Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести

Белов

Стоковый ветер с купола свирепствовал третьи сутки. В дома, которые ещё со времён Первой экспедиции занесло многометровой толщей снега, свист пурги не доходил, там было тихо и спокойно, и лишь неизбежные, три-четыре раза в день вылазки в кают-компанию заставляли обитателей Мирного проклинать опостылевший стоковый ветер. Впрочем, двадцать пять метров в Мирном — это ещё не пурга: далеко ходить никому не нужно (разве что за мясом на холодный склад, что на седьмом километре, там есть аварийный запас), метеоплощадка, аэрология и прочая наука — под рукой, и если соблюдать элементарные требования техники безопасности, такая пурга особых хлопот не доставляет. Ну расчищать двери, выходы из тамбуров нужно, радиозонды с удвоенной осторожностью запускать и к барьеру близко не подходить, чтобы не свалиться в море. Другое дело, если задует по-настоящему, метров на сорок — пятьдесят в секунду; здесь уже всякие шутки в сторону, в двух шагах от дома можно погибнуть. Когда на станцию обрушивались такие ураганы, жизнь замирала. Люди выходила на свежий воздух при крайней необходимости и только в связке, передвигались, держась за леера и по прибытии на место немедленно докладывались дежурному. Многого недосчитывались в Мирном после такого разгула стихии. Ветром опрокидывало столбы электропередачи, гнуло антенны, уносило за тридевять земель всё, что плохо лежало, а однажды ураган, переваливший за двести километров в час, сорвал с мертвяков самолёт ИЛ-12 и утопил в море его обломки.

Хуже всех в непогоду лётчикам. Они вообще по натуре народ деятельный и нетерпеливый, на земле работа для них не работа, по-настоящему полноценность свою они ощущают лишь в воздухе и потому острее, чем люди других профессий, переживают унизительную зависимость от погоды. Особенно полярные лётчики, для которых нормальные метеорологические условия — редкое и счастливое исключение. Жёсткие наставления и инструкции связывают полярных лётчиков по рукам и по ногам настолько, что, если захочешь летать по правилам, будешь почти всегда сидеть на земле. Нигде так природа не сопротивляется авиации, как в высоких широтах. Можно взлететь — на трассе непогода; видимость «миллион на миллион» — в месте назначения низовая пурга; погода лучше не придумаешь — не проходят короткие радиоволны, и нарушается работа компасов, а на ориентиры в полярной пустыне не очень-то надейся; всё и везде идеально — так самолёт обледенел… Хочешь летать в высоких широтах — готовься к тому, что каждый день будешь рисковать, нарушать инструкции. А не нравится такая перспектива — летай над Большой землёй. Тоже будут любимые лётчиками острые ощущения, но в пределах установленных правил…

Не узнав на радиостанции ничего нового, Белов, держась к ветру спиной, пошёл на Комсомольскую сопку и по железной лесенке забрался на смотровую площадку, образованную верхом огромной цистерны.

Мирный замело по самые тамбуры; когда стихали порывы ветра, можно было увидеть лишь силуэты нескольких домиков, защищённых от пурги складками местности. Снежным одеялом покрылись скалы островов, оторвало от берега и унесло в море припайный лёд, сторожевыми башнями возвышались айсберги, давным-давно севшие на мель и ставшие неотъемлемой частью здешнего пейзажа. Через месяц — полтора, подумал Белов, многое переменится: могучий лёд снова скуёт море Дейвиса, на свежий припай придут тысячи императорских пингвинов, и понемногу наступят сумерки, переходящие в долгую полярную ночь.

