Глобализация и спираль истории

Прослеженные выше миграционные тенденции и тенденции экономического развития отдельных стран и территорий и сами масштабы этих явлений позволяют сделать еще один вывод. В условиях глобальной конкуренции, то есть конкуренции между разными странами и территориями, одни априори оказываются в выигрышной, другие — в заведомо проигрышной ситуации. Это хорошо видно на примере Рима и Италии в античности и Скандинавии в VIII–XI вв., когда и римляне, и скандинавы пытались, с большим или меньшим успехом, преодолеть заведомый проигрыш в экономической конкуренции не только путем эмиграции, но и путем внешних захватов или даже тотального истребления своих конкурентов, как это делали римляне. Но выигрывают не только страны, оказавшиеся в более благоприятных климатических условиях, но и страны, имеющие более выгодное расположение с точки зрения торговых путей и транспорта, а также страны, которые к моменту очередного всплеска глобализации достигли наибольшей плотности населения. Классическими примерами такого рода могут служить северная Италия и Голландия, необычайно бурный расцвет которых произошел соответственно во время первой (XIII–XV вв.) и второй (вторая половина XVI в. — XVII в.) фазы европейской глобализации. И та, и другая страна имела в этот период наибольшую плотность среди всех стран Европы, что и определило их ведущую роль (см. главу VIII). Но в первой фазе северная Италия имела явное преимущество, поскольку была расположена на основных торговых путях того периода — по Средиземному морю к Леванту и караванным путям, проходившим далее на Восток. Это было одной из причин, позволивших ей стать на том этапе центром формирующейся глобальной экономики. А после открытия морского пути в Индию вокруг Африки и открытия Америки местоположение Италии потеряло свою прежнюю роль: она теперь оказалась в стороне от наиболее привлекательных торговых путей, переместившихся на побережье Атлантики. Соответственно, теперь уже прямой выход в Атлантику, а не в Средиземное море стал иметь ключевое значение для успеха в глобальной конкуренции. И эти выгоды привели не только к бурному экономическому взлету Голландии, в одночасье превратившейся в центр глобальной экономики, но и к мощному потоку миграции туда из соседних стран[180], которая, как мы выяснили, в условиях глобализации всегда направляется в те страны, которые имеют конкурентные преимущества перед другими.

Еще одним следствием или закономерностью глобализации является резко возрастающая экономическая нестабильность и неравномерность развития. Она вытекает даже из самого факта массовых миграций, а также из того, что усиление конкуренции и наплыв новых или более дешевых товаров заставляют население непрерывно пересматривать как свои потребительские привычки, так и свое участие в производстве. В итоге огромные массы людей в ходе миграций или изменения образа жизни в корне перестраивают свое участие в международном разделении труда: в тех отраслях, где они раньше выступали лишь в качестве потребителей, они начинают выступать в качестве производителей, и наоборот. Это приводит к мощным сдвигам в спросе и предложении на многие товары и постоянным и трудно объяснимым изменениям цен. Французский экономический историк Э.Лябрус описал такие процессы, происходившие в течение XVII–XVIII вв. во французском виноделии, в котором в то время была занята значительная часть населения Франции, и которая была отраслью, открытой для глобальной конкуренции. Здесь в течение всего этого периода чередовались длинные фазы подъема и спада, которые иногда длились несколько десятилетий. Причем, в периоды стагнации прибыль виноделов снижалась примерно в два раза по сравнению с нормальным уровнем, и могла оставаться на таком низком уровне в течение жизни целого поколения. Это вело к деградации отрасли, массовым личным трагедиям и росту социальной напряженности. А затем наступал неожиданный и необъяснимый с точки зрения здравого смысла взлет цен на вино и соответственно прибылей виноделов, после чего бурный расцвет виноделия также мог длиться одно или два десятилетия, прежде чем опять начиналась фаза стагнации ([144] рр. 153, 618–619).

Другим примером может служить зерновое хозяйство. С конца XVII в., когда Англия проводила политику протекционизма в отношении своего сельского хозяйства, у нее исчезли резкие колебания цен на зерно и голодоморы, в то время как во Франции и Испании, не проводивших такой политики, они продолжались и в течение всего XVIII века ([218] рр.340–341; [96] рр.383, 388–389). Более того, здесь продолжалась стагнация и упадок зерновых хозяйств, а в Англии данная отрасль в этот период бурно развивалась, и страна превратилась в крупного экспортера зерна.

И, наконец, экономическая нестабильность и неравномерность развития в эпоху глобализации касается не только отдельных отраслей экономики и провинций, но и экономического развития стран в целом. За бурным расцветом Голландии в XVI–XVII веках последовал не менее резкий спад и деградация. В начале XIX в. посол Пруссии в Голландии писал, что половина населения Амстердама находится за чертой бедности — то есть живет в нищете ([113] р.268). До этого, в XVII веке, такая же судьба постигла прежде процветавшие города северной Италии: Венецию, Флоренцию, Геную[181]. Небывалый подъем экономики, достигнутый Великобританией в XIX в., сменились экономической стагнацией и утратой ею лидирующей роли в мировой экономике в течение всего нескольких десятилетий после перехода в середине XIX в. от политики протекционизма к политике свободной торговли. В предыдущих главах приводился ряд других примеров не менее резкого ухудшения экономического положения тех или иных стран в условиях глобализации (Польша, Испания, Франция в XVII–XVIII вв., Скандинавия, Русь, Византия в XI–XIII вв. и т. д).

