Венеция. Под кожей города любви

— Не забывай, у нас маленький городок, и у людей, которые здесь живут, соответствующий менталитет. Они не любят чужих, особенно туристов, — говорит Стефания.

— Но есть и хорошее: мне кажется, в вашем городе нет ничего некрасивого, — продолжаю я, — разве что граффити в новом квартале у побережья.

— А это в основном дело рук десятилетних ребят, вообразивших, что они в Нью-Йорке. Им немного обидно жить в таком месте, как Венеция… Счет принесли, — мрачнеет подруга, глядя на меня. — Давай начинай прения.

— Ради бога, Стеф, позволь мне заплатить.

— Нет. Ты у меня в гостях.

— Что ж с того? Ты слишком дорого платишь за то, что позволила мне вторгнуться в твое личное пространство на столько дней.

— Да тут и говорить не о чем, всего пять евро.

— Вот именно! Так и позволь мне их заплатить!

— Нет, нет, Бидиша, кроме шуток…

— Кроме шуток. Вот и я о том же… Ну ладно, хорошо. Я разрешаю тебе платить за все, но через десять лет… куплю тебе машину.

Мы с Джиневрой и Стефанией плетемся обратно, по направлению к дому Стеф. Ее родители пригласили меня отужинать. Я до сих пор еще не виделась с Лукрецией, мамой Стеф. От Сан-Поло мы идем через большой белый мост рядом с вокзалом и далее движемся по основному маршруту туристов, длинной улице Листа-ди-Спанья, до самого дома. Эта часть Венеции — подделка, дешевка для наивных и доверчивых: дрянные магазины, дорогущие кафе, пункты доступа к Интернету, гостиницы не лучшего пошиба… Здесь проходит единственная прямая дорога, ведущая от вокзала к мосту Риальто, поэтому по ней идут все. Можно не спешить, мы просто вовлечены в движение толпы, а впереди нас ожидают дом и ужин. Мысль об этом кажется приятной.

— Как хорошо без машины. Я нисколько по ней не скучаю, — говорю я.

— Знаешь, как называют вождение автомобиля в Риме? — спрашивает Стеф. — Визжи и езжай!

— А ты сейчас куда? — обращаюсь я к Джиневре.

— Провожу вас до дома, а потом пойду к себе, ужинать.

— Это значит, ты делаешь крюк — всю дорогу в ту сторону с нами, а потом обратно к себе?

— Мне не трудно. Я предпочитаю быть слугой, а не господином, — отшучивается она.

— Стеф, не могу понять, а почему здесь нет бедняков, — произношу я спустя какое-то время. — Похоже, здесь вообще нет классовой системы как таковой.

— Да, верно, бедных в Венеции нет, — она переходит на итальянский. — По крайней мере, бедных в британском понимании. У нас общество нетривиальное. — И снова по-английски: — Социальные различия есть, но они очень глубоки и скрыты.

— А вы? К какому слою общества вы относитесь?

Деликатная пауза.

— С маминой стороны у нас очень, очень старая семья, поэтому у нас красивые дома, много произведений искусства.

— Твоя семья относится к аристократам?

— Да… хотя нет, — отвечает Стефания осторожно.

— К интеллигентам?

— Да… Вероятно, что-то наподобие, — соглашается моя подруга, но мне кажется, она скромничает.

Пока мы втроем пережидаем, позволяя толпе протиснуться в устье особенно узкой улочки, я замечаю высоко в стене металлические кольца. К ним когда-то привязывали лошадей. Джиневра деликатно поясняет:

— Мне кажется, что это городской миф, зародившийся где-то в семнадцатом веке. Сама подумай, как можно было водить лошадей вверх и вниз по мостам? Проходы слишком узки, лошади над каналами сталкивались бы друг с другом! И потом, лошадям нужно движение, а где бы они тренировались? Нет, лодки и пешая ходьба во все времена в Венеции были гораздо удобнее.

