Том 5. Плавающие-путешествующие. Военные рассказы

Глава 12

Действительно, придя в дом, Елена Александровна и Лаврик нашли все общество на балконе за чаем, лишь одна Полина Аркадьевна сидела на отлете и не то мечтала, смотря на пруд под горой, не то дремала, хотя последнее, казалось бы, и не соответствовало ее живому характеру.

Прибытие Лаврика вместе с Еленой Александровной, по-видимому, произвело впечатление, по крайней мере на домашних. Полина Аркадьевна очнулась от своей мечтательности и на весь балкон закричала: «Вот неожиданное явление!» Леонид Львович тоже не без внимательности взглянул на вновь прибывшую пару, а Ираида Львовна, помещавшаяся рядом с Пекарским, пожала ему руку под столом, шепнув: «Теперь-то ведь вы можете быть спокойны».

– Конечно, – ответил он не совсем уверенно. Лаврик, заметив общее волнение, покраснел, а Елена Александровна спокойно взойдя по ступеням террасы, объявила: «Я всегда думала, что в деревне возможны самые предвиденные встречи, однако я ошибалась, потому что сегодня мы встретили в лесу… кого бы вы думали? Андрея Сток».

Это сообщение так живо всех заинтересовало, что, казалось, отвлекло внимание от самой Елены Александровны, хотя Полина, сев тотчас рядом с Лавриком, сказала ему:

– Сток-то Стоком, а вот как вы соединились в лесу, вы мне объясните?.. или сердце – не камень, и старый друг лучше новых двух?

– Бог знает, что вы говорите, Полина Аркадьевна! при чем тут мое сердце и старые друзья? мы просто встретились в лесу.

– Знаю я эти простые встречи!

– Уверяю вас, что это не более как случайность.

– Я вовсе не требую от вас никаких объяснений, но почему эта простая случайность никогда, скажем, не сведет в лесу вас со мной?

– Да просто потому, что вы никогда не бываете в лесу.

– Просто встретились, просто не бывает! что-то у вас все слишком просто выходит.

– Вы, Лаврик, ее не слушайте! – вмешалась Ираида Львовна, – последние дни очень жарко, и Полина Аркадьевна несколько нервна.

– Что я нервна, не спорю, но от жары ли это происходит, я не знаю, – и потом, наклоняясь к Лаврику, Полина шепнула: – видите, за нами уже следят.

– Я думаю, это ваша фантазия, – ответил так же тихо Лаврик, но незаметно отошел от Полины.

Разговор повелся о том, как теперь все стали нервны и сами не знают, чего хотят.

– Нервность, это, конечно, болезненное состояние, от которого можно и нужно лечиться, но она не непременно связана с тем, что человек сам не знает, чего хочет. Конечно, в последнем случае, человек может впасть не только в нервность, но и во что-нибудь еще худшее, но случается, что человек с нервами отлично знает, чего он хочет.

Ираида в ответ Панкратию Семеновичу заметила:

– Иногда нервностью называется просто дурной характер: убил человека – нервность! ни с кем не мог ужиться – то же самое, вытащил кошелек из кармана – тоже, если хотите, нервы. Так ведь очень легко объяснять собственную распущенность, а иногда и злую волю.

– И потом, это как бы снимает ответственность за свои поступки. А человек ответственен перед собою, а очень часто и перед другими! – вставила свое слово и Соня.

– Да полно вам, господа, нас разбирать! – вступилась Полина, – ведь кто же из присутствующих здесь не нервен и знает, чего хочет? может быть, только Ираида Львовна да Соня, и смотрите, как бы вы, по немецкой поговорке, вместе с водой из ванны не вылили ребенка, как бы, делая всех людей рассудительными и спокойными, вы не уничтожили весь трепет, всю красоту и поэзию жизни… чем же нам тогда жить?

– Я лично вам не могу, не умею сказать, чем вам жить и где помимо нервов находить красоту жизни, но я уверена, я верую, что есть такие люди, которые это знают, – не сдавалась Ираида Львовна.

– Я знаю человека, – медленно начал Леонид Львович, – одну женщину, у которой каждый взор, каждое движение мизинца – чистейшая красота, малейший поступок которой – истинное благородство и прелесть, которая горит и вдохновляет и которая, между тем, лишена всяческой болезненности и всегда знает, как никто, что ей нужно.

После короткого молчания, наступившего вслед за речью Леонида Львовича, раздался голос Лелечки, стоявшей у балконной решетки:

– Мы тоже знаем это совершенство; если хочешь, я тебе объясню, в чем секрет этого колдовства: вероятно, она любит; тогда, конечно, все в человеке прекрасно и определенно, независимо от того, нервен он или нет; не думай, что я свожу какие-то счеты, я совершенно отвлеченно объясняю. Когда человеком руководит любовь, он всегда знает, что надо делать, и всегда все выходит прекрасным.

– Ты, может быть, и права, и наверное это так, – отнеслась Ираида Львовна, – но дело в том, что о любви-то каждый имеет совершенно различное понятие. Ведь собачью свадьбу, если хочешь, можно назвать любовью, и определенность она, пожалуй, диктует, но такая ли это определенность, на которой можно строить жизнь?

– Ну, милая Ираида, ну кто же не знает, что такое любовь?

Лелечка, будто не слыша возражений, продолжала:

– И мы ничего не строим навсегда… Мы всегда странствуем… Мы всегда плавающие.

