Глобализация и спираль истории

Современная экономическая наука полагает, что высокий демографический рост способствует не увеличению бедности, как утверждал Мальтус, а, наоборот, более быстрому экономическому росту, опережающему рост населения. Таким образом, более быстрый рост населения должен способствовать более быстрому увеличению ВНП на душу населения, то есть росту благосостояния населения[190]. И наоборот, отрицательный демографический рост и старение населения могут оказать весьма неблагоприятное влияние на экономику. Об этом писал, например, известный английский экономист Д.Кейнс. Он указывал, что старение населения приводит к тому, что люди потребляют меньшую часть своего дохода, предпочитая значительную его часть откладывать в виде сбережений. Данный феномен вполне понятен — молодежи везде и всегда не хватает денег: она мало того, что потратит все деньги, что у нее есть, но и наберет потребительских кредитов для покупки автомобиля, квартиры и т. д. А старики, наоборот, предпочитают не только не брать потребительских кредитов, но и еще держать кубышку на черный день. Поэтому старение населения вызывает стагнацию или даже снижение спроса на предметы потребления и приводит к прекращению экономического роста. А поскольку большая часть средств откладывается в виде сбережений, но эти деньги некуда вкладывать (так как экономика не растет), то следствием может стать беспрецедентное падение процентных ставок ([200] рр.429–435). Полстолетия спустя после того, как Д.Кейнс высказал эти мысли, события в Японии полностью подтвердили их. В результате прекращения роста японского населения и его старения экономика страны, которая еще в 1970-е годы ассоциировалась с «японским чудом», с начала 1990-х годов перестала расти, а процентные ставки с тех пор держатся там на нулевой отметке. Таким образом, мы видим уникальный феномен, когда кредит выдается совершенно бесплатно. Это связано с тем, что инвестиции в экономику страны потеряли смысл: все хотят куда-нибудь вложить свои деньги или дать их в кредит хотя бы под небольшой процент, но деньги вкладывать некуда, и кредиты по той же причине, а также ввиду старения населения, никто не берет.

Однако и в прошлом было очень много примеров аналогичных явлений. О том, что начиная с III в. до н. э. в Древней Греции и с I–II вв н. э. в Древнем Риме перестали инвестировать в расширение производства и в новые технологии, выше уже говорилось. Аналогичные явления были, например, в Италии в XV в., в Голландии и Франции в XVIII в., то есть в тех странах, которые до этого были флагманами мировой рыночной экономики. Некоторые историки в связи с этим даже обвиняли (по очереди) греков, римлян, итальянцев средневековья и французов в неспособности отказаться от «рабовладельческих» или «феодальных» привычек и воспринять «капиталистические» методы ([203] рр.130–131; [210] рр.220, 283). Но в дальнейшем точно такие же явления произошли с самыми что ни на есть «капиталистическими» Голландией (XVIII в.) и Великобританией (вторая половина XIX в. — начало XX в.), которые перестали инвестировать в производство у себя в стране и начали превращаться в страны-рантье ([211] р.57). Это так в свое время поразило Европу, что появился даже специальный термин — «голландская болезнь», как будто до Голландии такими же «болезнями» не страдали другие страны. И во всех этих случаях данные явления происходили на фоне демографического кризиса и старения населения.

Но не только старение населения в этих странах вызывало снижение спроса и экономическую стагнацию или кризис. Не меньшее, а, возможно, большее влияние на первом этапе должно было оказывать обнищание основной массы населения. В предыдущей главе был приведен целый ряд цифр и фактических данных, указывающих на то, что это происходило на всех этапах глобализации. Таким образом, причиной экономических кризисов в условиях глобализации является не только демографический кризис и старение населения, но и всеобщее сокращением спроса. Всеобщее сокращение спроса вызывает цепную реакцию: свертывается производство — значительная часть населения оказывается без работы — население и предприятия не в состоянии расплачиваться по ранее взятым кредитам — масса индивидуальных дефолтов по кредитам приводят к всеобщему банковскому и финансовому кризису. В свою очередь, финансовый кризис еще более усугубляет экономический кризис. Именно так события разворачивались во время Великой депрессии в США и Германии. В США, где финансовый кризис был особенно глубоким, только за три года (1930–1932) обанкротилось более 5000 банков ([164] р.128). Огромные массы населения лишились своих сбережений, размещенных в этих банках[191].

Есть еще одна причина экономических кризисов в условиях глобализации, и она также объясняет, почему эти кризисы могут иметь такой небывалый размах, какой имела Великая депрессия 30-х годов прошлого века. Эта причина — монополизация экономики. Тенденция к образованию монополий в принципе существовала и на предыдущих этапах глобализации[192]. Но особенно ярко она проявилась в предыдущую эпоху глобализации (1840-е — 1930-е годы), и это вполне понятно: в условиях господства тяжелой промышленности и высокой концентрации производства монополии могли играть намного большую роль, чем ранее, когда преобладало сельское хозяйство и легкая промышленность. Эту тенденцию к монополизации отмечали целый ряд экономистов того времени, хорошо и подробно ее описавших. Например, Д.Клэпэм писал следующее о Германии: «В 1882 г. там было очень мало крупных предприятий, вокруг которых был густой слой мелких. В 1907 г. все было покрыто крупными предприятиями, а мелкие, если были не уничтожены совсем, то были полностью заслонены от солнца крупными» ([98] р.288). В 1920-х годах немецкие монополии и монополистические объединения (картели, синдикаты) контролировали от 80 до 100 % всего производства ведущих отраслей страны

— добывающей, химической, электротехнической и судостроительной промышленности ([62] р.129).

