Засекреченный полюс

-  Эй, Виталий, ты чего задумался? - окликнул меня Саша. - Ты вот скажи, чем они там на льдине питались столько дней?

-  С продуктами было у них плоховато, - ответил я, припоминая записки Бегоунека - чешского ученого, участвовавшего в экспедиции, - всего две банки с пеммиканом, килограмм по семнадцать, бочонок масла 5 кг, банка с шоколадом. Вот, пожалуй, и все. Не густо на 10 человек. Правда, им удалось подстрелить белого медведя. Но, думаю, если бы не Шмидт, кто знает, чем бы закончилась эта история.

-  Спасибо, хлопцы, за рассказ и за чай, - сказал Дмитриев, поднимаясь. - Пошел шифровать. Там мне Мих работки подвалил.

Я тоже отправился восвояси. После тепла, уюта радиостанции мой закуток показался особенно неприглядным.

19 января.

Даже с завязанными глазами можно без труда определить, в чьей палатке ты оказался. Каждая из них имеет свой специфический запах. Воздух палатки-радиостанции насквозь пропитан парами бензина, в обиталище гидрологов постоянно чувствуется запах химических реактивов, с помощью которых они исследуют состав проб воды. Жилище Комарова можно узнать по "ароматам" машинного масла и металлических стружек. В домике гидрологов приятно благоухает одеколоном. Палатка кают-компании - пережаренным луком, испарениями щей-борщей. Только наше подснежное убежище пахнет лишь сыростью и газом. А теперь, после поселения к нам собачьего семейства, к ним добавился запах псины, пропитавший полог и спальные мешки.

20 января.

Как счастье быстротечно. Камелек, сооруженный Комаровым пожирает бензин, как Молох. Одной бочки едва хватило на неделю. А их всего-то пять. Да одну удалось наскрести, слив остатки из старых бочек. Пришлось умерить свои аппетиты.

Но Дмитриев вспомнил, что на аэродромном складе горючего есть две полные бочки бензина.

Обрадованный этим сообщением, я сходил к Сомову и, получив разрешение, отправился с Дмитриевым на аэродром. Вернувшись, мы взгромоздили одну из бочек на подставку, всунули в нее трубку бензопровода и уселись рядом с камельком на корточки. Керосин разгорелся, и дымное пламя потянулось в трубу. Эх, если бы мы знали, к каким пагубным последствиям приведет наша предприимчивость.

Не прошло и получаса, как в кают-компанию буквально ворвался Яковлев.

-  Доктор, злодей, ты что же это делаешь?! Всю нашу рабочую площадку засрал. Теперь показаниям электротермометров - грош цена.

Я выскочил наружу вслед за Гурием из кают-компании и ужаснулся. Из трубы клубами валил густой черный дым. Ветер подхватывал сажу и расстилал ее по окрестным сугробам.

-  Это же катастрофа, - продолжал бушевать Яковлев, - гаси свой проклятый камелек. Мало того, что актинометрическая площадка пропала, так весной здесь целое озеро образуется.

Чтобы умаслить Яковлева, я налил ему кружку крепкозаваренного чая и поставил на стол банку с его любимым клубничным вареньем.

-  Ты уж извини, Гурий, что так нескладно получилось. Но пойми, без камелька я совсем пропаду. Керосина-то всего две бочки осталось, а сажу до весны сто раз заметет.

-  Заметет-то оно конечно, - сказал миролюбиво Яковлев. - А если не заметет, здесь такой потоп будет, что и Комар не поможет со своими бурами.

Впрочем, потоп весной мало меня беспокоил. До весны еще надо было дожить, а вот камелек не желал работать на керосине. Густая, жирная сажа напрочь забивала широкий просвет вытяжной трубы, и я то и дело, вооружившись половником на длинной ручке, превращался в трубочиста.

Во время очередного сеанса чистки в кают-компанию забрел Костя Курко.

-  Ты чего это там маракуешь? - спросил он удивленно.

-  Да все керосин проклятый. От него столько копоти, что я чистить трубу не успеваю.

-  Ну это дело поправимое, - уверенно сказал Костя. - Счас я тебе покажу классный способ для удаления сажи. Потом спасибо скажешь.