– Да, да… но плавающие, это те, у кого есть рулевой, а если ты, обхватив склизкое бревно, носишься по морю, какое же это плавание?

– Наш рулевой – любовь, о которой не может быть двух мнений.

Ираида Львовна сомнительно покачала головой и, чтоб прекратить слишком горячий разговор шуткой, сказала:

– Мы так рассуждаем, будто платоновские греки на пиру… но тогда нервов не знали и запальчивости тоже… А теперь я предлагаю – пойдемте в гостиную и пусть кто-нибудь сыграет самые любовные страницы, какие он только знает в музыке. – Вскоре из окон раздались слабые звуки старого Эраровского инструмента, а Лаврик, подойдя к Полине, оставшейся на террасе, тихо сказал:

– Как этот разговор совпадает с тем, что я думал весь сегодняшний день… Невозможно жить без красоты, а красоту дает любовь…

Полина помолчала, и потом, не оборачиваясь, произнесла просто, почти практически:

– Приходите завтра в лес после завтрака, там мы и поговорим.

Но на следующий день им не пришлось свидеться, так как жаркие дни сменились неожиданным дождем, обещавшим продлиться с неделю.

Сидя поневоле дома, обитатели «Затонов» нимало от этого не сблизились, а наоборот, даже как-то будто разъединились слегка.

Почти все время они не выходили из своих помещений, видясь только за общей едой, да по вечерам, сидя на балконе и слушая, как теплый дождь стекал с мокрых деревьев.

Занятия их были все те же: Ираида Львовна вела несложное хозяйство, Лаврик готовился к экзаменам, Орест Германович писал какую-то большую повесть, Леонид Львович получал каждый день длинные письма, на которые он отвечал неукоснительно, а Полина и Елена Александровна в своей комнате вели непрерывные беседы, содержание которых было неизвестно, но которые, во всяком случае, не вносили успокоения в их сердца. Ничто не говорило о мире и спокойствии, между тем не было похоже, что готовится, назревает очищающая воздух катастрофа. А все как-то ползло по швам, кисло и вяло разваливаясь.

И мелкий трепет был не трепетом восторга или предчувствия, а полусонным содроганием раздавленной ящерицы. Так что, действительно, можно было понять Полину, которая томилась по грому и молнии, но если они и могли произойти, то совсем с другой стороны и не такого сорта, как их гадала Полина Аркадьевна.

Как-то проходя по полутемной от сумерек гостиной, Полина Аркадьевна застала там Лаврика, уныло игравшего что-то на Эраре.

– Скучаете, мой друг? Можно вас послушать, я не помешаю?

– Пожалуйста… Вы мне нисколько не помешаете, но слушать, по правде сказать, нечего… я так, одним пальцем подбираю.

– Отчего же вы не учитесь?

– Да, я и буду учиться играть для себя, таких-то планов у меня много.

– А каких же у вас нет?

– Интересных.

Полина помолчала в темноте, меж тем как Лаврик не переставал оживлять дребезжавшие струны.

– Это от дождя нашло на всех такое уныние, а помните, Лаврик, мы с вами хотели еще поговорить! Я тогда смеялась над обстоятельствами… Конечно, если пожелать крепко, то их нет, не существует, но мы слабы, и желания у нас коротенькие, потому и дождь может служить помехой… Это глупо, конечно, но уж такие мы несовершенные люди…

– Где уж тут думать о совершенстве! Дай Бог, чтобы сколь-нибудь жизнь была похожа на жизнь.

– Вы говорите малодушно… Все это в нашей власти.

– Не всегда!

– Нет, всегда.

И потом, выйдя из темного угла и положив руки на Лавриковы плечи, Полина как-то дохнула в ухо своему собеседнику:

– Вы все еще любите Елену Александровну?

– Нет, – еле слышно ответил тот, – но я никого не люблю.

– Возможно ли? – тихо, но взволнованно продолжала Полина, – но это пройдет, это пройдет… Не правда ли? Это не может быть иначе! Я вас уверяю в этом, поверьте! – и в темноте она стала гладить его руки, шею и плечи, близко наклоняя к нему пахнущее пудрой лицо.

– Нет, Полина Аркадьевна, это так же невозможно, так же невероятно, как если бы завтра вдруг настала жара, и сейчас светила луна… – еще долго не взойдет мое солнце.

– Милый, милый! пусть солнца завтра не будет и луны теперь нет, а полюбите вы скоро!

И она, наклонившись еще ближе, сама поцеловала его. Лаврик не поспел еще ничего сказать, потому что в эту минуту в комнату вошла Ираида Львовна, неся в руках лампу с зеленым абажуром. Остановившись на пороге и подняв лампу выше головы, она сказала:

– Ах, это Лаврик и Полина… А я думала, кто это здесь шепчется?

– Да, это мы, – ответила Полина спокойно, – а вы кого-нибудь искали?

– Нет, я никого особенно не искала… пора чай пить, – и помолчав, Ираида Львовна прибавила безразличным тоном: – мы можем себя поздравить, завтра, наверное, будет хорошая погода, недаром сегодня так ветрено… Ветер разгоняет тучи и уж теперь временами видна луна… Я очень рада, а то с этим дождем вы все как-то закисли.

Полина Аркадьевна зорко и торжествующе взглянула на Лаврика и быстро подбежала к незавешенному окну, откуда было видно, как в разрывах облаков боком, как бы стыдясь, кралась большая, заплаканная луна…