Засекреченный полюс

А девять лет спустя весь мир облетело известие, что четыре советских четырехмоторных самолета совершили посадку на Северном полюсе, высадив на лед первую дрейфующую станцию, названную "Северный полюс-1".

Я не раз задумывался, что же мешало многим из этих отважных людей достигнуть намеченной цели. Ведь мужества у них было хоть отбавляй. Но этого оказывалось недостаточно. Причины были разные: недостаточное знание арктических условий, излишняя самоуверенность, свары и распри между членами экспедиций, плохая организация и, наконец, недоброкачественная экипировка. Кстати, последние две из них привели к неудаче экспедиции Г. Седова, а сам ее руководитель погиб при попытке достичь полюса на лыжах.

Я полон надежды, что нас не постигнет их печальная участь.

1 февраля.

Арктика не устает напоминать о себе всяческими каверзами. То напустит на лагерь свирепый ветер, грозя унести палатки, разметать бочки, то удивит снегопадом, перекрыв все дорожки непроходимыми сугробами. А сегодня она преподнесла нам очередную подвижку ледяных полей. Всю ночь палатки тряслись как в лихорадке. Воздух наполнился гулом и треском ломающегося льда. Поля молодого льда, окружившего наш островок, наползали на него, нагромождая беспорядочные груды торосов. Только к утру все неожиданно прекратилось, и наступила тревожная тишина, нарушаемая время от времени уханьем обрушившихся глыб.

Поутру мы всем скопом отправились к месту событий, дабы убедиться, что натворила природа. Картина, открывшаяся нашему взору в сером рассветном сумраке, была удручающей. Куда хватал глаз виднелись беспорядочные груды льда, перемолотые, искореженные ледяные поля. Местами ровные ледяные плиты вползали друг на друга, образовав гигантские белые надгробья, окруженные черной сеткой трещин. К счастью, аэродромная полоса пока уцелела, но за ней зловеще темнела широченная полоса темно-свинцовой мертвой воды.

Убедившись, что наша льдина пока жива-здорова, мы, промерзнув до костей, разошлись по палаткам. К температуре минус 40°С мы вроде бы притерпелись. Но поднявшийся ветер превращал работу на открытом воздухе в настоящую пытку. Это и неудивительно. Ведь даже небольшой ветерок усиливает охлаждающее действие низких температур. Эту взаимозависимость изучил американский исследователь Антарктики П. Сейпл и назвал ветро-холодовым индексом.

Я заглянул в таблицу этого самого индекса и, найдя перекрестье -40° и 10 метров в секунду, присвистнул от удивления. Сегодняшний мороз оказался ничуть не меньше -80°. Ну и ну! Куда там Оймякону с его 60°. То-то мы сегодня так трясемся от холода, несмотря на то, что напялили на себя весь комплект теплой одежды, начиная с двух пар теплого белья, шерстяного свитера, мехового жилета и кончая шубой.

Стоит повернуться лицом к ветру, как нос превращается в сосульку, а на щеках появляются зловещие белые пятна. Правда, руки надежно защищены шерстяными перчатками и огромными меховыми рукавицами-грелками, этакими портативными спальными мешками. Но достаточно на пару секунд извлечь из них руки, как пальцы деревенеют и перестают сгибаться.

2 февраля.

Два раза в месяц я провожу медицинское обследование, чтобы оценить состояние здоровья товарищей. Одни - Яковлев, Никитин и Дмитриев - относятся к нему с повышенным интересом, каждый раз выспрашивая, что да почему, другие - Гудкович, Щетинин и Петров - соглашаясь с его необходимостью, Миляев - с ироническим любопытством. И лишь Курко с Комаровым, как с неизбежным злом и докторской причудой. Комарова вообще приходится по нескольку раз приглашать на осмотр, и лишь категорическое распоряжение Сомова заставляет его нехотя подчиняться. Но все без исключения охотно опрокидывают чарку со спиртовой настойкой женьшеня. Все единодушно утверждают, что это "лекарство" очень полезно, снимает усталость и повышает бодрость. Что это, результат благотворного действия веществ, содержащихся в таинственном восточном корне, похожем на фигурку крохотного человечка, или самоубеждения, вызванного моими восторженными описаниями? Трудно сказать.

