Засекреченный полюс

Все наши маленькие торжества - праздники, дни рождения - помогают расслабиться, снять усталость и нервное напряжение, помогают дружескому общению. И здесь чарка вина играет не последнюю роль. Однако, как ни странно, во многих арктических экспедициях царит "сухой закон". Зачастую он порожден прихотью начальника, его осторожностью, вызванной случаями тяжелых отморожений в результате злоупотребления алкоголем и даже гибели людей. Даже Нансен считал, что "употребление вина на Крайнем Севере вредно, и оно, взятое в такую трудную, опасную экспедицию, может сослужить очень печальную службу". Вот почему на "Фраме" весь алкогольный запас состоял из нескольких бутылок хорошего коньяка. Спирт же для консервации биологических экспонатов, имевшийся в достаточном количестве, был отравлен и для питья непригоден. Но я утвердился в мысли, что эти запреты порождены недоверием к людям. К счастью, Сомов не относится к начальникам такого рода. Я бы не считал его особым поклонником Омар Хайяма, утверждавшего, что "мы должны вина чураться? Вздор! Это дивный дух, что оживляет нас". Сам Михаил Михалыч довольно равнодушно относится к "горячительному", и запас портвейна, хранящийся у него в палатке, расходуется только по праздникам. Но не отрицает благотворного действия алкоголя, позволяющего немного расслабиться, поднять настроение, снять нервное напряжение. Вернее, он просто согласен с китайским поэтом Ли Бо, написавшим еще в восьмом веке:

Мне говорили, что вино

Святые пили без конца,

Что чарка крепкого вина

Была отрадой мудреца.

Но коль святые мудрецы

Всегда любили пить вино,

Зачем стремиться в небеса,

Мы здесь напьемся все равно.

За все прошедшее время ни один из нас "не перебрал", хотя издавна повелось, что в кают-компании на ящике у книжной полки стоит бутылка спирта. Намерзнувшись на открытом воздухе, любой может опрокинуть чарку "для сугрева". Но досуг, даже самый короткий, остается досугом. Его как-то надо заполнять и разнообразить в экспедициях. В экспедициях Нансена и Амундсена со скукой полярных зимовок боролись по-разному: организацией вечеров самодеятельности, охотой, игрой в карты, чтением книг. С развитием техники в арсенале борьбы появилось радио, патефоны, кино. Папанинцы развлекались шахматами и слушаньем специальных "Арктических передач" московского радио. Седовцы, помимо всего прочего, изучением "Истории партии". Но круг наших развлечений был до предела ограничен. О кино нечего было и мечтать, открытая радиосвязь исключалась, игра в карты в советских экспедициях была запрещена, шахматы так и не привились. Оставались "посиделки" по случаю каких-либо событий и книги. К счастью, наша библиотека была разнообразной, хотя в ней преобладали книги о полярных исследованиях и приключениях. Урывая время между приготовлением супов-борщей, я читал все без разбора: русскую классику, романы Гюго и Бальзака, дневники Нансена и Амундсена, увлекательные фантастические повести академика Обручева "Плутония" и "Земля Санникова", северные рассказы Джека Лондона. Но одну книгу я перечитывал по многу раз, причем с любой страницы, заранее предвкушая события, которые должны произойти. Это было бессмертное творение А. Дюма "Три мушкетера". И каждый раз, открывая книгу, я невольно уносился памятью к далеким временам детства. Я вспоминал Кисловодск. Вечно пыльную улицу Урицкого, всю изрытую рытвинами и колдобинами. И неказистый трехэтажный дом под номером 21 с широкими балконами и застекленными верандами, с развесистой алычой у входа и огромным орешником на заднем дворе, увешанном по осени зелеными шариками грецких орехов; и запущенный вишневый сад за забором, весь поросший бурьяном и лопухами; и невысокий холмик, называемый горкой, со старенькой церквушкой из красного кирпича, где мы проводили вечера, упиваясь рассказами о подвигах незнакомых нам героев. Там я услышал впервые о бесстрашном, хитроумном гасконце д'Артаньяне, о могучем и наивном великане Портосе, знатном и несчастном Атосе и лицемерном красавце интригане Арамисе. Я весело улыбался, слушая, как Портос, нанимая слугу для гасконца, остановил свой выбор на человеке, стоявшем на мосту и плевавшем в воду, полагая, что это признак, свидетельствовавший о склонности к рассудительности и созерцанию, преклонялся перед благородством Атоса, считавшего, что "надо всегда поступать хорошо, а люди потом пусть говорят, что хотят", восхищался тонкой насмешливостью д'Артаньяна, прошептавшего Арамису в минуту примирения друзей: "Ах, предатель, вы заставили нас поклясться на кресте фрондерки" (герцогини де Лонгвиль. - В. В.). Но все же самым действенным из лекарств, помогающих переносить невзгоды, как я убедился, служит смех. "Этот драгоценный дар, - как сказал С. Моэм, - ниспосланный нам Богом. Он облегчает нашу жизнь в этом смешном мире и помогает терпеливо выносить удары судьбы".

