Венеция. Под кожей города любви
- Автор: Бидиша
- Жанр: Путешествия и география
- Дата выхода: 2009
Читать книгу "Венеция. Под кожей города любви"
— Почему туристы считают, что позволительно сидеть на ступенях моста? — вопрошает Стефания по-итальянски, ни к кому конкретно не обращаясь, и Тициана негодующе кивает, соглашаясь с ней. — Ну скажи, ты бы уселась на мостовую посреди Лондона? — Это уже обращено ко мне.
Меня же приводит в бешенство мой итальянский: все сказанное я понимаю без всякого напряжения, но когда я сама хочу сказать что-то или кто-то задает мне вопрос, особенно неожиданный, слова застревают у меня во рту, и я выхожу из себя, пытаясь выплюнуть их по одному, как апельсиновые зернышки.
Мы направляемся к кампьелло, и я понимаю, что мне здесь ужасно нравится. Крошечная площадь с коричневыми плитами мостовой, маленький газетный киоск, старый колодец с отверстием, забранным решеткой, а в домах — антикварный магазин, магазин товаров для творчества под навевающим мысли о Древней Греции названием «Artemisia» и книжная лавка. Вверх возносятся стены цвета лососины, на окнах квартир коричневые ставни. Дом побогаче украшен черными с золотом решетками; он прячется за горгульями и пиками, на нем вырезанный из камня семейный гербовой щит. Я не могу разглядеть, как именно называется эта кампьелло, потому что табличка на стене совсем стерлась. Вбок от площади отходит узкий проулок, упирающийся в зеленую, покрытую тиной воду, — место, явно не подходящее для прогулок при луне.
Тициана барабанит в дверь, замечаю номер — 2571. Из-за двери отвечает резкий женский голос. Его обладательница не впускает нас до тех пор, пока не выслушивает наши развернутые биографии и клятвенные заверения в том, что мы не являемся преступниками. После этого она широко распахивает дверь и заключает нас в свои объятия, которые сопровождаются радостными криками. Мы, все трое, хихикаем и переглядываемся. Нам нравится эта шальная девчонка. Одета она в микроскопический топик и шортики-стрейч, меньше которых я в жизни не видела. Кроме нее тут проживают еще три девушки, все студентки.
Квартирка подходит мне идеально: каменная кухня без окон, на кухне плита, разделочный стол и несколько табуреток; каменная ванная комната приблизительно два на три метра тоже без окон, оборудована она душевой кабиной. Узкая, почти вертикальная лестница со ступеньками-перекладинами ведет в отдельную комнату. В комнате дощатый пол, в угол задвинута односпальная кровать, рядом с ней дешевый шкаф, у противоположной стены симпатичный диван-кровать. Два высоких окна (сейчас они закрыты ставнями) выходят на кампьелло. Для Венеции тут дешево — 800 евро в месяц, в эту сумму входят все коммунальные счета, да к тому предоставляются постельное белье, одеяла, швабры, посуда и даже запас электрических лампочек, о мешках для мусора я и не говорю.
Мы выходим на улицу под причитания девушки, которая машет нам чуть не со слезами и обещает передать в мое пользование все свои стиральные порошки и прочие моющие средства, кое-какие съестные припасы, кофе, а также все шампуни и мыла, на какие я положу глаз. Сама она собирается съезжать.
— Это то, что нужно. Идеально! Спасибо, Стеф. Спасибо, Тициана, — твержу я, ликуя.
До меня доносится громкий птичий щебет. Я задираю голову. На подоконнике третьего этажа «моего» дома замечаю большущие птичьи клетки в окружении корзинок с розовыми и ярко-алыми цветами. Мне так радостно видеть все это — счастье просто переполняет меня.
Тициана прощается, сдержанно улыбаясь: ей еще предстоит проработать все детали. Она обещает позвонить Стефании позже.
— Идем. Покажу тебе, как отсюда выйти к Кампо Санта-Маргерита, — обращается ко мне Стеф. — Ты выбрала чудесное место, здесь все в пяти минутах ходьбы.
— Я так благодарна тебе за все, что ты для меня делаешь! Следовало бы сказать это раньше.