Сегодня я жду к себе Макара Никитина. Зная его пунктуальность, я заранее устраиваю "Ташкент", зажигая обе горелки, и развожу паяльную лампу, чтобы хоть немного прогреть воздух в палатке. Облачившись в белый халат - это создает особый настрой у моих пациентов, - я внимательно выслушиваю легкие, сердце, подсчитываю частоту пульса, измеряю артериальное давление, а потом въедливо выспрашиваю, нет ли каких-либо жалоб, не изменились ли сон, аппетит и проч. Макар Макарыч внимательно следит за моим лицом - не появилось ли на нем озабоченное выражение. Ну как мои дела, доктор? Все в порядке, убежденно заявляю я, укладывая инструменты на место. Все - как часы. Ну и слава богу, облегченно вздыхает он, а то я стал замечать, что аппетит ухудшился, и спать стал беспокойно - просыпаюсь по нескольку раз за ночь. Да и нервишки немного пошаливают - раздражаться стал по пустякам.

Впрочем, жалобы эти я выслушиваю почти у всех подопечных. Все они - признак полярного невроза. А причин для его возникновения в наших условиях предостаточно. Дают себя знать и условия нашей жизни на льдине. Все чаще на медицинских осмотрах я выслушиваю жалобы на возросшую раздражительность, повышенную утомляемость, тревожный сон. Это - результат воздействия темноты полярной ночи, холода, от которого спасают только спальные мешки, неуют палаток, постоянное ощущение опасности, которое усиливается при каждом торошении. Ко многому мы уже притерпелись. Но свыкнуться с полной оторванностью от Большой земли, порожденной секретностью, отсутствием известий от родных и близких, видимо, невозможно. Это особенно гнетет и давит.

Наверное, к нам можно было отнести строки Н. Асеева: "Гвозди бы делать из этих людей. Не было б в мире крепче гвоздей". Да, из нас получились бы неплохие гвозди, если бы их только не подтачивала ржавчина нашей жизни.

Да и сам я чувствую порой, что нервишки стали пошаливать. Меня вдруг стали раздражать мелочи, на которые я раньше не обращал внимания: кто-то стучит ложкой по тарелке, кто-то хлюпает супом. Я стал болезненнее реагировать на ехидные замечания по поводу моей поварской неумелости и кулинарного новаторства. Но я сдерживаюсь, памятуя наставления Водопьянова и обещание, данное ему перед отлетом на льдину.

"Когда под влиянием полярной ночи пространство вокруг суживается и когда ничего больше не видишь, то душа как-то сжимается, чувствуешь себя помертвевшим, подавленным, - отмечал в своем дневнике Д. Гиавер{35}. - Иногда такое состояние приводит почти к душевному заболеванию, против которого нет другого лекарства, кроме света".

Холод,  от  которого  избавляешься,  только  забравшись  в спальный мешок, к которому можно притерпеться, но нельзя привыкнуть. Тысячи раздражающих жизненных неудобств, превращающих простейшие процедуры в проблему, от утреннего мытья до посещения туалета. Постоянное ощущение опасности, нависшей над станцией. Оно несколько притупляется в "спокойные" дни, когда, глядя на мирный пейзаж, напоминающий скорее заснеженное холмистое поле где-то в центре России, на время забываешь,

Что наш корабль - замерзшая вода,

Гонимый то теченьем, то ветрами.

Четыре метра пакового льда

И бездна океанская под нами.

Что мы плывем без весел, без ветрил,

Прокладывая путь в кромешном мраке.

И нет защиты от могучих сил,

Готовых к сокрушительной атаке.