Я не успел спросить его, что это за способ, как он схватил кастрюлю, стоявшую на плите, вынес наружу и выплеснул ее в жерло трубы. Эффект был грандиозный. Раздался громкий взрыв. Труба отлетела в одну сторону, камелек в другую. Из топки вырвались языки пламени и, лизнув просохший полог, поползли вверх по брезенту.

Я кинулся в тамбур за огнетушителем, но он, видимо, не был рассчитан на борьбу с пожарами в Арктике и, по змеиному зашипев, выпустил струйку пены и затих.

Отшвырнув огнетушитель в сторону, оставив на скобе примерзшие клочки кожи с пальцев, я ухватил ведро с водой и выплеснул ее на огонь. Пожар удалось быстро ликвидировать, но кают-компания приобрела страшный вид. Все было в дыму, в копоти, пол залит водой, обгоревший полог свисал черными лоскутами. Сам я, с головы до ног перепачканный сажей, стоял растерянный посреди учиненного разгрома.

-  Это что здесь приключилось? - удивленно вопросил Ми-ляев, пришедший перекусить.

-  Да вот трубу Костя помог чистить. А она и жахнула, - смущенно сказал я. - Боюсь, теперь с обедом придется погодить.

-  Тогда тебя с первым пожаром, - схохмил Николай Алексеевич.

-  Это почему же с первым? - ехидно заметил Яковлев. - Лично для Курко - это второй.

Костя аж побелел от ярости, но сдержался. И, процедив сквозь зубы:

-  Ну, Гурий, погоди. Попомню я тебе эту шутку, - вышел из кают-компании, громко хлопнув дверью.

Злополучное событие, напоминание о котором вызвало гневную реакцию Курко, произошло летом. 12 июля по неизвестной причине в палатке радистов вспыхнул пожар. Пламя мгновенно охватило высохший под солнечными лучами брезент, и, когда прибежали хозяева, она успела превратиться в огромный костер.

-  Документы, документы спасайте! - не своим голосом закричал Петров и кинулся в огонь. К счастью, чемодан с записями наблюдений оказался неподалеку от входа. Едва успели его вытащить, как взорвался бачок с бензином и четырехметровый столб пламени поднялся над палаткой. За бачком стали рваться патроны. Пришлось оставить дальнейшие попытки спасти что-либо из имущества. Но главная беда заключалась в том, что лагерь остался без радиосвязи. Выручили станционные умельцы. Из остатков радиоаппаратуры и запаса деталей они собрали новый радиопередатчик.

Связь с Большой землей была восстановлена. Правда, пожар в кают-компании не принес особых бед, и после объявленного аврала она стала даже чище, чем раньше. К тому же Сомов разрешил разжечь камелек бензином, чтобы просушить помещение.

Но история с пожаром на радиостанции получила свое неожиданное продолжение - литературно-музыкальное. После моих настоятельных просьб радисты наконец установили в кают-компании репродуктор. Превратившись в очередной раз из доктора в повара, я принялся разделывать рыбу, лихо приплясывая, чтобы не замерзли ноги, под бравурную джазовую музыку. Когда она смолкла, диктор объявил: "Передаем французскую песенку "Все хорошо, прекрасная маркиза" в исполнении Эдит и Леонида Утесовых". Не успели замолкнуть слова последнего куплета, как я схватил карандаш и принялся набрасывать полярный вариант "Маркизы". Песня писалась легко, и вскоре я, аккомпанируя ударами ножа по разделочной доске, во весь голос принялся напевать: "Все хорошо, тепло и безопасно, работа в меру нелегка. Дела у нас идут почти прекрасно, за исключеньем пустяка".

Вечером, когда, насытившись, все разомлели, попивая чаек, я вдруг объявил:

- Сейчас я исполню новую песню под названием "Полярная маркиза". Предварительно объясняю: идет радиоразговор между Сомовым и Кузнецовым. Итак, "Полярная маркиза" в исполнении заслуженного кока Центрального полярного бассейна Виталия Воловича. Слова его - музыка народная.

"Алло, алло, Мих, какие вести,

Как на дрейфующей дела?

Надеюсь, дрейф идет без происшествий,

И льдина крепкая цела?"

