Желтое, зеленое, голубое[Книга 1]

ГЛАВА XVI

На лодках и на катерах в город все везли и везли охапки черемухи и белой сирени. Казалось, люди заваливали город цветами, как сеном.

Георгий уехал, и у Нины во всех вазах сирень и полевые цветы.

Он собрался в несколько дней, уехал счастливый и тревожный, решил, что если все будет благополучно, то будет стараться поступить в училище. Нина согласна. Она понимает, что, конечно, ему надо учиться, ему так хочется, он очень многого ждет от ученья. Он многого не знает.

Но как-то грустно на душе. Неужели он что-то теряет? Неужели мог бы избрать какой-то иной путь?

От ума Нина понимает, что надо учиться.

Иногда Нина верила в предчувствие.

Она упрекала себя: «Может быть, мне жаль расставаться с этим новым городом и с моей новой жизнью?» Она, конечно, найдет дело и в Москве. Георгий прав, когда говорит, что не хотел бы остаться провинциальной знаменитостью, неучем.

Опять, как в тот вечер, ей часто теперь казалось, что у него будет трудный путь.

С отъездом мужа дома стало невесело, и только эти цветы, которыми полна вся квартира, утешают. Огромные букеты черемухи и белой сирени. Они вместе ездили в последний день в тайгу.

Нынче раннее лето. Все зацвело. Что-то истомляющее, роскошное, зовущее есть в лете этого года.

Город со всеми новостройками кажется раскаленным среди зеленого океана тайги. Масса цветов на деревьях, между пеньков, в траве. Солнце беспощадно палит. Ведь здесь, по сути дела, юг, мы живем южнее Киева, только жестокие северные ветры зимами, снега, холода. А лето — чудо.

Перед отъездом Георгию позвонил заместитель начальника политотдела корпуса, поблагодарил за поездку с бойцами в колхоз. Похвалил Шестакова, сказал, что замечательный парень. Отпустили с ним сорок человек, все вернулись вовремя, никто не напился. Все участники поездки, за исключением одного поэта, за неделю выполнили нормы на земляных работах на сто десять, а некоторые — на сто пятнадцать процентов. На земляных работах! Работая лопатами! Это не шутка.

— И вами они довольны очень! — сказал политработник. — Хотели бы с вами встретиться. Вы едете в Москву? Счастливый путь. Желаем вам всего хорошего, успехов.

Нине казалось, что за Георгия все радуются, весь город. Она знала, что Георгий человек огромной энергии, он уже многое создал, и он и она ощущали эти годы так, как будто заново переживали юность… Они отдыхали и любили. Но с такими задатками, какие Георгий выказал в двадцать шесть лет, у человека должен быть дальнейший путь развития, роста. Что он будет делать? Пусть он сам в Москве все увидит и решит. Что же делать!

Пришла Ната. Раннее утро, окна открыты. Ната в новом, синем простроченном белыми нитками заграничном костюме из тонкого брезента. Привез дядя-моряк из Владивостока. Она в обновке впервые идет на работу.

— Нина Александровна, я по вас соскучилась. Георгий Николаевич уехал? Я прочитала в газете. У меня сейчас экзамены, я больше никуда не хожу и ни с кем не бываю.

— Разве вас на время экзаменов не освобождают от работы?

— Пока не надо, я не прошу. Потом, может быть, возьму неделю… Нина Александровна, зачем вы его отпустили? Там он с этой толстой москвичкой увидится.

Я бы на вашем месте никогда бы его одного не отправила в Москву. Вы могли бы поехать с ним.

— Милая Ната! — удивилась Раменова. — Неужели вы думаете, что все мужчины только и думают, как бы изменить своей жене?

— Конечно! Вы их не знаете! И вы не знаете, Нина Александровна, какие теперь женщины нахальные!

Ната сидела под красной вазой с белой сиренью, у открытого окна с видом на синие горы, на облака, на яркое небо.

