто видела его — то на конюшне, то на псарне или у соколятников. То разговаривающим со старостой или комнатными девками, то принимающим подводы с провизией для цесаревниного стола. Прасковья следила, прячась среди деревьев, и мучилась, то принимая опасное решение, то вновь отступаясь от него. Она извелась так, что иногда ей хотелось зашвырнуть проклятую склянку с обрыва в Серую, чтобы освободиться от мучительного, изматывающего наваждения. Но лукавый голосок в глубине души нашёптывал, что пузатый гранёный флакон с тёмной жидкостью может исполнить её самое заветное желание.

Дважды она доставала его, один раз даже вытащила тугую пробку и понюхала. У цыганкиного зелья был едва различимый сладковатый запах. Несколько капель в бокал с вином, и её тайная грёза станет реальностью… Хочет ли она этого? Да, хочет! Дерзнёт ли? Слова цыганки эхом звучали в ушах, то умоляюще, то грозно, и Прасковья медлила, не решалась.

Как-то во время блужданий по парку, она наткнулась на Алексашку Шувалова и Ивана Григорьева. Ещё полгода назад, повстречавшись с ней, оба раскланялись бы и ушли, но теперь молодые люди зачем-то вызвались её сопровождать, и с того дня, стоило Прасковье появиться в парке, как тут же один за другим, будто чёртики из табакерки, возникали эти двое. Не сразу она поняла, что молодые вертопрахи… волочатся за ней, и изумилась до глубины души.

Алексашка ухаживал трогательно и неумело, неловко пытаясь привлечь её внимание, и напоминал Прасковье собственные неуклюжие попытки произвести впечатление на Розума. Лощёный, насмешливый Григорьев был подчёркнуто безукоризненно галантен, однако Прасковье в его изысканных комплиментах мерещилась насмешка, а в прищуренных голубых глазах она не видела и тени влюблённости или хотя бы интереса, и было непонятно, чего ради он осыпает её знаками внимания. При этом злой на язык Иван то и дело насмешничал над Алексашкой, стараясь выставить в глупом или неприглядном виде, так что Прасковье порой становилось жалко Шувалова.

С одной стороны, внезапно обретённые кавалеры ужасно её смущали, заставляя краснеть и мямлить, но в то же время их общество не давало впасть в окончательную меланхолию и отвлекало от лукавых мыслей.