Подавляй и властвуй. Как люди теряют человечность?

С какой бы стороны мы ни подходили к анализу данных, все они указывают на то, что французы более независимы в своем поведении, чем норвежцы. Двенадцать процентов норвежских студентов и только 1 % французских согласились с мнением группы в каждой из 16 критических проб. Сорок один процент французов и лишь 25 % норвежцев продемонстрировали ярко выраженное независимое поведение. Во всех 5 экспериментах, проведенных в обеих странах, французы были более устойчивы к групповому давлению.

Эти результаты ни в коей мере не окончательные. Скорее их следует принять за отправную точку для продолжения и расширения границ исследования. Но даже эти предварительные, неполные данные надежнее, чем любые кабинетные рассуждения о национальном характере.

Тем не менее всегда полезно сопоставить результаты экспериментального исследования с субъективными представлениями о национальном характере и повседневными наблюдениями за поведением представителей иной национальной культуры. Если результаты эксперимента противоречат твоим субъективным впечатлениям, необходимо провести другие эксперименты, найти новые подходы к исследованию изучаемого феномена для того, чтобы снять противоречия. Разумеется, расхождения могут быть результатом неверной оценки национальной культуры, – слишком часто мы воспринимаем другой народ сквозь призму стереотипов и предубеждений, вместо того чтобы взглянуть на него объективно. Но как бы то ни было, в нашем исследовании результаты эксперимента вполне согласуются с данными наших наблюдений. Понимая, что любые данные могут оказаться полезными, позволю себе поделиться впечатлениями, которые сложились у меня о норвежцах и о французах.

Норвежское общество представляется мне в высшей степени сплоченным. У норвежцев сильно развито чувство групповой идентификации, они «настроены» на нужды и интересы окружающих. Реальным воплощением этого чувства социальной ответственности является мощно развитая сеть учреждений социальной защиты населения. Норвежцы безропотно платят огромные налоги, необходимые для поддержки социальных программ. Неудивительно, что такого рода социальная сплоченность идет рука об руку с высоким уровнем конформности.

По сравнению с норвежцами французы демонстрируют гораздо меньше согласия как в социальной, так и в политической жизни. Если норвежцы благополучно живут с одной конституцией, принятой в 1814 году, то французы пережили четыре республики, но так и не сумели прийти к политической стабильности. Я далек от того, чтобы возводить мои наблюдения в степень общих законов социальной психологии, но не могу не отметить, что чрезвычайное разнообразие мнений, характеризующее политическую жизнь Франции, обнаруживается и на более интимном уровне. Традиция несогласия, диссидентства просочилась в местные бистро – там, сидя за чашкой кофе, французы ведут споры друг с другом и критикуют все и вся. У постороннего наблюдателя нередко возникает впечатление, что французы придают непомерно высокое значение возможности проявить несогласие, что их критический настрой выходит за все разумные пределы, и уже эта особенность национальной жизни может объяснить сравнительно низкий уровень конформности, обнаруженный нами во французских экспериментах. Кроме того, как показало исследование Стэнли Шехтера, постоянное наличие широкого диапазона мнений способствует освобождению индивидуума от социального давления. Примерно к тому же выводу подводят нас результаты последних исследований, в которых изучалось поведение американцев на выборах. Как свидетельствуют результаты, чем в более широком спектре мнений живет человек, тем выше вероятность того, что он проголосует не так, как голосует группа, к которой он принадлежит. Все эти факторы помогают’ нам объяснить сравнительно высокий уровень независимости, продемонстрированный французскими студентами.

В любом случае наши эксперименты показывают, что социальная конформность не является исключительно американским феноменом, в чем пытаются убедить нас некоторые критики. Определенная доля конформизма, по-видимому, необходима для функционирования любой социальной системы. Самое главное и самое сложное – установить здоровый баланс между личной инициативой и социальным давлением.

Может возникнуть вопрос: правомерно ли изучать национальные особенности, отталкиваясь от существующих государственных границ? Мне представляется, что такой подход правомерен тогда, когда государственные границы совпадают с культурными, географическими или биологическими границами. Зачастую государственные границы являют собой признание исторически общих для данной территории обычаев и традиций. Более того, границы, будучи установлены, сами начинают накладывать ограничения на социальную коммуникацию.

Поэтому, сравнивая одну национальную культуру с другой, мы не должны забывать о том, что вариативность поведения существует внутри каждой национальной культуры. И норвежцы и французы продемонстрировали весь спектр поведения – от абсолютно независимого до абсолютно конформного. Наверное, по какому бы параметру мы ни сравнивали один народ с другим, мы неизбежно обнаружим, что между ними существует столько же сходства, сколько различий. Однако это обстоятельство не должно удерживать нас от попыток определения национальных норм и поиска статистически достоверных обобщений, касающихся поведения разных народов.

В настоящее время мы планируем продолжить изучение национальных особенностей. На недавнем семинаре, проведенном в Йельском университете, я спросил студентов, какие черты немецкого национального характера могли бы помочь нам объяснить эпоху нацизма в истории Германии. Студенты предположили, что по сравнению с американцами немцы более агрессивны, более дисциплинированны и более склонны подчиняться авторитетам. Я не знаю, насколько эти предположения соответствуют действительности – подтвердить или опровергнуть их могут только результаты соответствующего экспериментального исследования.