Желтое, зеленое, голубое[Книга 1]

ГЛАВА XVII

Восемь дней прошло после выезда Георгия из Москвы. Нина никому не сказала ни слова о его телеграмме.

На день его приезда она отпросилась с работы. С утра ждала и прибрала квартиру, выкупалась, сходила в парикмахерскую и уехала на автобусе на вокзал.

В редакции все удивились, зачем ей понадобился выходной. Такого никогда не бывало. Молодежь попыталась пуститься в догадки, но ничего не могли придумать. Остроты повисли в воздухе.

Нина с цветами в руках ждала на перроне. В глубине тайги слышался паровозный гудок. Георгий ехал.

Вокзал был новый, бревенчатый, почти в десяти километрах от города среди березового леса. Кое-где на отрогах сопок гнездились липовые рощи. Железная дорога только проведена, ее строители каким-то чудом сохранили все это.

Нина, внешне спокойная, ходила и смотрела на лес. В нем было что-то вечное, сильное и глубоко родное ей.

Георгий сошел с поезда почти без вещей, но с каким-то новым альбомом.

— А где же твой багаж?

— Картины? Все осталось в Москве.

— Ты поступаешь?

— Нет… Расскажу.

— Будет выставка?

— Да, кое-что у меня обещали взять… А тут московские зарисовки, — сказал он, показывая на альбом и целуя Нину еще раз. Он такой здоровый, сильный, высокий — кажется, стал выше в Москве.

— С успехом?

— Не совсем! Но… пользы много… Пойдем домой пешком. Чемоданчик у меня легкий. Я тебе привез все, что ты просила, чулки купил на Серпуховке, выстоял в очереди, материал на платье в универмаге на Петровке. Я каждое утро ходил в очереди, как на службу, Гагарова мною руководила, а я потом на память рисовал жанровые сцены из московской жизни. Еще типы Островского сохранились, только с современным оттенком.

— Ты у Гагаровых останавливался?

— Нет, у меня был номер в гостинице. Картины поместили в маленьком зале, в одной из комнат Союза и вскоре устроили просмотр. А ты знаешь, кто со мной вместе ехал из Москвы? Барабаш. А туда я ехал в одном вагоне с директором нефтеперегонного завода, и он всю дорогу развлекал анекдотами. Говорит, что только в вагоне отдыхает.

Они шли по дороге, по которой последний раз возвращались зимой, проводив Алису Гагарову. Теперь березники в листве. На горах — синяя зелень елей.

Теперь лес в зелени. На широкой просеке местами пеньки и коряги, потом идет участок чистый, с обнаженной глиной, желтой и яркой. Тут работали лопатами и машинами. Оставленный трактор-каток стоит посреди дороги. Дальше участки мощены. Около глубоких траншей, выкопанных еще в прошлом году, разбросаны огромные цементные звенья будущих канализационных линий.

— Встретила меня Алиса Львовна и представитель Союза. И сразу закрутились московские дела. Они все-таки умеют работать там…

А лес темнел, казалось, что стены берез и лиственниц сдвигались выше. Тут лес не тронут. Сапогов теперь пытался сохранить все для будущего города.

Нине казалось, что она отдыхает душой, сердце ее согревалось. Она шла рядом с любимым и слушала его рассказы. За дни разлуки она привыкла к напряжению. Горько женское одиночество, не дай бог никому.

Длинный летний вечер, когда солнце долго не заходит, кажется, что остановилось.

— Ты знаешь, что случилось со мной в Москве? Я вдруг почувствовал, что когда-нибудь буду жить там. Я люблю здесь все, но мне кажется, что меня там ждет что-то в будущем, я не знаю — что. Может быть, неприятности, — пошутил он.

Нина потускнела. Это напоминало ее думы — вечерами в одиночестве. Их ощущения в разлуке были одинаковы.

— Москва — это огромный мир, даже не город, а именно целый мир. Не знаю, хорошо это или плохо, но мы когда-нибудь будем с тобой там жить. Когда-нибудь…

Он приехал какой-то странный, — кажется, голова его еще в Москве.

— А что же с учением?