— Георгий воодушевлен. Вы должны знать, что он не живет мелочами. Это чистый и сильный человек. В таких нельзя не верить, — чувствуя некоторую скованность, не совсем уверенно говорила Нина.

— Не говорите со мной, как с маленькой. Я знаю, такие люди есть. У нас в цехе есть простые рабочие, их нельзя даже поставить с Георгием Николаевичем рядом — он талант, но и эти рабочие горят на работе, и их все любят, и они ничего себе не требуют. На таких стоит весь наш завод, может быть, весь наш город. И тут же рядом с ними есть такие, кто норовит что-нибудь утащить себе, или даже если не тащит, все равно только о выгодах думает. У таких закон: я — тебе, ты — мне. Или — дайте мне кусочек хлеба и вагон масла… Вы не знаете, Нина Александровна, как у нас на заводе интересно, там можно найти людей и описывать их в романах или писать с них прообразы для картины. Я не понимаю, зачем Георгий Николаевич поехал в Москву, что ему делать, ведь там много своих художников.

— Ах, Ната, Ната! — Нина обняла ее и невольно нежно поцеловала в щеку, и та как сорвалась — ответила ей несколькими горячими поцелуями, подумав в то же время: «Какая она нежная, душистая. Это она так, наверно, его целует».

«Какая страстная натура, — подумала в свою очередь Нина. — Мы с ней как институтки из душещипательного романа…»

Обе рассмеялись. Нина почувствовала ее близкой себе, — странно, как бы своей. И тут же по душе скользнуло что-то неприятное. Спохватилась, лицо выразило сдержанность, похолодели глаза.

Последнее время Ната спокойна. Она занималась, работала, иногда встречалась с Иваном. Прочитав в газете об отъезде Раменова, она страшно рассердилась и не пошла на свидание с Карабутовым. Он сам прибежал к ней. Она раскричалась — требовала, чтобы он больше не смел подходить и не ждал ее в проходной…

Нина и Ната вышли из дома и расстались на углу следующей улицы как подруги.

Нина оглянулась. Ната была стройна в этом оригинальном комбинезоне, у нее длинные ноги, она идет легко, не качая бедрами, как будто ее учили походке. Впрочем, ведь это наша, простонародная манера держаться…

Ната тоже обернулась. Нина махнула ей рукой. Махнула рукой Ната. И вдруг побежала.

Нина глядела ей в спину. Ей показалось, что Ната смущена и расстроена, словно потерпела поражение. И у Нины было такое же ощущение.

«Смешная Ната, убеждает меня быть бдительной и не отпускать Георгия».

Нина верит мужу совершенно. Он — чистый человек, с чистой совестью. Все его творчество стоит на этой родниковой чистоте.

Нина знала людей разных. У нее была другая жизнь, в которой она была другой.

И в той жизни ей вс множестве встречались совсем другие люди, не такие, как теперь. Они искали ее взаимности, шутили с ней. Почему так было, словно люди с первого взгляда видели, что ей скучно… А он был человек с положением, видный специалист, инженер. Круг его знакомых — интересные люди. И все всегда подчеркнуто любезны с ней. Даже когда она сама заводила знакомства, про которые муж почти не знал, ей тоже попадались какие-то другие люди, не такие, как теперь. Даже в вагоне однажды за ней пытались ухаживать. Она потом винила себя. Каждый проявлял ей внимание, словно все чувствовали, что душа ее пуста.

И вдруг с Георгием весь мир стал чист, чисты люди, окружающие ее, чисты их взгляды, та же работа, что и прежде, стала любимей. Никто не просит у нее свиданий.

Она часто бывала теперь у Вохминцевых. Ольга уже вернулась из «декрета», работает, ребенка носит в ясли — прелесть мальчишка.

Назвали его Георгием, и Ольга смеясь говорила, что во всем виноваты Раменовы во время прошлогодней поездки. Из яслей Ольга идет на конный двор, седлает верховую лошадь и отправляется на участок. Приезжает в ясли кормить ребенка и забирает его после работы.

