Полоний на завтрак Шпионские тайны XX века

Или вот еще запись от 16 сентября 1953 года: «Сегодня случайно обнаружил, что действие повести, которую я пишу, происходит на границе Белоруссии и Литвы — левобережье Немана, то есть там, куда поехала отдыхать моя сестра — в Друскеники. Так как я не смогу в этом году там побывать, срочно отправил ей письмо с просьбой внимательно посмотреть, запомнить и записать то, что мне пригодится для работы, и не со слов экскурсоводов, а как живое восприятие очевидца:

1. Характерные черты, детали, приметы тех мест (в строениях, селениях, дорогах и людях). Характерное и типичное только для тех мест.

2. Лес. Какие породы деревьев, густота и вид его в начале и конце сентября.

3. Характерное во внешнем виде маленьких станций (Поречье, Саново, Марциканцы, Варена и т. д.).

4. Внешний вид деревень, особенно характерные признаки домов этой местности. Отличие от России.

5. Правобережье и левобережье Немана в этом районе.

6. Фотографии тех мест, любые открытки — современные или старинные».

Из данной записи очевидно, что в этих местах Богомолов во время войны не бывал и судил о местности по фотографиям, открыткам да рассказам сестры и собственной позднейшим поездкам по этим местам — в сентябре 1954-го, в августе сентябре 1956-го и в августе 1958 года. Во время поездки 1956 года он попал в поле зрения местных чекистов, когда закопал в лесу пустой ящик — чтобы почувствовать психологию шпиона, закапывающего рацию.

В дневниковых записях, посвященных этой поездке, нашли отражение эпизоды из будто бы военного прошлого Богомолова. В частности, он писал: «Минск встречает неприветливо — дождем… Особенно хорош проспект им. Сталина, бывшая Советская улица. Иду проспектом на Комаровку, на базар, где я не был 11 лет, т. е. с лета 1944 года.

Вспоминаю Аббасова, солдат взвода и лейтенанта, который заболел гонореей, чтобы не ехать на фронт. На базаре народу мало, цены соответственно высокие. Ем зеленые и дорогие яблоки, отправляюсь трамваем на Старо-Виленскую.

Знакомый район, знакомые улицы. Много новых зданий, но улицы я узнаю. В доме № 14, кв. 2 я хотел найти сослуживца, но увы… А как хотелось расспросить о старых знакомых и товарищах.

Купаюсь на озере и возвращаюсь. По дороге захожу на Мопровскую — ул. Мопра, 95 — и несколько минут разглядываю это здание, такое знакомое и изменившееся. Теперь в нем живут: грязь и беспорядок во дворе; на балконах — бабы, во дворе — сарайчики. Старо-Слободской и Старо-Виленской прохожу на Торговую, стараюсь найти новое здание Управления, которое в 1945 году строили баптисты. Прошел несколько кварталов, наконец вижу нечто похожее. Подхожу. С двумя створками металлические ворота, в окне у подъезда — солдаты. Решаю зайти сюда завтра».

В данном случае свидетельства Богомолова довольно путаны. Он утверждает, что был в Минске летом 1944 года и одновременно 11 лет назад, т. е. летом 45-го. При этом вспоминает некоего Аббасова и лейтенанта, который подцепил венерическую болезнь, чтобы не ехать на фронт. Раз речь идет о фронте, то действие должно происходить летом 44-го. Но тут же упоминается, что здание контрразведки «Смерш» в 45-м строили заключенные баптисты. Также бросается в глаза, что данные об однополчанах чрезвычайно неконкретные, не допускающие их персональной идентификации. Вполне вероятным кажется, что Войтинский-Богомолов сумел убедить себя в реальности им же придуманной военной биографии, и в соответствии с ней делал записи в дневнике. Но поскольку записи не предназначались для печати, точную хронологию он не выдерживал.