Мы смотрим на канал и видим, как длинная черная пустая гондола беззвучно огибает угол. Золотой завиток на конце похож на воздетый коготь дракона. Пузатый гондольер одет в черно-белую фуфайку, как у каторжника, на голове канотье, но мне почему-то кажется, что он не особо похож на хрестоматийного итальянца.

До сих пор я каталась только на трагетти — гондолах, пересекающих Большой канал за сорок центов. Я стояла в лодке, и у меня было полное ощущение, что меня переносят в пригоршне над рулонами бархата.

— Ты на такой плавала? — спрашиваю я у Стеф, когда гондола скрывается из вида.

Она морщится презрительно:

— Это не для венецианцев.

— Поездка на гондоле стоит шестьдесят евро, — замечает Джиневра, — а песни они поют неаполитанские. Ничего общего с Венецией.

— Так все это просто надувательство?

— К сожалению, да. Ты уж извини.

В тот вечер родители Стефании устроили потрясающий ужин: изящные тарелки костяного фарфора, серебряные приборы, полотняные салфетки, красное вино, печеная фасоль со сливочным маслом, нежнейшее мясо под зимним, согревающим изнутри соусом, сыры и хлеб нескольких сортов, шоколадные конфеты «Charbonnel et Walker» — мой подарок.

Что за человек Лукреция Риттер, мать Стеф? У нее очень короткие вьющиеся седые волосы, похожие на мочалку из проволоки, подтянутая жилистая фигура; белое, точно напудренное мукой лицо, широкие скулы обтянуты тонкой кожей. Выражение лица очень напряженное, чтобы не сказать чопорное, взгляд пронзительных синих глаз холоден и строг. Все в ней говорит о мудрости, проницательности и жесткости. Она бледная и сухая, как деревяшка, просоленная морем и выбеленная солнцем. Лукреция объясняется на безукоризненном английском, но интонации твердые, почти немецкие. Голос у нее резкий, надтреснутый. И притом — удачный брак явно налицо: в какой-то момент разговора (по-итальянски) Грегорио восторженно расхохотался и нежно растрепал Лукреции волосы. Лукреция заметила, что я на них смотрю, и на скулах у нее выступил румянец — холодные розы на снегу.

Мы со Стеф отправляемся погулять с собакой — после такого ужина нужно размяться. Знакомлюсь с Неро, властелином этого семейства: черная длинноносая псина средней величины. Стефания нашла его в Милане: кто-то запихнул щенка в мусорный контейнер, а она вытащила. Хотя Неро и купается в роскоши (надо видеть, как во время ужина его морда с блаженно прикрытыми глазами покоилась на коленях у Грегорио), он сохранил все замашки уличного пса. Пронзительно тявкая, он несколько раз наскакивает на меня, после чего успокаивается.

Грегорио выходит проводить нас на лестницу и — очевидно, из общих соображений — решает объяснить мне, как добраться до вокзала.

— Видишь мост?

— А, да.

— Не ходи по нему. Иди в другую сторону. По дороге на железнодорожный вокзал нет моста. Если видишь мосты, беги прочь!

— С удовольствием займусь марафоном. Полезно для ног, учитывая, сколько здесь мостов.

— Кстати! А ты знаешь, что марафон в Венеции на самом деле называют «Вверх и вниз по мостам»? Очень сложный маршрут.

Мы прекращаем разговор, так как Неро уже внизу у дверей и активно рвется на улицу.

Выходные проходят в полнейшем спокойствии. Я пытаюсь перенимать невозмутимость, изящество, основательность, стиль и вежливую непреклонность во всем. Мне известно расхожее представление о сердечных, благородных, но вспыльчивых итальянцах, однако суть их сердечности — не в слепом благодушии, а в жизнерадостном отношении к соблюдению этикета, ответственном — к сохранению семьи и традиций и в оптимистичной надежде на то, что ничто не будет меняться со временем. Нужно хорошо выглядеть, прилично себя вести и четко осознавать свое положение в обществе (что касается меня, то я — молодая благополучная женщина, подруга единственной и неглупой дочери из старой семьи с устоями).

