О массовых празднествах, эстраде, цирке

Речь на открытии Института живого слова*

Товарищи, я нахожусь в несколько невыгодном положении благодаря тому, что я несколько запоздал на это знаменательное и симпатичное собрание, и, таким образом, я рискую повторить в моей краткой речи, которую я желаю предложить вниманию присутствующих, те мысли и те тезисы, которые выдвигались на первый план предыдущими ораторами, речей которых я не имел удовольствия слышать. С этим риском я все-таки вынужден сказать то, что я считаю необходимым в этот день и в этом месте пред вами произнести.

Я думаю, что та задача, которую мы здесь начинаем в малом и которую мы должны будем расширять чем дальше, тем больше, действительно является одною из главнейших и одною из прекраснейших среди того леса задач, которые новое правительство и проснувшийся освобожденный народ со всех сторон окружают. Вообще говоря, прежде всего, раз мы социалисты и раз мы идем к осуществлению великого социалистического идеала, мы не должны забывать, что основой этого идеала и тем, что дает ему сущность одухотворенную, является забота об индивидууме. Только постольку социалистический строй является высоким, желанным, священным, поскольку он выпрямляет индивидуальности, которые в малых укладах калечатся взаимной борьбой.

Мы в настоящий момент переживаем период острейшей борьбы, в которой личности калечатся и даже гибнут, но мы знаем, что эта борьба, ведущаяся за определенный план, за определенный уклад, что при ней, по мере того, как почва утучняется, по мере этого воцаряется социалистический мир, социалистический порядок. Только об этом, о творческой стороне дела, а не о классовой борьбе, может сейчас идти речь, по крайней мере в этот момент многообещающий. Позднее, может быть, придется вернуться и к политическим бурям, нас окружающим. Как я уже сказал, социалистический строй должен заботиться о том, чтобы выпрямлять разного рода искалечения, убожества, которыми страдает огромное большинство, даже все люди, благодаря ненормальному строю, в котором раньше жило человечество и самым чудовищным проявлением которого является капитал и, в особенности, его империалистическая эра. И вот, нам прежде всего бросается в глаза эта сторона дела, именно то, что нужно вернуть человеку его живое слово.

Это может быть понято всесторонне, многогранно. Само собой разумеется, что простое изучение всякого рода болезни речи должно быть отнесено сюда, но это только механически, только как нечто в высшей степени примитивное. В этом отношении гораздо важнее сделать человеческую речь, этот орган общения со своими ближними и в значительной мере орган приведения в порядок своих мыслей и чувств, сделать эту речь звучной, гармоничной, целесообразной.

Дать речь, как целесообразное орудие индивидууму, это значит проложить правильные пути между внутренним человеческим миром и словесным его выражением, включая в словесное выражение ту эмоцию, те окраски, тот тембр, ритм, тот аккомпанемент, которые входят как нераздельные явления в человеческую речь. Это значит не только наладить эти пути, те дороги, те тропинки, которые ведут от моего внутреннего мира к моим органам речи и, таким образом, помогают мне выражать то, что я чувствую, но то, что каждое слово после того, как было произнесено, вступает в особый мир, в психику другого человека через его орган чувств, оно вновь одевается в те же как будто одежды и превращается в эмоцию и идеи внутреннего мира того ближнего, к которому я обращался с речью.

Но у нас нет никаких гарантий того, что слово, как объективное явление в субъекте людей, к которым мы обращаемся, вызывает правильные результаты, что оно находит именно тот резонанс, которого мы хотели. И очень часто искреннее слово, искренняя мысль искажается на этом пути до чрезвычайности. Оно может так или иначе исказиться у косноязычного человека, потому что у него не налажены пути к выражению, оно может исказиться после того, как из простой вибрации газовых частиц оно превращается в сложную, бесконечно тонкую вибрацию нервно-мозговой системы и, наконец, таинственным образом опять превращается в явления духовные. Следовательно, нам нужно приучить человека понимать внимающих ему и окружающих его, приучить прослеживать судьбу слова не только в воздухе, но и в душах тех, к кому слово обращено.