Сегодня Нина опять пойдет. Так интересно. Ольга кормит, пеленает. «Кукла живая, и мы с Ольгой играем…» Радость обеим. А приезжает Вохминцев и относится к ребенку очень серьезно, берет его бережно и, кажется, с ужасом смотрит, когда Ольга подбрасывает мальчишку.

— Пусть растет героем! — говорит она.

Георгий перед отъездом почти закончил «Красный крейсер». Ната сегодня увидела картину и глаз не отводила. Нина подумала, что про свое объяснение с Натой и про поцелуи — не скажет Георгию. Влюбленность — не преступление и не оскорбление, если любят чисто и с уважением. Впрочем, Георгий отлично знает…

Крейсер — не тот белый красавец, о форштевень которого была разбита бутылка шампанского и который, как живой, грандиозный зверь, спрыгнул из дока прямо в озеро, углубленное землечерпалками. Крейсер стал жить. Он ушел, и тысячи людей провожали его, как сына, на долгую и опасную службу.

А крейсер Георгия красен. Около него люди с огнем в руках, они пламенем закаляют его. Главный строитель тут же… Большое, бледное, обескровленное пятно, близкое зрителю, контрастирует с крейсером. А там, у электросварщиков, брызги огней обсыпают корабль, как бенгальские огни. Люди идут на палубу, скрываются в его глубинах, он как бы глотает их… Это те, о которых говорила Ната…

Георгия вызвали в Москву, телеграммы пришли в горком партии, в краевой союз художников, в крайком партии. Целый хор требований — немедленно Раменову выехать и привезти свои работы.

Пять тысяч рублей перевели Раменову, сразу же из края приехал директор музея, он же член правления Союза художников, прожил три дня, обсудил с Георгием, какие работы везти. Все было просто, без комиссии, споров, о которых говорила Гагарова. Новый город! Новая жизнь!

Директор художественного музея захохотал и обрадовался как ребенок, увидя «Сон крейсера».

— Что-то вроде песенки Вертинского! — сказал он и спел:

А когда придет бразильский крейсер,
Лейтенант расскажет вам про гейзер…
Он расскажет…
о лазури Ганга…

Но, боже упаси, никому не показывайте.

— У нас проще, чем вы думаете, — ответил Георгий.

Нина только по его рассказам знала, что такое Тихий океан, киты, акулы, косатки, кавасаки, трепанги, цветные медузы, огромные, как зонты, танцующие в глубине под скалами… Шантарские острова с каменными отвесами, плывущие под самолетом… Штормы в океане. И тишина… Лов осенней рыбы, побережье, заваленное драгоценной икрой. Стаи морских зверей, которые идут по морю, видны лишь их белые спины.

Раменов собирался недолго, завязывал свои картины, закрывал, упаковывал.

— То ли дело Шестакову — взял рукопись в портфель и поехал!

Георгий любит физическую работу, говорит, это родная сфера для художника.

Он только сожалел, что не осуществятся его намерения. В это лето хотел поплавать на крейсере, его приглашали моряки, он мог уйти на испытания и все поминал Владивосток, море, какое оно соленое, густосоленое, как он еще совсем юным немного плавал там, — запомнилось на всю жизнь. Не поплавал досыта. И на всю жизнь голоден остался, всегда тянет на море.

Редакция помещается в деревянном бараке во дворе нового пятиэтажного дома. Раменова сидела в редакции за своим маленьким столиком.

Под окном остановился «ГАЗ». Из машины вышел одетый в высокие желтые сапоги, в желтую кожаную куртку Владимир Федорович. На крыльце он вытер сапоги о половик.

Навстречу ему от стола с развернутой подшивкой газет оторвался молодой сотрудник в форме.

— Вы к редактору, товарищ Сапогов? Пожалуйста. Тарас Матвеевич у себя, я провожу вас.

— Нина Александровна! — воскликнул Сапогов как бы с удивлением и восторгом. Снял перчатки и подошел к ней.