Подавляй и властвуй. Как люди теряют человечность?

IV.

Поскольку Орн часто ссылается на свои эксперименты, считаю нужным прокомментировать их. Многие из них трудно назвать экспериментами в строгом смысле слова, это скорее инциденты – случаи, происшедшие с одним или двумя индивидами. Орн редко берет на себя труд исследовать эти эпизоды при более широкой выборке испытуемых, что позволило бы получить полный набор возможных реакций. Впрочем, обращение к инцидентам по сравнению с другими методами, которыми пользуется Орн, можно считать сильной стороной его исследования, так как зачастую он обходится вообще без всяких фактических данных, с важным видом подкрепляя свои утверждения разными анекдотическими историями. Метод анекдота вряд ли может быть использован в науке. Насколько мне известно, ни один спор еще не был разрешен с его помощью. Но тем не менее ничто не мешает нам проанализировать истории Орна, хотя бы для того, чтобы показать их неуместность в данном контексте.

Орн рассказывает о случае, происшедшем лет восемьдесят назад. Одну женщину под гипнозом спровоцировали на ряд асоциальных поступков (например, заставили наброситься с ножом на жертву), но не смогли заставить раздеться перед группой мужчин, и из этого Орн заключает, что женщина не верила в то, что нож, который она держит в руках, настоящий и что им можно поранить человека. Но этот вывод совершенно безоснователен. Мы не можем даже предполагать, какие мысли были в голове у женщины, и ни у меня, ни у него нет в руках объективных фактов, которые бы свидетельствовали в пользу одного из нас.

Однако можно найти и другой, более существенный изъян в рассуждениях Орна. Он утверждает, что такой поведенческий акт, как раздевание, имеет совершенно конкретное значение, которое «выходит за рамки той или иной ситуации» (Orrie, 1968, р. 228), и именно поэтому никогда не будет совершен под гипнозом. Можно себе представить, как гипнотизер, возвышаясь над бедной женщиной, зловещим голосом повторяет: «Ты в моей власти! Раздевайся! Раздевайся!» Рассуждения Орна, возможно, и представляют интерес, но остается непонятным, какое отношение они имеют к нашим экспериментам, ведь мы ставили своей задачей понять, чего может добиться от человека авторитетное лицо, применяя свою власть через обычные каналы воздействия.

Офицеру не нужно обладать особым магнетизмом или принимать угрожающие позы для того, чтобы заставить солдата подчиниться приказанию. Отношения сторон жестко определены иерархической социальной структурой, и это имеет решающее значение для поведения. Социальная структура не есть нечто мистическое. В сознании подчиненного она представлена убеждением, что другой человек в силу своего статуса имеет право диктовать ему определенный тип поведения.

Впрочем, давайте вернемся к той нераздевшейся женщине, только перенесем фокус своего внимания с несущественного вопроса о гипнотизме на более существенную проблему и поговорим о социальной структуре. Известно, что в ситуации, предполагающей жестко установленную структуру ролевых отношений, например на приеме у гинеколога, женщина не только раздевается, но и позволяет врачу тщательно исследовать ее тело. И здесь напрашивается следующий вывод: даже гипноз не может вызвать того, что легко и рутинно вызывают легитимированные социальные роли. Именно это и было предметом нашего исследования: наши испытуемые не были загипнотизированы, но им была отведена определенная роль, ставившая их в подчиненное положение по отношению к экспериментатору.

Хочу указать и на такой момент. Женщина, пришедшая к врачу, не отрицает, что она раздевается перед посторонним мужчиной, а определяет значение этого акта таким образом, что он становится позволительным. В нашем эксперименте испытуемый не отрицает, что он подвергает ученика ударам тока, но определяет значение этого акта в соответствии с конструктивными целями эксперимента, о которых говорил ему экспериментатор. Переопределение значения поступка в ситуации подчинения – вовсе не альтернатива послушанию, а его типичная когнитивная компонента1.