Еще бросается в глаза, что во всех рассказах Богомолова он всегда выглядит в самом лучшем свете, собеседники неизменно им восхищаются, отдают им должное. Думаю, таким образом Владимир Осипович преодолевал глубокий, с детских лет, комплекс неполноценности. Для того, чтобы еще надежней его преодолеть, писатель настаивал, что у него всего семь классов образования и с гордостью говорил: «Мои главные учителя — деревенский дед и сержанты Отечественной войны… Я сам знаю: мне внутренней культуры не хватает и внешнего воспитания. А ко мне генералы из внешней разведки за советом приезжают». Вот, дескать, я какой, университетов, и даже полной средней школы не заканчивал, а сумел выбиться во всемирно известные писатели.

Понятно, почему он не разрешал себя фотографировать, не позволял публиковать интервью, решил, по его собственным словам, «свести к минимуму свои контакты с государством». По фотографиям его легко могли бы опознать знакомые по прошлой жизни, знавшие его подлинную биографию. В интервью могли бы вскрыться противоречия в описаниях одних и тех же эпизодов придуманной биографии. А при выдвижении на Госпремию или при вступлении в Союз писателей пришлось бы заполнять анкеты, и обман мог раскрыться.

Даже после посмертного разоблачения своей придуманной биографии Богомолов, как писал в отклике на статьи Ольги Кучкиной один из читателей, останется писателем с большой буквы, а «Момент истины» — безусловно, великим романом. Это, несомненно, так, хотя до «Войны и мира», «Преступления и наказания» или «Мастера и Маргариты» «Момент истины» все-таки существенно не дотягивает. А вот человеком с большой буквы Богомолов теперь вряд ли останется. Помните, как журналист Александр Кривицкий в статье о 28 гвардейцах-панфиловцах придумал слова: «Велика Россия, а отступать некуда — позади Москва!». Но предпочел вложить их в уста убитого политрука Василия Клочкова, потому что понимал — миллионы солдат, которые будут читать эту статью, с гораздо большим доверием и сочувствием воспримут этот призыв из уст фронтовика, погибшего под гусеницами немецких танков, а не из уст журналиста, писавшего свою статью в десятках километров от линии фронта. Богомолов в одном интервью утверждал: «Добросовестность — главное, что у меня есть». Возможно, работая с документами, он действительно был добросовестен, и при цитировании текст сознательно не искажал. Правда, цитировал он подлинные документы не так часто, чаще придумывал их, но так, чтобы выглядели как настоящие. А вот когда он громил фильмы Жалакявичуса и Пташука, роман Вла-димова, труды военных историков и публицистов, в качестве дополнительного и весомого аргумента используя свой мнимый фронтовой опыт? 14 читатели воспринимали его труды как откровения того, кто проливал за них кровь, защитил их от «коричневой чумы», что придавало вышедшему из-под пера Богомолова дополнительную убедительность. То есть писатель поступал как профессиональный актер в популярном ток-шоу, который играет человека, рассказывающего будто бы собственную жизненную историю и завоевывает сочувствие простодушных телезрителей. 14 в последний год жизни, подав иск за оскорбление чести и достоинства на одного рецензента фильма «В августе 44-го», с пафосом утверждал: «Мне — ветерану Отечественной войны, инвалиду I группы, доживающему восьмое десятилетие моей жизни и не без труда передвигающемуся даже в пределах квартиры, и моему адвокату — хрупкой, интеллигентной женщине, молодой недоумистый подонок угрожает физической расправой» (Московский комсомолец, 2004, 21 мая).