"Все хорошо, тепло и безопасно.

Работа в меру нелегка.

Дела у нас идут почти прекрасно,

За исключеньем пустяка.

Случилось маленькое горе:

Чехол спалили на моторе,

А в остальном на льдине в океане

Все хорошо, все хорошо".

"Алло, алло, но как движок зимою

Работать будет без чехла?

Сообщите мне шифровкой деловою,

Потеря как произошла".

"Все хорошо, тепло и безопасно,

Работа в меру нелегка.

Дела у нас идут почти прекрасно,

За исключеньем пустяка.

И что чехол - не в нем терзанья:

Сгорел движок до основанья,

А в остальном на льдине в океане

Все хорошо, все хорошо".

"Алло, алло, мы все теперь в волненьи,

Удар полученный жесток.

Без промедленья шлите объясненье,

Как погорел у вас движок".

"Все хорошо, тепло и безопасно,

Работа в меру нелегка.

Дела у нас идут почти прекрасно,

За исключеньем пустяка.

И что движок - не в этом дело:

Радиостанция сгорела,

А в остальном на льдине в океане

Все хорошо, все хорошо".

"Алло, Мих, Главсевморпуть в печали.

Всему начальству тяжело,

Как вы в беду ужасную попали,

Как это все произошло?"

"Мы получили важное сообщенье,

Что скоро будет самолет,

И, как один, оставив помещенье,

Ушли с лопатами на лед.

Мы чистили аэродром,

Как вдруг раздался страшный гром,

Рвануло где-то по краям

И льдина лопнула к х...м.

Дошел до рации толчок,

На керогаз упал мешок

И запылал в один момент

За ним палаточный брезент.

Мы видим, рация в огне.

Мы прибежали наконец,

Но поздно - рации п...дец.

Движок расплавиться успел,

А на движке чехол сгорел,

А в остальном на льдине в океане

Все хорошо, все хорошо".

Последние слова песни заглушил громовой хохот, от которого зазвенели бутылки. Курко было насупился и процедил сквозь зубы:

-  Ну, доктор, погоди.

Но долго дуться он не умел и в знак примирения похлопал меня по плечу.

Когда все разошлись, в кают-компании появился Щетинин, заступивший на вахту. Мы мирно беседовали, как вдруг за стенкой камбуза раздались странные звуки, словно кто-то передвигает железные бочки.

Торошение!!! Набросив шубы, мы выскочили наружу.

Шум все усиливался, превратившись в непрерывное бу-бу-бу.

-  Слышишь, как корежит? Может, пойдем поглядим? - сказал Жора, зажигая фонарь.

Неподалеку что-то грохнуло, застонало и смолкло. Льдина вздрогнула от удара. Мы прошли метров сто-сто пятьдесят, и яркий луч фонаря выхватил из темноты груду шевелящихся, словно живых, глыб. Ледяной вал двигался довольно быстро. Под его тяжестью край поля треснул, а за нашей спиной появилась темная полоса воды. Мы отбежали назад, чтобы не оказаться отрезанными от лагеря, едва не угодив в быстро расширяющуюся трещину.

Торошение усиливалось. Из лагеря навстречу нам приближались огоньки. Все население станции спешило к месту происшествия.

-  А все потому, что мы без конца твердили: наша льдина надежная, прочная, ей никакое торошение не страшно. Вот и сглазили, - пробурчал Щетинин, пытаясь закурить на ветру папиросу.

Льдину нашу основательно помяло, но взлетная полоса, к счастью, пока не пострадала. Только нашим щенятам на все это наплевать, и на торошение, и на холод. Они уже прозрели, окрепли, твердо стали на ножки и целыми днями ведут нескончаемую игру: носятся как угорелые по палатке, тявкают, дерутся и все время норовят что-нибудь утащить или разорвать. То Саша, чертыхаясь, разыскивает пропавший меховой носок, оказывающийся в ведре с водой, то исчезает унт, то портянка превращается в лоскутки. В довершение ко всему их маленькие желудки работают в непрерывном режиме, и ты то и дело рискуешь вляпаться в пахучую кучку, оказавшуюся в самом неподходящем месте.