Не случайно в Арктике так ценятся анекдоты, шутка, остроумный розыгрыш. Хотя запасы анекдотов уже давно исчерпаны, и мы без труда могли бы составить список и называть только номера, но воспоминания об удачных полярных розыгрышах всегда вызывают веселый смех. Вот и сегодня припомнили Саше о резиновых женщинах, просмаковали историю "часов со Шмидтом", оценили байку Водопьянова, заставившего новичков на "Челюскине" смазывать сапоги сгущенным молоком.

- Я всей душой за остроумный розыгрыш, - сказал Сомов, - но он никогда не должен оскорблять человека.

-  Беда в том, - сказал я, - что есть люди, начисто лишенные остроумия и воспринимающие шутку как личную обиду.

-  И что, попадались вам такие? - поинтересовался Яковлев, поглаживая свою рыжую бороду.

-  К сожалению, был в моей практике такой случай. Я со своей "хохмой" попал как кур в ощип.

-  Давай, Виталий, выкладывай эту историю, - сказал Миляев.

-  Это произошло в прошлом году. Экспедиция уже заканчивала свою работу, а тут подоспел праздник - Первое мая. Начальство решило отметить знаменательную дату маленьким банкетом. Все участники экспедиции собрались в штабной палатке. Накрыли стол белой скатертью. Из заначки извлекли бутылки армянского коньяка, экипаж, прилетевший накануне с Большой земли, привез свежие фрукты. Слегка омрачало празднество отсутствие поздравительных телеграмм из дома, но мы прекрасно понимали, что это несбыточная мечта. Экспедиция была совершенно секретной. Так и казалось, что всюду развешаны плакаты: "Осторожно - враг подслушивает". И тут меня осенила идея. Видимо, на нее меня натолкнул постный вид моего соседа - известного геофизика. Он со снисходительной усмешкой слушал анекдоты довольно вольного содержания и, морщась, только пригубливал бокал при каждом тосте.

"Ну, погоди. Счас я тебя, ханжу, развеселю" - подумал я и, выбрав момент, спросил:

-  Кто-нибудь слушал сегодня последние известия? Никто? А ведь передали любопытное сообщение ТАСС.

-  Наверное, о нашей экспедиции? - сострил Иван Черевичный.

Тут все разом навострили уши.

-  Иван Иванович, ты почти угадал, - сказал я, принимая загадочный вид. - Так вот, - продолжал я, - ТАСС сообщило: Американское правительство приняло решение провести в мае месяце в районе Северного полюса испытание новой атомной бомбы. Но, в связи с тем, что там сейчас работает советская воздушная экспедиция, испытания переносятся на осень. - Я сделал паузу, чтобы присутствующие сумели оценить сказанное мною. - ТАСС уполномочен заявить, что никакой советской экспедиции в приполюсном районе не существует и это является злостным вымыслом американской пропаганды.