— О, тебе помогать непросто, — ласково отвечает Стефания. — Но… стоит тебе отказаться от моей помощи, и все усложневается.
— Усложняется, — поправляю я ее. — Да, ты права, — бормочу я себе под нос.
Заодно мы решаем обследовать окрестности. Вне сомнения, доминирует колоссальное коричневое здание церкви Фрари. По сравнению с ней церковь Сан-Рокко и резное здание скуолы того же названия, расположенные рядом, кажутся игрушками. Площадь очень красива, хотя немного тесноватая и гулкая. Здесь много молодежи. Вообще, место более живое и не такое чопорное, как район богатых семей, где живет Стефания. Сразу за Скуолой Сан-Рокко видим, как женщина с девочкой лет пяти сидят и едят мороженое, изучая карту. Разговаривают они на смеси испанского и американского английского.
— Ну ты смешная, мамуля! — весело восклицает девочка.
— Ты тоже смешная, — нежно отвечает женщина.
Девочке чем-то не нравятся грязновато-серые голуби; их тут целая стая, они топочут вокруг, клюют крошки. Малышка вскакивает и пытается отогнать птиц, машет на них руками.
— Мамуля, ну посмотри же, — испуганно зовет она на помощь.
— Не бойся.
— Мам, ты что, не можешь их поймать или убить? Убери их отсюда как-нибудь!
Мы со Стефанией идем дальше и поворачиваем налево перед пастичерией «Tonolo», минуем антикварную лавку того парня, что, по словам Стефании, любит разгуливать с подсолнухом в руках а-ля Оскар Уайльд. Он и сейчас у себя, выглядывает изнутри. Проходим мимо церкви Сан-Панталоне — вид у здания такой, будто его строили из полосок необработанной фанеры. Очередной мост, и мы оказываемся в хорошо знакомых местах. Несколько парней — похоже, студентов — выходят из обшарпанного бара возле узкого прохода. Мы тоже решаем зайти в бар.
— Как поживает твой кузен Ренато? — спрашиваю я Стефанию, эти ребята мне чем-то его напомнили.
— А! Скоро уезжает на год в Америку. Хорошо, что он едет сейчас, пока молодой, так что сможет освоить язык как следует.
К тому же, говорит ее взгляд, там у него будет больше возможностей разобраться со своей сексуальной ориентацией, чем в Венеции.
Мы вынуждены прервать разговор, поскольку к нам пристает нищий. Смуглый, тощий, похожий на мавра, он держит картонку с надписью. На нем синяя каскетка и рубаха. Стефания отдает ему всю мелочь, около пятидесяти центов. Нищий недоволен, смотрит на монетки с отвращением:
— У вас что, не найдется ничего посущественнее? На это ничего не купишь. Посмотри сама, это же ерунда. Что я могу сделать с этими пятьюдесятью центами? Самый дешевый хлеб — не дешевле евро.
— Ты что, серьезно? — отвечает Стеф. — Я тебе отдала все, что у меня было. И ничего больше ты не получишь, так что иди своей дорогой.
Нищий подходит еще ближе к нашему столику, опирается о него бедром и продолжает приставать к моей подруге:
— Я есть хочу. Я подошел к тебе, попросил о помощи, и что я получил? Вот это? Нехорошо, слишком мало.
— Продал бы свою шапку, — бурчу я под нос по-английски.
Он поворачивается ко мне и протягивает руку.
— Поразительно, — бормочет Стефания.
Я начинаю перетряхивать убогое содержимое своего кошелька. Ни одна из нас не захватила с собой денег.
— Нет, Бидиша, не делай этого, не нужно, — говорит Стеф.
Нищий не отстает. В конце концов я тоже даю ему полтинник, и он удаляется.
— Можно подумать, что он и впрямь купит себе сэндвич, — грустно замечаю я.