Произведения же, созданные Владимиром Осиповичем, оттого, что мы узнали его подлинную биографию, хуже, разумеется, не стали. Наоборот, теперь они воспринимаются нами не просто как документ о войне, а как еще более художественно совершенные творения, а сам Богомолов смотрится как первый постмодернист в европейской литературе. Ведь «Иван» и «Зося» появились еще прежде, чем «Имя Розы», а «Момент истины» — ненамного позже, чем этот программный шедевр Умберто Эко. Может, Богомолов так внимательно и ревниво следил за творчеством Владимира Сорокина потому, что чувствовал свое родство с самым знаменитым российским писателем-постмодернистом. Ольга Кучкина свидетельствует: «Спросила, следит ли он за новой прозой. Следит. Скажем, аккуратно прочел модного Сорокина, как его герои пьют гной, жрут кал и так далее. Когда была презентация Букера по телевизору, внимательно смотрел, какой такой этот Сорокин, поскольку нарисовал себе предварительный образ. А тот хорошо одет, пришел с двумя телками, ел ветчинку, лососину, все как положено. Если ты писатель, а не имитатор и обманщик, будь добр, соответствуй тому, что пишешь, сказал Богомолов» (Кучкина О. «Момент истины» Владимира Богомолова И Нева, 2006, № 1).

Что ж, Богомолов, который на самом деле был первым писателем-постмодернистом, вполне мог завидовать наиболее известному и талантливому из российских писателей-постмодернистов. Владимир Сорокин же, наслушавшись от критиков типа Павла Басинского призывов «соответствовать», хорошо ответил им о традициях русской литературы, в которой слово уже есть дело. В книге «Сахарный Кремль», завершающей «День опричника», где в застенки Тайного Приказа (так официально называют ФСБ в будущем 2028 году) пытают автора сатирической сказки «Кочерга», где безработная кочерга находит работу в тайном приказе — клеймить врагов государевых: «Будешь вместе со мной врагов народа пытать: пятки им жечь, мудя прижигать, на жопу государственное тавро ставить. Работа чистая, легкая и веселая». В финале следователь — капитан госбезопасности Севастьянов, добившись признания, превращает слово в дело: «Ты, Андрей Андреич, человек православный, образованный. Понимать ты должен: каждый из нас за все ответственен. И за дела, и за слова. Ибо каждое дело на слово опирается. Там, где слово, там и дело.

Пятка кочерги раскалилась докрасна. В камере запахло кузницей.

Следователь выключил лазер, убрал в «несмеяну». Подошел к подследственному, схватил его за щиколотку ноги и резко задрал ногу вверх.

— Не-ет… — выдохнул Смирнов.

Севастьянов прижал пятку кочерги к худосочной ягодице подследственного. Красный, раскаленный металл моментально прожег грубую мешковину тюремных штанов, с шипением впился в плоть. Смирнов завопил, задергался. Но Севастьянов крепко держал его ногу, надавливая на кочергу. Когда она перестала шипеть, он отпустил Смирнова. Тот, продолжая вопить, сучил и притопывал ногами, дергался, тряся кудрявой головой».

Богомолов доказал, что страшную реальность Второй мировой войны (а за три недели до смерти он получил премию ЮНЕСКО за «гуманнизацию жестокого военного ремесла» в его книгах) можно воссоздать только на основе литературных источников, художественных произведений, документов, мемуаров, писем и рассказов друзей, и при этом воссоздать столь убедительно, что ни широкая публики, ни фронтовики-ветераны на протяжении нескольких десятилетий не заподозрили, что автор ни дня на войне не был, и воспринимали тот же «Момент истины» как произведение сугубо документальное, в том смысле, что абсолютно достоверно отражающую реальность войны. Наверное, это удалось еще и потому, что со временем Владимир Осипович искренне поверил в свою придуманную военную биографию и переживал ее уже как настоящую. Если бы обман с биографией раскрылся еще при жизни писателя, как знать, не получил ли бы он Нобелевской премии, ибо его произведения сочли бы еще более великими. Как булгаковский Мастер, Богомолов гениально угадывал военный быт. Фантазия, как выяснилось, создает действительность, более убедительную для читателей и зрителей, чем сама жизнь. В этом и заключается волшебная сила искусства.