Громкий хохот присутствующих свидетельствовал, что моя шутка оценена по достоинству. Правда, Кузнецов, улыбаясь, погрозил мне пальцем. Между тем мой сосед, поерзав, приподнялся и незаметно покинул палатку.

Минут тридцать спустя я вышел подышать свежим воздухом и с удивлением увидел профессора-геофизика, занятого упаковкой своих приборов. Вот тебе и на. Оказывается, он на полном серьезе воспринял мой розыгрыш и стал готовиться к эвакуации. Я было пытался объяснить ему, что это сообщение всего лишь шутка, но он, зло зыркнув на меня, продолжал начатое дело.

Наш шумный "банкет" завершился чаем с кексом, приготовление которого я уже успешно освоил, и все в отличном настроении разошлись по домам. Помыв посуду - процедура, которую я всегда делал с большим удовольствием, наслаждаясь ощущением тепла, разливавшегося по всему телу, притащив со склада продукты на завтрак для вахтенного, я надел свою "француженку", давно переменившую свой первоначальный цвет разведенного какао на черное кофе, и отправился не торопясь в палатку. Но, остановившись у входа, передумал и протопал дальше, к аэродрому. Морозный воздух был крепок и вкусен. Перевалив через гряду торосов, я остановился. В душе появилось ощущение, что я нахожусь в каком-то другом, нереальном мире. Сквозь тучи, помигивая, сверкают яркие звезды. Тишина. Не слышно ни тарахтения движка, ни трелей гидрологической лебедки, ни человеческих голосов, ни скрипа снега под ногами вахтенного, обходящего с дозором лагерь. Царство белого безмолвия. "Ничто не шелохнется, небо ясно, как отполированная медь, малейший шепот кажется святотатством, и человек пугается звука собственного голоса. Единственная частица живого, двигающаяся по призрачной пустыне мертвого мира, он страшится своей дерзости, понимая, что жизнь его не более, чем жизнь червя. Сами собой возникают странные мысли, тайна вселенной ищет своего выражения". До чего же здорово описал Джек Лондон!{40} Тишина. Удивительная, неправдоподобная. Я вслушиваюсь в нее, охваченный каким-то щемящим чувством одиночества. Я вглядываюсь в бескрайние, заснеженные пространства с причудливыми очертаниями торосов, освещенное мертвенно-желтым светом луны и бликами звезд, мерцающих в глубинах бездонного неба.

Что миру до тебя? Ты перед ним - ничто;

Существование твое лишь дым - ничто.

Две бездны с двух сторон небытия зияют

И между ними ты, подобно им - ничто{41}.

Небо опять заволокло тучами, и крупные мохнатые снежинки, бесшумно кружась, садятся мне на плечи. Пора домой. А вот и лагерь. Ярко светится лампочка-маяк на верхушке антенны. Из темноты выплывают знакомые купола палаток: радиостанция с торчащей выхлопной трубой, похожей на пушку, и балкой с ветряком. Чуть дальше виднеются палатки гидрологов, одна - рабочая, которую легко узнать по штырю с флюгером и груде деревянных барабанов с намотанным стальным тросом, вторая - жилая, окруженная стенкой из снежных кирпичей и длинным снеговым тамбуром; по соседству - укрытое снежно-ледовой броней жилище ледоисследователей, от которого тянутся толстые провода к заиндевевшей градиентной установке; чуть дальше виднеется скворечник метеобудки, а неподалеку от нее брезентовый трехгранник магнитологического павильона. А вот и наша родная "аэрологическая", утонувшая в огромном сугробе. За невысоким заборчиком из снежных блоков чернеют миляевские хоромы, которые он дружески делит с Комаровым. Правда, Михаил редко бывает дома, проводя целые дни в мастерской, откуда по всей округе разносится визжание пилы, перестук молотков, басовитое гудение паяльной лампы. Здесь трудится автомобильно-ремонтная фирма "Комаров и Ко", пытающаяся оживить газик, привезенный осенью.