Припай! Был бы он сейчас, многокилометровый железобетонный припай, — никаких проблем, поднялся бы с него в два счёта. Ледяной барьер — естественная и лучшая защита от стокового ветра, разогнался бы вдоль берега…

Белов знал одно: раз Семёнов молчит — ему плохо. Рация здесь ни при чём; если даже вышла из строя — на Востоке есть запасной передатчик. А вот если что с дизелями — дело швах, без тепла долго не продержаться…

Остро ощутив свою беспомощность, Белов неожиданно вспомнил, как безусым мальчишкой, только что закончившим лётную школу, напросился выручать друга. Было это в сорок третьем, возле Геленджика. Петьку Кольцова подбили в воздушном бою, и ребята видели, как он выбросился с парашютом на ничейную землю. Белов полетел к нему на ПО-2, и вдруг — «мессер». Немец обрадовался — уж очень добыча лёгкая, беззащитный «кукурузник», деваться ему некуда — и рукой провёл по горлу: сейчас, мол, будет тебе «чик-чик». Было очень обидно погибать без всякой драки; Белов вытащил пистолет и для очистки совести пульнул по весёлому немцу. Попал! Одним-единственным выстрелом сбил «мессера» — в первом боевом вылете. И спас изумлённого такой развязкой, безмерно счастливого Петьку. А вернулся на аэродром — комполка Савельев, Герой Советского Союза и замечательный ас, вызвал гордого своей удачей мальчишку из строя и стал ругать его на чём свет стоит. Белов стоял навытяжку, обливаясь потом и с недоумением слушая ругань: может, спутал командир? А тот перевёл дух и закончил: «Ну, что мне с тобой делать? Отлупить, в обоз перевести или наградить?» «Наградить!» — со смехом подсказали товарищи. Оказывается, ритуал был такой в савельевском полку…

— Белов тогда на ледовую разведку летал, а Мишка был у него бортмехаником. Самолёт на корабле, выход в море всё откладывается, и Мишка отправился на берег культурно отдохнуть. Малость перебрал, в каюту идти побоялся и лёг спать в шлюпке. Проснулся — на одной ноге есть ботинок, а на другой нет, потерял по дороге. Разозлился, выкинул его в море, надел резиновые сапоги и пошёл покупать новую обувку. Только ступил на берег — видит, торчит из грязи потерянный ботинок. Вытащил его, обложил задушевными словами и швырнул в набежавшую волну. Возвращается на корабль с обновой, а один матрос говорит: «Миш, не твой ботинок? В море плавал, выловили». Мишка сердечно поблагодарил, взял ботинок и с такой силой запустил его в море, что чуть сам за ним не вылетел… — Старик идёт, братва!

Стряхивая с себя снег, в комнату вошёл Белов. Хмуро обвёл взглядом лежащих на койках товарищей.

— Дым коромыслом, посуда не вымыта. Кто дежурный?

— Жёлудев! — выкрикнул кто-то под общий смех. Белов жестом успокоил возмущённого штурмана, усмехнулся и сел за стол. Шутка имела старое происхождение. Несколько лет назад Жёлудев, яростный борец за чистоту и самый аккуратный человек и отряде, попал в нелепое положение. В Амдерме бушевала пурга, и лётчики изнывали от скуки в гостинице. В переполненном номере было накурено, на полу валялись окурки, постели разбросаны. И тут в гости к экипажам заявился сам начальник полярной авиации. Вошёл, округлил глаза.

— Грязь! Вертеп! Кто окурки набросал?

— Жёлудев, товарищ начальник!

— Безобразие! Чья постель перерыта?

— Жёлудева, товарищ начальник!

— Где Жёлудев?

— Я, товарищ начальник! Только это все…

— Молчать! Всем покинуть помещение, Жёлудеву — произвести уборку и выдраить пол! Через час лично проверю. — И взбешённый Жёлудев остался выполнять приказ — нрав у начальника был крутой.

Белов забарабанил пальцами по столу, и все притихли.

— Лёша, — обратился он к радисту, — когда последний раз звонил в радиорубку?

— Только что.

— Ничего?

— Молчат.

Снова барабанная дробь по столу.

— Так… Анекдоты будем рассказывать или мозгами пошевелим? Дима, план аэропорта на стол.

Лётчики переглянулись: начальник явно что-то задумал.