Тенденцию к монополизации в ведущих странах Запада описал В.Ленин в своих работах начала XX века, в связи с чем он даже пришел к выводу, что капитализм пришел в свою последнюю стадию — монополистического капитализма, за которой наступит его неминуемый крах. В сущности, он был не очень далек от истины, и события 1930-х годов это подтвердили. Хотя, конечно, следствием Великой депрессии был не крах капитализма как такового, а крах той его модели, которая в то время существовала — модели глобальной экономики. Что же касается монополизации, то нет никаких сомнений, что это явление способствует развитию экономического кризиса. Монополии намного меньше склонны к инновациям и вообще к любого рода производственным инвестициям, чем небольшие компании: их монопольное положение позволяет им сидеть сложа руки и подсчитывать прибыли, получаемые с населения и с других компаний. Это хорошо видно на примерах сегодняшнего дня, когда мы наблюдаем явно выраженную тенденцию к монополизации во всем мире: вместо того, чтобы больше инвестировать в новые технологии, монополии все больше средств и сил тратят на уничтожение или скупку своих конкурентов. Так, американская компания Microsoft приложила все усилия для того, чтобы уничтожить своего конкурента — компанию Netscape, разработавшую более совершенный программный продукт для работы с Интернетом. Крупнейшие нефтегазовые компании — Conoco, Shell, Chevron, BP — тратят огромные средства и усилия на скупку своих конкурентов по всему миру, и не торопятся инвестировать в новые технологии развития альтернативных видов энергии.

Нет сомнения, что и в конце предыдущей эпохи глобализации (1900 г. — 1930-е годы) также происходили подобные явления. Экономическая статистика показывает, что размер инвестиций в экономику и научно-технический прогресс неуклонно снижался в течение этого периода, особенно низких размеров достигнув в 1920-е годы, последнее десятилетие перед Великой депрессией. Таковы были тенденции в экономике США, Германии и ряда других стран ([69] р.35; [122] р.487). А в правительстве США в течение всего кризисного периода 1930-х годов существовало стойкое мнение, что именно вследствие монополизации экономики были свернуты инвестиции ([69] рр.188–192): монополиям, которые и так имели свои гарантированные прибыли, инвестиции стали не нужны. И оно предприняло целый ряд мер по борьбе с монополиями[193].

Показателем, характеризующим быстроту, с которой в эпоху глобализации происходит укрупнение компаний и монополизация экономики, может служить рост числа корпоративных слияний и поглощений одних компаний другими. В последнее время объем слияний и поглощений везде в мире растет так быстро, что с каждым годом устанавливает новый рекорд. Помимо того, что слияниями и поглощениями занята часть руководства и персонала крупных компаний, этим занята и значительная часть банковского персонала. Инвестиционные банки на этом делают огромные состояния, а подразделения крупных банков, занимающиеся слияниями и поглощениями, по своему размеру и значению уже сопоставимы с теми подразделениями, которые занимаются кредитованием и финансированием промышленности. Таким образом, деньги и квалифицированные специалисты все больше работают не на то, чтобы инвестировать в производство, а на то, чтобы обслуживать процесс укрупнения и монополизации отраслей

— процесс, который представляется как минимум сомнительным с точки зрения его роли в целом для экономики и общества. Известно, что в предыдущую эпоху глобализации, предшествующую Великой депрессии 1930-х годов, процесс слияний и поглощений шел так же интенсивно. И на нем, так же как сегодня, многие сделали огромные состояния. Примером может служить Я.Гольдшмидт, создатель одного из крупнейших в Веймарской Германии 1920-х годов Данат-банка[194], который заработал капитал для создания этого банка как раз на том, что занимался слияниями и поглощениями ([129] р.144). Кстати, именно этот банк, увлекавшийся спекуляциями с промышленными активами, и обанкротился в июле 1931 г., усилив экономический и финансовый кризис в Германии.

Рост монополизации всегда ранее в истории также сопровождался ростом коррупции в высокомонополизированных секторах экономики и увеличением числа неправильных решений в инвестировании, — то есть, говоря по-простому, увеличением количества денег, украденных чиновниками и бизнесменами, и выброшенных ими на ветер. Это вполне закономерно — сила монополий позволяет их руководству чувствовать себя слишком спокойно и в отношении внешней конкуренции, и в отношении контроля со стороны общества и массы мелких акционеров, и создает иллюзию безнаказанности и вседозволенности. Хорошо известно, что в 1920-е годы в высокомонополизированных секторах немецкой экономики огромные суммы «выбрасывались на ветер» в виде экономически неоправданных инвестиций или тех, которые осуществлялись лишь по соображениям престижа. Например, по мнению известного немецкого экономиста И.Шумпетера, около 1/4 всех немецких инвестиций в 1920-е годы были таким образом «выброшены на ветер» ([129] р.148).

Но аналогичную картину мы видим и сегодня вокруг крупных компаний на Западе, что было еще совсем не характерно в 1960-е годы. Примерами могут служить недавние коррупционные скандалы, в которых оказалось замешанным руководство компаний, занимавших лидирующие позиции в соответствующих секторах экономики: американских компаний Enron и WorldCom, немецкого концерна Siemens, итальянской компании Parmalat и международной аудиторской компании Arthur Andersen. Таким образом, нынешнее укрупнение компаний ведет к тем же явлениям, которые были характерны для стран Запада в 1920-е годы и которые характерны для любой монополизированной экономики.