Но когда начинает наступать вал торосов и лед вокруг трескается, как стекло, это чувство просыпается и держит нас в непрерывном напряжении. В дополнение ко всему состоянию нервного напряжения способствует обстановка "совершенной секретности станции", наша полная безызвестность, отсутствие нормальной человеческой связи с Большой землей, беспокойство за близких, пребывающих в абсолютном неведении о нашей судьбе.

3 февраля.

У Макар Макаровича - сорокалетие. Это круглая дата, и мы отмечаем ее традиционным банкетом с поздравлениями, скромными подарками и торжественными тостами за здоровье новорожденного. До чего же разные собрались за столом люди. И не только по возрасту, по характеру, разные по привычкам, склонностям и образованию. Одни высокообразованные, разбирающиеся в философии и литературе, другие путают Эйнштейна с Эйзенштейном, парадокс{36} с параллаксом{37}, гипотезу{38} с гипотенузой{39}, убеждены, что Эдмон Дантес (герой романа Дюма "Граф Монте-Кристо") дрался на дуэли с Пушкиным. Вот они все сидят передо мной, веселые, оживленные: подвижный как ртуть, неистощимый выдумщик и остроумец Коля Миляев, всегда доброжелательный, безотказный в работе Зяма Гудкович, ироничный умница Гурий Яковлев, самый уравновешенный и неизменно добродушный Ваня Петров, суматошный, доверчивый симпатяга Саша Дмитриев, сдержанный, немногословный "полярный волк"

Жора Щетинин, беззлобно-ворчливый скептик Костя Курко, мудрый Макар Никитин, трудяга и талантливый изобретатель упрямец Миша Комаров. И во главе этой разношерстной компании - Михаил Михайлович Сомов, объединяющий ее своим тактом и непререкаемым авторитетом.

Давно известно, что любая полярная экспедиция - это не только тяжкий труд в суровых природных условиях, лишения и опасности. Это еще и жесткая проверка человеческих характеров, стойкости, испытание, которое в условиях зимовки может выдержать не каждый.

В условиях городской жизни с человеком, который тебе не по душе, можно расстаться после первой же встречи. Но в экспедиции, где твое пребывание ограничено "четырьмя стенами", ты вынужден постоянно встречаться с тем, кто тебе неприятен. Ты живешь словно в стеклянном доме. Все, что думаешь, говоришь, все тайники твоей души становятся известны всем. И никого не обманешь ни вынужденной улыбкой, ни лживыми заверениями. Все на виду: и твои недостатки, и помыслы, и взгляды на жизнь. Это порой и служит первопричиной конфликтов, столкновений характеров, конфликтов, которые ведут к самым непостижимым, непредсказуемым последствиям. В этом лежит причина неудачи американской экспедиции А. Грили. Это они, вызвав раскол экспедиции Г. Брусилова, привели к гибели ее экипаж, из которого только чудом уцелел штурман В. Альбанов. К полному краху американской экспедиции привела распря между ее начальником Э. Болдуином и капитаном судна "Америка", в которую были постепенно втянуты все ее участники. История Арктики хранит память о трагедиях, вызванных столкновениями характеров на полярных станциях и зимовках.

В условиях вынужденной изоляции (психологи называют ее групповой изоляцией), когда люди с разными характерами, привычками и манерой поведения не могут уединиться, возникшее чувство антипатии переходит постепенно в прямую вражду. В человеке постепенно накапливается раздражение, подобно электрическому заряду в шарах электростатической машины, и когда он превысит допустимый предел, между ними проскакивает разряд-молния.

Но нас, к счастью, сия чаша миновала. Конечно, бывает, что вдруг за столом вспыхивает из-за пустяка шумный спор. Не обходится без резких слов и "непарламентских" выражений. Но эти столкновения еще ни разу не переходили в серьезный конфликт. И в этом немалая заслуга Сомова. Он всегда с необычайным тактом умеет погасить возникший конфликт. Но, главное, при всех наших различиях, нас объединяет высочайшее чувство ответственности, долга перед Родиной, доверившей почетную и опасную работу. Все эти месяцы на станции царит удивительный дух доброжелательности, готовности прийти на помощь друг другу, подставить свое плечо.