Я настаиваю на том, что с этой точки искусство речи глубоко психологично и глубоко социально, что, не изучивши той общественной и психологической среды, в которой слово раздается как духовный символ, а не как простое физическое явление, нельзя, в сущности говоря, сказать, что ты умеешь говорить. Мы все хорошо знаем, я, наконец, хорошо знаю, свой родной русский язык. Могу не знать или плохо выражаться на каком-либо чужом языке, это уже препона, но препона является двойственная. Кроме того, что она мешает мне, если бы я пожелал выразить свои мысли и идеалы на этом иностранном языке, она является полным разрывом отношений с теми Лицами, которые только на этом иностранном языке говорят. По существу, то, что называем «родным языком», есть язык, на котором говорят присутствующие, язык, который нам с детства понятен. Но бывает и так, что люди говорят на одном наречии, между тем про них говорят, что «они говорят на разных языках», хотя бы, повторяю, на самом деле они говорили на одном и том же. Устранить это разноязычие, дать возможность в споре, в доказательствах, в стремлении эмоционально потрясти другого человека, размерить вес, силу, остроту того слова, которое ты бросаешь, это есть настоящее владение речью.

То, что я знаю много слов, что у меня есть богатая вокабула или богатый голос, что я говорю без запинки, – это еще не значит, что я умею говорить. Умеет говорить человек тот, кто может высказать свои мысли с полной ясностью, выбрать те аргументы, которые особенно подходящи в данном месте или для данного лица, придать им тот эмоциональный характер, который был бы в данном случае убедителен и уместен.

Конечно, очень много дается стихийно, человек рождается художником речи, но как все, так и это примитивное стихийное искусство нуждается в обработке. Человек, который умеет говорить, то есть который умеет в максимальной степени передать свои переживания ближнему, убедить его, если нужно выдвинуть аргументы или рассеять его предрассудки и заблуждения, наконец, повлиять непосредственно на весь его организм путем возбуждения в нем соответственных чувств, этот человек обладает в полной мере речью. Если мы таким путем будем исходить из представления, что законченная индивидуальность обыкновенно должна иметь свои ноги, глаза, уши на месте, в самых развитых формах приближаясь к идеалу человеческого организма в его полном расцвете, то в этот идеал должна быть включена и такая способность речи в том глубоком и расширенном понимании, которое я хотел подчеркнуть.

Когда я говорил, что социализм не может не позаботиться о том, чтобы рядом с физическим, умственным, этическим и эстетическим воспитанием человека не была забыта такая важная и касающаяся всех четырех граней жизни задача, как задача развития речи, то я должен еще подчеркнуть, что для социализма это вдвойне важно. Это вдвойне важно потому, что социализм предполагает максимум общения между людьми, он разрушает индивидуальные перегородки. Внутреннее культурное значение социализма заключается не только в том, что частная собственность отпадает, что мы становимся объединенными хозяевами всего достояния, отпущенного нам природой. Нет, частная собственность есть броня, которая, с одной стороны, якобы защищает социальную личность от внешних нападений, а с другой стороны, она является причиной одиночества; наконец, частная собственность заключает в себе нечто такое, что разделяет на клетки, ограничивающие друг от друга, – своего рода раковины.

Эти раковины будут уничтожены с уничтожением частной собственности. Тогда люди перестанут встречаться друг с другом как конкуренты, и то проклятое одиночество, на которое жаловались лучшие поэты мира, жаловались и ужасались, и благодаря которому кляли свое существование, то ужасающее недоверие, с которым один человек относится к другому («человек человеку – волк»), все это зиждется в особенности на конфликтах имущественного характера; и в силу этого наиболее глубоким и ядовитым корнем является частная собственность. Но, во-первых, уничтожение частной собственности не может идти с такой быстротой, как это было бы с культурной точки зрения желательно. Во-вторых, – результаты ее могут оставаться еще долгое время. И, – в-третьих, никто не может отрицать того, что независимо от этого укрепляющего наше одиночество фактора мы одиноки еще и по другой причине: никто не может видеть непосредственно моих чувств и моих эмоций, которые только символически я могу передать другому человеку.