Как-то днем я писала в гостиной свои заметки и услышала голоса на лестничной площадке.

— Я хочу познакомить тебя со своей подругой, — говорит кому-то Стеф по-итальянски.

Едва я успела закрыть тетрадку и подняться, как в комнату, улыбаясь, вошел высокий, совсем юный стройный красавец: весь золотистый, с рыжеватыми волосами и нежным румянцем. Голубоглазый херувимчик с открытым улыбчивым лицом…

— О, привет! — говорю я уверенно и — надеюсь — очень приветливо.

— Привет, — отвечает он на приторно-правильном английском и одаривает меня ответной улыбкой.

Просторные джинсы, тесная маечка, полные губы… Может, он?.. Но парнишка буквально лучится чистотой и непорочностью.

Обмениваемся рукопожатием — тока не пробегает. После его ухода Стефания рассказывает, что зовут его Ренато, что ему шестнадцать, почти семнадцать, и это один из двух ее двоюродных братьев.

— Подозреваю, что он слегка голубоват, по крайней мере, недавно он жаловался мне, что не может выбрать, куда пойти учиться — на биолога или на модельера. А раз мы были у них в гостях, ему тогда было лет семь или восемь, так он от нас убежал, а потом вернулся с накрашенными губами…

— В женской одежде и напевая песенку?

— Точно. Если он гей, надеюсь, он уедет отсюда. В Венеции ему может прийтись туго.

— И ведь такой красавчик… — вздыхаю я.

В последний день перед моим отъездом нас охватывает потребность увидеть море. Мы отправляемся на самый юг города и бродим по длинной мраморной набережной Дзаттере, глядя на воду, горящую на солнце, точно голограмма. Напротив — остров Джудекка с тремя белыми равноудаленными друг от друга церквями и низкой линией горизонта.

Под конец прогулки добираемся до большой деревянной платформы, выступающей в море, — плавучей лодочной пристани. Мы со Стеф нежимся, лежа на деревянном настиле и ощущая, как в паре метров под нами шевелится море.

Наконец, часа через два, заставляем себя встать — нам предстоит встреча с дядей Стефании, промышленным дизайнером. Гламурный просторный офис увешан дизайнерскими и архитектурными чертежами, эскизами, на демонстрационных столах — макеты. Не похоже, что здесь кипит работа; может, сотрудники за столами и трудятся изо всех сил, но с таким видом, будто попивают кофе в буфете. Дядя — высокий, радушный, в синем костюме, ему лет шестьдесят или около того. У него белая кожа и острый нос, седые волосы безукоризненно причесаны.

Происходит церемония знакомства с чередой глянцевых, вежливых, сине-костюмных мужчин.

— Мы с моей английской подругой решили навестить дядю, — поясняет им Стефания по-итальянски.

— О, вы вместе учитесь? — участливо вопрошает один из мужчин.

— Нет! Нам уже двадцать пять и двадцать шесть лет, — в голосе Стеф слышно удивление.

— Вы англичанка? — спрашивает меня мужчина по-итальянски.

— Да, — отвечаю я.

— Приятно с вами познакомиться, — произносит он на чопорно-правильном английском.

— И мне приятно познакомиться с вами.

Их здесь учат, что «приятно» — очень английское слово, думаю я.

— Вы страдаете от морской болезни? — звучит вопрос.

— Э-э… Нет…

Так вот и получилось, что мы оказались на холодном, как лед, катере в двухчасовой поездке по промышленной части лагуны в обществе тридцати горластых подростков двенадцати-тринадцати лет (школьная экскурсия). Вообще-то это интересно («Мне нравится эта индустриальная панорама», как выразилась Стеф), и я не без любопытства рассматриваю серые фабрики и ангары, над которыми возвышаются металлические трубы, выкашливающие горячий черный дым. Понятное дело, в моем путеводителе по Венеции таких картинок нет. Впервые вижу, что венецианские воды могут быть не похожи на солнечную пастель: стоячая, маслянистая и грязная субстанция лениво кренится к неестественно темному небосклону.