Орн утверждает, что из экспериментального контекста нельзя извлечь никаких выводов относительно механизмов подчинения, действующих в реальной жизни. Доказательная база этого утверждения ограничивается спекулятивным анекдотом. Анекдот преподносится как аналогия моему эксперименту, но при внимательном анализе оказывается совершенно неубедительным.

Орн заявляет:

Если вы думаете, что из экспериментального контекста можно извлечь однозначные выводы относительно механизмов подчинения, действующих в реальной жизни, то я советую вам провести такой эксперимент. Попросите своего секретаря напечатать письмо и затем, убедившись, что оно напечатано без ошибок, разорвите его и попросите секретаря снова напечатать его. Убежден, что после двух-трех экспериментальных проб вы останетесь без секретаря.

Мне трудно понять, какое отношение имеет этот анекдот к моему эксперименту или к реальной жизни. В моем эксперименте поведенческий акт обоснован разумными соображениями, а именно – необходимостью исследования роли наказания в обучении. Но даже если отрешиться от экспериментального контекста и посмотреть на феномен подчинения в реальной жизни, то и здесь этот анекдот вряд ли уместен. Даже в армии все деструктивные приказы получают разумное обоснование. Когда военные сжигают деревню, в которой живут ни в чем не повинные мирные люди, они делают это либо для устрашения населения, либо для того, чтобы вынудить его к сотрудничеству, либо во имя возмездия. Если бы начальник привел секретарше хоть какие-то обоснования своего поступка, то история имела бы другой финал.

Эксперименты по изучению криминального поведения, которые часто вспоминает Орн, также имеют мало сходства с моим экспериментом или с реальной жизнью. В этих экспериментах испытуемому приказывали ударить ножом манекен или плеснуть в него азотной кислотой. Как утверждает Орн, испытуемый подчинялся, потому что знал, что никому не причинит вреда. То же самое, по мнению Орна, происходит в эксперименте по изучению подчинения. Но я не согласен с этим утверждением. В эксперименте с азотной кислотой от испытуемого требуют совершить бессмысленный акт агрессии, тогда как в моем эксперименте акт агрессии вписан в систему конструктивных целей, мотивирован необходимостью исследования процессов памяти. Подчинение выступает не как конечная цель, а как инструментальный элемент ситуации, которая представляется испытуемому важной и значительной. Кроме того, в отличие от эксперимента с азотной кислотой, в моем эксперименте экспериментатор однозначно отвергает возможность причинения человеку вреда. Он говорит: «Хотя удары могут быть чрезвычайно болезненными, они не вызывают повреждения тканей». (Кроме того, испытуемый видит, как ученику после прикрепления электрода наносят на запястье специальную пасту, которая «предотвратит ожоги и появление волдырей».) Сигналы о причиняемом вреде исходят из других источников, и испытуемому приходится сопоставлять информацию, которую дают ему его органы чувств, с информацией, полученной от экспериментатора, – в конечном итоге он сам должен решить, может ли он доверять словам экспериментатора и следует ли и далее выполнять его требования. Большинство аргументов Орна игнорируют этот важнейший аспект эксперимента, и поэтому они просто неуместны.

Суммируя, перечислю те несколько моментов, которые отличают наши эксперименты по изучению подчинения от образцов, представленных Орном. Во-первых, и это мне кажется совершенно очевидным, речь идет не о личной власти экспериментатора, как в случае с гипнозом, а о влиянии на поведение индивида структуры социальных отношений, в которую он включен. Индивид и авторитетное лицо находятся в четко определенных иерархических отношениях. Во-вторых, авторитетное лицо ясно и здраво обосновывает свои требования (в отличие от экспериментов с азотной кислотой), и эти обоснования встречают понимание испытуемого. В-третьих, эксперимент имеет важный временной компонент. Он начинается со взаимного согласия трех сторон, и лишь постепенно развитие ситуации приводит к конфликту.