— Я, кажется, мог бы поступить. Сейчас творческие союзы стремятся привлекать в искусство и литературу новые силы. Стараются выдвигать молодежь. Но пока культура вся лишь в Москве, и это, знаешь, заметно. По дороге, во всех городах я покупал газеты, читал их, и какая-то все скука, тоска. Кое-что — интересно, а кое-что везде и всюду пишется одинаковое. И я вспомнил… Как мы с тобой ехали сюда…

— А что же с учением? — еще раз спросила Нина.

— Как бы тебе сказать. Пока ничего. Обещали поддержать. Но должны все обсудить, решить, выяснить, — и только, видимо, на будущий год… Предлагали мне пожить в Москве, похлопотать самому, чтобы приняли без экзаменов. Но я отказался, сказал, что поеду домой готовиться и работать. Я побывал в общежитии студентов — невесело мне стало. Живут они… Вспомнил я мою студию, город наш, наших людей, природу… Ты думаешь, я о комфорте вспомнил? О выгодах пожалел? Нет! Студия — это работа, жизнь здесь — это необходимые знания. Я могу выражать себя как хочу… Словом, возможности у меня огромные во всех отношениях по сравнению с моими московскими сверстниками. Их учат прекрасные профессора. Очень много они рисуют, пишут, в музеях, на выставках копируют. Они — ученые. Они знают все школы, направления, но все это их как бы и ограничивает. Ты не думай, пожалуйста, что я зазнался или учиться не хочу. Надо учиться. И я буду честно готовиться, чтобы без всякого блата и без скидки на «путевку» из нового города поступать в институт. Как ты думаешь, ведь это надо?

— Конечно.

— Я прежде всего хочу этого для будущего. И для тебя.

— Да?

— Ну вот теперь я тебе расскажу, как меня приняли. Долго мы не могли найти человека, который должен все решить со мной. Искали его дня три. Его фамилия Лень-Лобунов. Нет его ни дома, ни на работе. Занят. Телефоны не отвечают. Тогда муж Алисы взял на себя роль гида. «Едемте в ресторан ЦДЛ». Приехали. Лень-Лобунов сидит с компанией. Вот он! Его ищут, наверно, сотни людей по разным делам, всюду говорят, что он занят, загружен работой. Он за столом очень радушным оказался, доступным и хлебосольным. Сидел там целые часы за пустыми разговорами… Но я как-то был настороже, и мне все это не очень нравилось. Перед этим я один раз звонил ему на квартиру, и какой-то мужской голос ответил, сказал, что я ошибся, а когда я переспросил, то он меня обругал так, что хоть Барабашке впору. И когда я услыхал его голос в ЦДЛ, то мне показалось, что это он сам со мной по телефону разговаривал. Я к этому еще не привык… Лобунов заявил, что все можно сделать, и тут же за столом мы сразу обо всем сговорились. Но между прочим он сказал, что я рано приехал, что надо было вызвать меня месяца через два, а до того прислать работы, что комиссия у них не скоро соберется. И велел мне ехать домой и ждать нового вызова. Поэтому я и возвратился так рано… Буду ждать… Ах, Лень! Но чтобы не зря я приехал, решили устроить предварительный просмотр.

Георгий задумался. Ему не хотелось рассказывать жене всего, чтобы зря не расстраивать ее.

— Просмотр для меня был очень важен. И то, что мы решили там за столом, показалось мне, сейчас важнее сделать, чем поступать учиться. Я надеялся, что услышу отзывы, люди приедут, художники. Я попросил, чтобы некоторые любимые мною мастера приехали. Но Лобунов как-то иронически к этому отнесся и ничего не сказал. Я понял, что все они мало доступны и очень загружены всяким делом. Может быть, точно так же, как сам Лобунов… Осенью предполагается выставка, и Лобунов обещал, что до того мои работы надо обсудить и к этой выставке они меня еще раз вызовут. Сказал, что не надо было лезть в Москву раньше времени, мог бы прислать работы через Союз художников. Это уж он потом погрубей в Союзе сказал. Сделал кому-то замечание, что меня рано вызвали. Ну пусть… Я буду дома и работать буду, дело пусть там движется само. Не хлопотать же мне, не бегать и расхваливать себя.