Что касается региональной модели развития как альтернативы глобализации, то все исторические примеры показывают стабильность экономического развития стран, развивавшихся по такой модели, обособленно от внешнего рынка. Такое развитие никогда не бывает слишком быстрым: даже США потребовалось целое столетие (1860-е — 1960-е годы) жесткого протекционизма, чтобы вывести страну в бесспорные лидеры мировой экономики. До этого для достижения той же цели Англии потребовалось полтора столетия протекционизма (конец XVII в. — середина XIX в.), а Германии, где эта задача была намного сложнее ввиду политической раздробленности и отсутствия единого емкого внутреннего рынка — два с половиной столетия протекционизма (середина XVII в. — начало XX в.). Но во всех трех приведенных примерах развитие шло неуклонно, без серьезных спадов и кризисов, опережая все страны, развивавшиеся в рамках глобальной рыночной экономики.

Еще одна особенность глобализации в экономической сфере состоит в том, что резко возрастает потребность в мобильной рабочей силе, а также в недееспособной рабочей силе, то есть к такой, по отношению к которой у работодателя не возникает никаких обязательств. Это вытекает из усиления конкуренции и нестабильности: предприниматели вынуждены искать способы, как уменьшить риски, связанные с резкими изменениями экономической ситуации. При этом понятно, что, чем меньше «лишних» инвестиций и обязательств, тем бизнес более устойчив к резким изменениям конъюнктуры. Например, если брать на работу только нелегальных иммигрантов, то для производства не требуется ни сооружения производственного помещения, отвечающего современным требованиям, ни обеспечения рабочих нормальным жильем: достаточно арендовать какой-нибудь сырой подвал для работы и бараки или вагончики для проживания иммигрантов. В случае кризиса, обвала рынка или внезапно нахлынувшей конкурирующей импортной продукции такой бизнес можно немедленно свернуть, не понеся ни копейки финансовых потерь: аренду расторгнуть, а рабочих-иммигрантов выгнать на улицу.

Конечно, можно утверждать, что всегда были и будут нечистоплотные предприниматели, занимающиеся таким бизнесом. Но глобализация очень усиливает стимулы к этому, как уже было сказано, ввиду резко возросшей нестабильности. Кроме экономической логики, этот тезис легко подтвердить целым рядом исторических примеров. Данное явление: эксплуатация, — появлялось во все эпохи глобализации, которые выше были обозначены, причем, появлялось в массовом масштабе. В прошлом наиболее частым случаем эксплуатации являлось рабовладение. Как известно, рабство как таковое существовало в самые разные эпохи, но чаще в виде домашнего рабства. А вот использование рабов в массовом масштабе и преимущественно для коммерческих целей (в сельском хозяйстве, производстве, сфере услуг), то есть для получения прибыли, мы видим во все эпохи глобализации. Примеры хорошо известны: восточное Средиземноморье в середине II тысячелетия до н. э., Ассирия и Вавилон в первой половине I тысячелетия до н. э., эллинистический мир в V–III вв. до н. э., Древний Рим с III в. до н. э. по I в. н. э., Китай со II в. до н. э. по II в. н. э., Средиземноморье в VI–VII вв., Киевская Русь-Византия-арабский мир в X–XI вв., Южная Европа в XIV–XV вв. ([160] р.178), колонии западноевропейских государств в Африке, Азии и Америке в XVIII–XIX вв., США до 1860-х годов. Даже в последние десятилетия (после начала современной глобализации) мы видим всплеск коммерческого рабовладения в виде международных сетей сексуального рабства. Как видим, все эти периоды расцвета рабовладения совпадают с теми периодами или эпохами, когда соответствующие страны оказывались в зоне влияния глобальной экономики. Причем, не вызывает сомнения, что рабовладение позволяет бизнесу достичь всех тех же целей, что и нелегальная иммиграция, а именно: минимизировать инвестиции в целях собственного выживания в условиях высокой конкуренции и нестабильности. Для организации процесса работы и содержания рабов требуется так же мало инвестиций, как и в отношении нелегальных иммигрантов. Единственной серьезной инвестицией является покупка самого раба, поэтому, как уже говорилось, как только источники поступления дешевых или бесплатных рабов иссякали, то прекращалось и массовое рабовладение (см. Комментарии к главе II).

Но и в те периоды глобализации, когда по тем или иным причинам массовое использование рабов оказывалось невозможным или невыгодным, предприниматели находили ему замену в лице какой-либо другой недееспособной рабочей силы. В современном мире такой заменой является нелегальная иммиграция, а положение нелегальных иммигрантов, работающих на подпольных производствах, часто ничем не отличается от положения рабов. И массовый характер этого явления сегодня вряд ли имеет смысл отрицать: по оценкам, число нелегальных иммигрантов и в США, и в Западной Европе, и в России исчисляется десятками миллионов человек. В предыдущую эпоху глобализации (конец XIX в. — начало XX в.) таким явлением массового использования недееспособной рабочей силы стало привлечение в массовых масштабах к производству детей и женщин, в том числе на тяжелую и вредную работу с ненормированным рабочим днем, достигавшим, как правило, 13–14 часов в день.