Глобализация и спираль истории

Глава XIII. Запретные темы западной исторической и экономической науки

Возникает вопрос — почему западная историческая наука, несмотря на ее высокий профессиональный уровень и огромные размеры выделяемого ей финансирования, не смогла приблизиться к решению тех исторических загадок, о которых шла речь выше: начиная с загадки гибели Западной Римской империи, исчезновения римлян и возникновения феодализма в Западной Европе, и кончая загадкой экономического и демографического кризиса XVII века? Слишком мало было сделано на Западе и в области исследовании процессов глобализации в истории[195], что помогло бы правильной оценке перспектив современной глобализации. Наоборот, вместо решения или попытки решения этих загадок, в последние десятилетия она все больше занималась их замалчиванием или даже сокрытием тех закономерностей, которые однажды уже были открыты или описаны.

Так, после того как я уже написал главу V о причинах возникновения феодализма, я прочитал статью американского историка Е.Домара. Оказывается, он самостоятельно пришел к тем же выводам относительно причин возникновения крепостного права. Но более того, после того как он уже это сделал, он обнаружил, что еще в течение XIX века вышел целый ряд исторических трудов, в которых на примере большого фактического материала было доказано, что крепостное право всегда возникало в условиях редкого населения: [150];[172];[206]. А крепостное право — одна из основных черт феодализма. Однако эти труды были преданы забвению — как пишет Е.Домар, они не содержатся ни в одной библиографии современных авторитетных западных исторических сборников. Более того, когда американский историк собрался написать статью о своем открытии, то какой-то исторический авторитет отсоветовал ему ее писать — на том основании, что об этом уже не раз писали, и что это — всем известный факт. В итоге он смог опубликовать свою статью о причинах возникновения крепостного права лишь спустя 12 лет. Что это за всем известный факт, — спрашивает Е.Домар, — который так хорошо скрывается, что о нем нигде нельзя прочесть? ([107] рр.31–32)

Недавно Кембриджский университет (Великобритания) выпустил обновленный сборник исторических трудов, посвященных раннему средневековью — Новую Кембриджскую средневековую историю (1-й и 2-й том, соответственно в 2005 г. и в 1995 г.). Указанный сборник охватывает период с 500 г. по 900 г. н. э. и содержат около 60 трудов разных авторов и около 2000 страниц ([166];[167]). Казалось бы — хорошая возможность для того, чтобы внять призывам английских историков Р.Ходжеса и Д.Уайтхауса о пересмотре существующей исторической концепции (см. главу IV), или хотя бы для того, чтобы осветить и подвергнуть анализу тот обширный археологический материал, на базе которого они пришли к своим выводам (см. главу III). Но в двух толстых 1000-страничных томах не только нет никаких попыток увязки исторической концепции с данными археологии, но не приведено и малой части того археологического материала по поздней античности — раннему средневековью, который Р.Ходжес и Д.Уайтхаус систематизировали в своих книгах еще в начале 1980-х годов. Зато предпринимаются попытки (не приводя всего набора фактов, а приводя лишь выборочные факты!) оспорить мнения историков об упадке Западной Европы и Средиземноморья в конце античности и раннем средневековье. То есть пересмотр концепции осуществляется, но совсем не в том направлении, что вытекает из массы археологической информации, а в прямо противоположном!

Так, Р.Гербердинг пишет, что никакого упадка античности, скорее всего, вообще не было. И обосновывает это тем, что в Римской империи было много «средневековых» черт: многие улицы, даже в Риме, были немощеные, многие дома не имели водопровода и канализации. На многих улицах был дурной запах (из-за нечистот) и было полно нищих, так что они были опасны для прогулок, особенно состоятельных людей ([166] рр.25–28). Хотелось бы в связи с этим отметить, что в сегодняшнем мире, далеком от средневековья, в эпоху научно-технической революции, в подавляющем большинстве стран: от Бразилии до Индии, не говоря уже об Ираке, Афганистане и Судане, можно встретить повсюду такие же дома и такие же улицы, без водопровода и канализации, опасные для прогулок состоятельных людей. А также людей, умирающих от голода. Означает ли это также, что большая часть сегодняшнего мира до сих пор пребывает в «средневековье»? И если не было никакого упадка при переходе от античности к средневековью, то не было и никакого прогресса при переходе от средневековья к современности?

В другой статье А.Верхульст, опять взяв лишь один факт: наличие большого числа заброшенных крестьянских дворов во Франции и Италии в раннем средневековье (о чем выше говорилось), — и не пытаясь его соотнести с другими имеющимися многочисленными фактами, пытается его оспорить, и довольно оригинальным способом. Они, — пишет он, — «не были заброшены», а это были крестьянские дворы, «у которых временно не было» владельца ([167] р.496). В чем состоит та существенная разница между «заброшенными» дворами и дворами, у которых исчезли владельцы, из описания историка не совсем понятно[196]. Но почему-то он полагает, что, раз дворы не были «заброшены», а владельцы просто куда-то исчезли, это должно доказывать, что никакого сокращения населения в ряде областей Франции в раннем средневековье не происходило. А в другом месте он даже утверждает, что распространение крепостного права на всех ранее свободных крестьян во Франции к IX веку может быть не следствием дальнейшего сокращения населения (закономерность, о которой, как пишет Е. До мар, как будто бы должно быть «всем известно»), а наоборот, результатом роста населения ([167] р.494). Непонятно в таком случае, почему, если, по мнению автора, рост населения приводит к крепостному праву, то при дальнейшем росте населения во Франции в течение Х-ХIII вв. крепостное право не усилилось еще больше, а начало, наоборот, в массовом порядке исчезать.