Москва, знаешь, мне показалась зеленой, чудо какое-то, город-курорт, всюду садят цветы и деревья, воздух хороший. Москвичи деятельны и внимательны. Но если приглядеться, то жизнь их страшная, может показаться нездоровой. Но много, много делают они. Есть там художники-бессребреники, бесконечно преданные труду. У меня очень интересные встречи были.

— Там, наверно, очень интересное общество у Гагаровых.

— Да, но общество это иногда производит на новичка анекдотическое впечатление. Кажется сатирой на общество, театром комедии. Так не стесняются люди выказывать слабости, пристрастия, желания, нервничают. Но я сужу по делу. А работать они умеют, дело свое каждый знает хорошо. И даже поразительны некоторые их творения…

— А муж Алисы Львовны как тебе показался?

— Характер у него неровный. Алиса Львовна, как там выражаются, «дралась» за меня повсюду. Видимо, она дала толчок заметке в «Правде». Знаешь, стыдно этому радоваться, но все началось с газеты. Гагарова очень симпатичная, и все относятся к ней с большим уважением. Сплетни тебе привез. В Алису Гагарову безнадежно влюблен один известный кинодеятель. Ты удивишься, если я назову тебе фамилию. Человек очень разносторонний. И этот серьезный человек всюду преследует ее как мальчишка, ждет ее на углу дома, подъезжает на машине, звонит постоянно. И она говорит, что это продолжается уже не первый год, что она не может от него отделаться, что он ей надоел. Она меня познакомила с этим Мишей. Он красивый и на вид приятный человек, хотя Гагаров бог знает в чем его винит. В самом деле, в нем есть что-то обаятельное. Только почти лысый, хотя и молод довольно. Говорят, что все деятели кино лысеют необычайно рано…

— Почему?

— Есть две причины!

— Ах, будет тебе!..

— Алиса заставила его позировать, я сделал несколько рисунков и все оставил там. Их у меня из рук вырвали в редакции журнала. Пойдут какие-то статьи о нем. Этот Миша хочет уйти от жены, бросить из-за Алисы детей, просит ее развестись с мужем. Она говорит, что у нее голова разламывается, что ей все это мешает жить и работать, что она вечно расстроена… Но она жалеет этого человека, очень уважает, но не любит. Сейчас она пишет о нем книгу. Он красавец мужчина в самом деле — стройный, высокий, рука как стальная. Но Гагарова любит своего мужа. И он талантлив. Очень оригинальный график.

Нина все это слушала как бы с некоторым недоверием, словно Георгий не во всем там разобрался как следует или у нее были какие-то другие, веские доводы.

— А работы Лень-Лобунова? — спросила она.

— Последние его работы — портреты, правительственные собрания. Он тоже много работает, совмещает общественные обязанности со своим делом. Я был у него. Но, откровенно говоря, мне его картины не нравятся, все это мундиры, ордена, заседания. Хотя и характеры ему даются, и он техникой владеет. У него есть что-то свое. Пишет пейзажи, и очень хорошие, тамошние, центральных областей. А в самом есть что-то грубое, самоуверенность во всем. Художники его хвалят — не знаю, искренне ли, уверяют, что он очень энергичен, полная противоположность своей фамилии… А мне показался он по службе чиновником суровым и в то же время этаким вальяжно-покровительственным. Как мастер? Двадцать лет он живет одним и тем же. Чувствует ли он идеи, ради которых творит, или это у него все по инерции — не поймешь! Какое-то насаждение табеля о рангах в живописи… Он руку подает так, что твою руку отведет прочь, словно от тебя пахнет чем-то дурным… А пишет вождей… Вот муж Алисы показал мне интересные работы. Гравюры его антифашистские — самый трезвый реализм, осознанность цели, отчетливость мышления, мастерство. Он говорит, что сейчас нужно для борьбы против фашизма реалистическое искусство. И нужна сатира. Следует приучать народ к тому, что грянет война, польется кровь и что пощады врагу не надо давать… Иногда они спорят с поклонником Алисы. Тот бывает у них, но изредка. Да, у Гагарова гравюры на линолеуме хороши. И он прав — нужен реализм. Он каждую свою мысль излагает с замечательной ясностью. Только усваивай.