О массовых празднествах, эстраде, цирке

V

<…> Рабочий жил всегда вне сферы искусства. Ленин говорил, что мы должны искусство, которое произвели дворяне, чиновники и капиталисты, дать народу. «Как это? Буржуазное искусство? Да каждого из нас, если б мы это сказали, да еще без оговорок, взяли бы под жесточайший обстрел!» А в программе партии именно так и сказано, о пролетарском искусстве там ничего не было написано… Ленин говорил: дайте почувствовать рабочему, который завоевал мир, что все лучшее из достояния буржуазии принадлежит теперь ему. Это было в высшей степени мудро и правильно. И до сих пор роскошными театрами буржуазии пролетариат пользуется, как местом своих праздников, потому что он любит яркие краски, хорошую, монументальную музыку, торжественные движения и т. д. Этот театр сохранил свое обаяние до настоящего времени…

Праздник у нас имеет двойной характер. С одной стороны, он имеет целью подытоживание прошлого, с другой стороны, он должен давать бодрость, подъем настроения. Мы не хотим искать его в пивной, черпать в вине. А где же? В искусстве.

Где же мы найдем такое крепкое вино искусства – не этакую полуводицу, а искусство, которое бы встряхнуло, опьянило, но опьянило благородно, не винным опьянением? В тех театрах, где есть спектакль, где есть зрелище, где есть подлинное зрелище, насыщающее глаз.

<…> Неужели мы такие ползучие муравьи, которые не могут дать свободу своему воображению? Что мы считаем, что воображение, свободная фантазия есть нечто буржуазное, и отдаем ее мещанам, которые являются самыми бескрылыми существами на свете?

Мы хотим дать своей фантазии крылья. Подготовив таким прологом, таким вступительным действием пьесу, мы могли бы изобразить в ней в каких-то формах какой-нибудь могущественный конфликт, закончить ее торжественным победным апофеозом, окрашенным в тона торжествующей жизни и торжествующего человека, и этот последний акт довести до такого предела согласованной гармоничной громкозвучности, до такого предела световой и цветовой яркости, – до такого предела песне-танцевальной стихии на сцене, что вся зала встала бы и почувствовала себя закруженной в вихре этого великолепного общего настроения. Тогда театр заставит человека потерять чувство своей отъединенности в организованном коллективном переживании, которое никогда потом больше не забудется, – переживании почти такой же силы, как атака, когда с штыками, под боевой марш, идут вперед на смерть или к победе и закладывают этим в свою душу такую складку, которая остается навсегда.

Если нам удастся создать оперу и балет этого типа, тогда нам незачем будет направлять наши взоры на старое или новое искусство буржуазии и искать там образцов, тогда пускай к колыбели нашей новой оперы придут волхвы из разных стран и поклонятся рождению новой оперы, которую создаст в самый ранний период своего развития новый человек.

1930 г.