Подавляй и властвуй. Как люди теряют человечность?

Отношение испытуемого: неучтенный фактор

Мне представляется, что главным аргументом в пользу моральной приемлемости моего эксперимента служит тот факт, что его сочли допустимым участвовавшие в нем люди. Нельзя воспринимать всерьез критику, которая не учитывает терпимое отношение испытуемых к эксперименту. Я располагаю множеством данных по этому вопросу, и все они свидетельствуют о том, что подавляющее большинство людей, участвовавших в моем эксперименте, оценивают его положительно и считают такого рода эксперименты полезными и нужными. Табл. 10.1, в которой приведено распределение ответов испытуемых на один из пунктов вопросника, дает представление об их отношении к эксперименту. Наши критики, как правило, игнорируют эти данные, а если и рассматривают их, то лишь в негативном ключе, заявляя, что «это не более чем когнитивный диссонанс: чем более неприятен испытуемым эксперимент, тем скорее они скажут, что он им понравился». Ситуацию можно охарактеризовать словами «и так плохо, и так нехорошо». Критики эксперимента не могут или не хотят понять, что говорит им сам испытуемый. Я же считаю, что мнение испытуемого имеет очень важное, быть может даже решающее, значение при оценке моральной приемлемости экспериментального исследования. В таком подходе заключена возможность решения этических проблем, возникающих в процессе экспериментальной деятельности (о конкретных способах их решения я расскажу ниже).

Некоторые критики утверждают, что в ходе подобных экспериментов испытуемый обнаруживает вещи, крайне неприятные для себя, и это может нанести непоправимый вред его самооценке. Прежде всего, хочу подчеркнуть: я полностью согласен с тем, что исследователь обязан сделать все, чтобы процесс эксперимента стал для испытуемого как можно более конструктивной разновидностью опыта, что он должен объяснить испытуемому значение эксперимента таким образом, чтобы тот извлек урок из своего участия в нем. Но я далеко не уверен, что мы должны скрывать правду от испытуемых, даже если она неприятна им. Такой подход означал бы, что мы стремимся поставить испытуемого в абсолютно искусственную ситуацию, в которой нет ни капли жизненной правды. Жизнь сама нередко преподает человеку уроки, которые трудно назвать приятными. Человек может провалиться на экзамене или не пройти собеседование при попытке устроиться на работу. Я полагаю, что на самооценку испытуемого участие в моем эксперименте оказывает не большее влияние, чем негативные эмоции, пережитые им во время сдачи какого-нибудь школьного экзамена. Сказанное не означает, что досада, огорчение, отчаяние, пережитые после провала экзамена, так уж благотворны для человека, – они не более полезны, чем негативные эффекты участия в моем эксперименте. Я хочу лишь сказать, что эти вещи следует рассматривать в истинном свете, не преувеличивая и не преуменьшая их значения.

Ответы испытуемых на вопрос об отношении к участию в эксперименте (%):

Мне представляется чрезвычайно важным видеть разницу между двумя типами вмешательств – медико-биологическими и сугубо психологическими (к последним относятся эксперименты, о которых идет речь). Вмешательство, осуществляемое на биологическом уровне, действительно может представлять серьезную опасность для человека. Даже мизерная доза химического вещества, введенная в организм, или сделанный скальпелем хирурга крошечный надрез могут травмировать пациента. Но я не знаю ни одного случая травматизации испытуемого в социально-психологическом эксперименте. У нас нет ни малейших оснований полагать, что необходимость сделать выбор в лабораторной ситуации, – пусть даже трудный выбор, как в эксперименте Аша или в моем исследовании, – травмирует человека, угрожает или вредит его благополучию. Однажды в разговоре с одним государственным чиновником, выступавшим за введение жестких ограничений в области психологических экспериментов, я спросил, сколько в его картотеке сообщений о реальных случаях травматизации испытуемых, которые требовали бы столь радикальных мер. Он сказал, что ему неизвестны такие случаи. Если это так, то разговоры о необходимости принятия государственных мер, которые ограничивали бы экспериментальную деятельность психологов, совершенно нереалистичны.

Впрочем, дело обстоит не так просто. Загвоздка в том, что отсутствие негативных эффектов невозможно доказать, особенно если речь идет о поведенческих или психологических последствиях. Какиё бы методы мы ни использовали для обнаружения негативных последствий – устный опрос испытуемых, обследование с помощью вопросников или иные методы, всегда существует вероятность непредвиденных негативных эффектов, даже в том случае, если мы не обнаружили их с помощью этих методов. Поэтому с абсолютной уверенностью никому и никогда не удастся постулировать отсутствие негативных эффектов вообще. С точки зрения логики такое умозаключение, возможно, и справедливо, однако оно не дает нам достаточных оснований заявлять, что психологический эксперимент обязательно имеет для испытуемого негативные последствия. Единственное, что мы можем сделать в данной ситуации, это положиться на наши лучшие методики и попытаться с их помощью установить факты, чтобы затем уже в соответствии с этими установленными фактами сформулировать общие принципы экспериментальной деятельности.