Вечером мы празднуем удачное завершение квартирных поисков — ужинаем в итальянско-арабском ресторане с Марой и Бьянкой, подругами Стеф, обе они занимаются архитектурным дизайном. За соседним столом семейный праздник. Там собралось человек двадцать, представлены все возраста — от восьмидесятилетней бабули до младенца трех месяцев от роду, — плюс песик Лоренцо, с которым нам приходится познакомиться. Ресторанчик скромный — «настоящий», не для туристов. Столы стоят вдоль канала. Это создает особую ауру — бархатно-синяя жаркая ночь, ни ветерка, внизу беззвучно колышется вода.
Мара — очень темпераментная, с неправильными, резкими чертами лица, торчащими вперед зубами и короткими черными волосами. На ней очки в прямоугольной оправе. Бьянка не менее энергична и поразительно хороша собой: печальные акварельно-голубые глаза мадонны, а лицо нежное, почти английское — пока она не поворачивается ко мне боком. Профиль у нее плоский, длинный, с крупным перебитым носом, точно с портрета дожа эпохи Ренессанса.
Разговор идет о том, что летом приходится держать окна нараспашку, так что, похоже, учитывая венецианскую скученность, здесь все слышат, что делается у соседей. Мара рассказывает мне по-английски:
— Мой бойфренд наполовину швейцарец, и иногда по вечерам я прошу его почитать вслух что-нибудь по-немецки. Один раз он вот так читал мне, и вдруг мы услышали на верхнем этаже шум — ну, ты понимаешь… — Она многозначительно округляет глаза. — Мы слушали какое-то время, а потом я говорю Дарио: «Нам по тридцать лет, и чем мы занимаемся в постели? Читаем немецкую книгу. А им там по сорок пять…» И после этого у нас было два раза.
Бьянка пренебрежительно фыркает и лаконично комментирует:
— Но оба раза по две минуты.
У нее имеется наготове похожая история о немолодых соседях, которые занимаются этим, «как два средних размеров буйвола». Рассказывая, Бянка хрюкает, пыхтит, сопит и рычит, пока мы не разражаемся хохотом, привлекая доброжелательное внимание семьи за соседним столом. Там тем временем развлекаются с малышом: его снимают с дедушкиного плеча, передают из рук в руки и, высоко подняв, демонстрируют собравшимся, будто ценный лот на аукционе.
По дороге домой я смотрю на луну, висящую низко в небе. Сегодня она темно-оранжево-красная — полыхающий неон без намека на белизну. Мы долго стоим во дворике рядом с домом Стеф: происходит обычная церемония — Стеф и я уговариваем Мару и Бьянку подняться пропустить по рюмочке на сон грядущий. Девушки изображают нерешительность, они не хотят нас стеснять, это обсуждается. Наконец, по прошествии некоторого времени (хватило бы и половины его, чтобы уступить, соблюдая все правила приличия), мы вчетвером поднимаемся наверх.
В квартире у Стеф мы распахиваем балконные двери, наливаем себе портвейн со льдом и сидим, любуясь Большим каналом — безмолвным колышущимся мраком с дрожащими огоньками.
— О, между прочим, помните того русского красавчика? — спрашивает Мара. — Официанта? Он теперь работает в замечательном месте, ночном баре «Postali». Один раз он выглядел очень усталым. Я ему сказала об этом, а он отвечает: «Ах нет, видите ли, мне много о чем приходится думать, я все время думаю». Я говорю: «Да что вы, и о чем же это вы думаете?» А он отвечает: «Я думаю о сигаретах, о разных сортах сигарет».
Стеф, Мара, Бьянка и я обмениваемся разочарованными взглядами.
— Что ж, прощай, красавчик, — заключает Стеф.
— Да уж, бывает, покажется, что шкаф очень красив. А откроешь его, увидишь, что внутри, и больше не захочешь открывать, — говорю я.
— А знаешь, — обращается ко мне Стеф, — в Венеции сейчас появилось движение, началось это года полтора назад, когда мальчики из богатых семей уходят из дому, живут на улице с собаками, просят милостыню.
— Но почему?
— А просто так, без всякой причины. Из-за апатии. Социальной подоплеки нет никакой, — резко говорит она. — Они не антикапиталисты. Они клянчат у меня деньги, а я отвечаю: «Почему? Мы одного возраста. Вы можете работать».