Каждый из нас физически представляет собой определенное сочетание физических движений красоты, определенной зрительными, пространственными впечатлениями, которые они на нас производят. И даже, если мы раскроем ему череп для того, чтобы посмотреть, что происходит внутри его, все равно мы ничего не нашли бы для наших физических органов, только одно внешнее, и не нашли бы ничего внутреннего, ибо всегда человеческая сущность поворачивается пред нашими глазами только физической своей стороной; непосредственной психологической стороной она не поворачивается.

Говорят о непосредственном чтении мыслей, о непосредственном общении даже на расстоянии между отдельными людьми; все это, однако, не проверено, мы не знаем еще, насколько эти факты научно установлены. И вот, для этого общения между людьми у нас есть способ другой: у нас есть живая речь.

В сущности говоря, в понятие речь мы не должны вносить абсолютно все способы выражения своих чувств и это стремление, пока еще, может быть, зачаточное, повернуться к человеку психологической стороной. Правда, говорят, речь дана дипломатам для того, чтобы скрывать свои мысли, а не открывать их. При социализме несравненно с большей силой, больше чем когда-либо, возникнет стремление открыть свою душу и открыть для себя душу других. Когда сотрудничество сменит собою борьбу, то именно тогда возможно [будет] более тонкое и плотное слияние отдельных индивидуумов в один общий поток мысли и чувства. Сначала это сделается глубокой тоскливой потребностью, и потом, по мере удовлетворения, все больше и больше будет делаться источником радости.

Если вы обратите внимание на дифференциализм, который происходит теперь повсюду, на то, что каждый человек обязан быть специалистом в какой-либо области, иначе движение культуры остановится, а чтобы быть специалистом – невольно надо суживать все человеческое, – это более всего бросается в глаза, – так вот, для того, чтобы человек остался человеком, необходимо, чтобы он воспользовался психологическим складом, навыком, внутренним познанием людей, специалистов в другой области, для того, чтобы ничто человеческое не осталось ему чуждым.

Каким путем это можно сделать, как не путем речи? Если мы изображаем музыкальное произведение и ту сторону, которая преследует не простое ласкание наших органов чувств, а выражение определенных эмоций и идей, и по праву называем эмоциональным, своеобразным строением речи, с этой стороны опять-таки бросается в глаза, что социализм, как это видно из самого его названия, общество ставит выше индивидуальности, и он обязан в особенности культивировать ту единую форму реального общения между человеческими душами, которую представляет собою речь. Поэтому я бы думал, что при правильной постановке эта задача является самой социалистической задачей, которую можно себе представить, что именно на фундаменте речи, а фундамент должен быть заложен в изучении самих законов речи, зиждется человеческое единение, и это единение должно быть доминирующей нашей задачей. Исходя отсюда, я сказал бы, что у нас имеется в результате индивидуалистической эпохи, которую мы пережили, некоторое отмирание иных сторон такого рода взаимообщения человеческого. Толстой определял искусство как способ заражения художником публики своими чувствами и настроением; это, стало быть, есть одна из зародышевых форм речи. Всякая речь, которая является настоящей, подлинной речью, которая вас потрясает, есть речь художественная; она переходит невольно в эту художественную форму. Речь художественна, если она ярка, если она заражена вашим чувством, и даже, когда вы не заботитесь о том, чтобы возбудить в ваших слушателях определенное чувство, даже тогда, когда приводите только аргументы, – и тогда про вашу речь говорят, что это искусная аргументация, что он художественно четко доказал; и даже при решении геометрических задач мы говорим о художественном, изящном решении этих задач.