Аналогичные тенденции мы видим и во французской исторической науке. В главе IV приводились комментарии современных французских историков, которые плохо вяжутся и со здравым смыслом, и с имеющимися фактами. Утверждается, что римляне практически не жили в тех огромных городах, которые строили, и что они так и стояли все время пустыми. Высказывается предположение, что сокращение населения на юге Франции в раннем средневековье происходило по той причине, что там было мало епископов. Как видно из всех этих примеров, даются нелепые объяснения или опровержения именно в отношении того факта, что в конце античности и в раннем средневековье произошло резкое сокращение населения Западной Европы. Ведь если города в Римской империи строили не для того, чтобы в них жить, то значит, и население античности было вовсе не таким большим, как кажется. То же самое относится и к тому много раз уже открытому и доказанному факту, что крепостное право появляется в условиях редкого населения: если сделать вид, что никакой такой закономерности не существует, а писавших об этом авторов исключить из библиографии, то можно избавиться от одного из неоспоримых аргументов в вопросе об упадке Западной Европы в конце античности — начале средних веков.

Но все-таки наиболее кардинально к вопросу о конце эпохи античности подошли в США. Там в последнее время полностью возобладала историческая концепция о том, что никакого кризиса и упадка античного мира не было. Просто основная жизнь по каким-то причинам переместилась на Восток Средиземноморья. Ну а то, что происходило на Западе в то время — просто недостойно упоминания. В этой связи, как отмечает английский историк Б.Вард-Перкинс, в последнем издании Американского справочника (guide) поздней античности вообще исчезли статьи о франках, вестготах и англосаксах ([213] рр.170, 182). Как будто этих народов, сыгравших ключевую роль в европейской истории, не было вообще. А слова «упадок» и «кризис» американскими историками античности больше вообще не употребляются — как пишет Б.Вард-Перкинс, они стали «очень немодными» ([213] рр.87, 170).

Переписывание истории в политических целях происходило во все времена. Но обычно это ограничивалось историей одной страны — для придания большего значения каким-то событиям в жизни этой страны, важных ее текущему руководству. А тут мы имеем дело с уникальным феноменом — замалчиванием или переписыванием всей мировой истории, причем одновременно всеми ведущими западными государствами и в одном и том же направлении. В чем причина этого феномена?

Если взглянуть в прошлое, то мы увидим, что однажды, два столетия назад, такое уже происходило. До XIX века в Западной Европе преобладала точка зрения о том, что наивысший расцвет цивилизации был достигнут в античную эпоху, причем, как в отношении материальной и духовной культуры, так и в плане количества жившего в ту эпоху населения. Монтескье в 1718 г. писал, что население в античности в 10 раз превосходило уровень, достигнутый к началу XVIII века ([165] СХП). Средние века потому и были названы «средними», что они считались чем-то промежуточным между эпохой деяний великих людей античности и новым временем, и не были достойны того, чтобы им дать какое-то специальное название. Западноевропейское Возрождение было первой попыткой, путем подражания античности, вернуться к величию и сиянию той давно прошедшей эпохи. Кроме того, как говорилось в предыдущей главе, в XVIII веке, под влиянием идей писателей-меркантилистов и произошедшего в XVII веке в Западной Европе сокращения населения и экономического упадка, преобладала точка зрения о том, что протекционизм в торговле способствует сбережению и росту населения, а свобода торговли — деградации. Следовательно, и история упадка античности, вполне возможно, у многих в XVIII веке ассоциировалась с тем упадком, который Западная Европа пережила в предыдущее столетие, и вызывала мысли о возможном сходстве причин этих явлений.

Но в середине XVIII века с яростной критикой этих идей выступил шотландский философ Дэвид Юм. Он был предшественником Канта, философом-субъективистом, отрицавшим возможность познания человеком окружающего мира и наличие в этом мире причинно-следственных связей. Непонятно, как это у него сочеталось с новыми идеями в области истории и экономики (предполагающими объективную картину мира), с которыми он выступил. Тем не менее, он начал отрицать тот факт, что в античности вообще было значительное население, вступив в спор как с предыдущими авторами, включая Монтескье, так и с Р.Уоллесом, выступившим с опровержением его идей [142]; [208]. И что интересно: Д.Юм одновременно выступил также с критикой протекционизма и с пропагандой идей свободной торговли, которую вскоре, уже после смерти Юма, поддержал и развил другой шотландец — Адам Смит. То, что они оба были шотландцы, совсем не удивительно: Англия защитила таможенными барьерами саму себя, но проводила дискриминацию в отношении подвластных ей Ирландии и Шотландии, от чего страдала их экономика и население[197]. И поскольку у обоих шотландцев были причины не любить английскую систему протекционизма и вообще англичан[198], то стоит ли удивляться, что ее критика с самого начала не была объективной (см. Комментарии к настоящей главе, где приводятся некоторые примеры такой критики со стороны Адама Смита). Стараясь ниспровергнуть основы ненавистного ему английского протекционизма, Юм даже заявил, что он «молится за процветание торговли Германии, Испании, Италии и даже Франции» ([92] р.49) — то есть пусть процветают все, кроме Англии.