Том 5. Плавающие-путешествующие. Военные рассказы

Глава 17

Как раз в ту минуту, в которую Леонид Львович предполагал, что Лаврик сидит у окна и занимается, младший Пекарский шел по дороге, ведущей к имению Дмитрия Алексеевича. Едва ли он сознавал ясно, зачем он туда направлялся; никаких логических причин и объяснений нельзя было придумать этому его путешествию. Да Лаврик их и не отыскивал: без всякой причины, как-то мимо собственной воли его ноги переставлялись, делая шаг за шагом, и делали его все ближе и ближе к «Озерам», или, вернее сказать, к тем людям, которые там жили. Конечно, Лаврик не был лишен сознания, он отлично знал, что идет в усадьбу Лаврентьева, но от него ускользала целесообразность этого поступка. Одно ему было ясно – что там впереди находятся люди, которых он сейчас, в данную минуту, непреодолимо хотел видеть. А в «Затонах», наоборот, остались и пребывают личности, от которых можно было ожидать только неприятных и огорчительных сложностей. Ему думалось даже, что англичанин и его друг могут ему что-то открыть, без чего жизнь представляется пустынной и безрадостной и наполнить ее временно поверхностно могут только те эфемерные трепания, от которых он бежит и которые всегда оставляют печальный и горестный осадок. Он даже как будто позабыл, что Лаврентьев был до некоторой степени его соперником когда-то и что совершенно неизвестно, как его встретят, бессознательно имея надежду, что те чувства, с которыми человек приходит, если они достаточно сильны, всегда могут и должны подействовать на прием, который их ожидает. Дмитрий Алексеевич сидел на крыльце и рассеянно гладил собаку, когда Лаврик приблизился к дому, пройдя в сад через небольшую оранжерейную калитку.

– Я рад, что застаю вас одного, – сказал Лаврик после первых слов.

– Вам нужно что-нибудь сказать мне? но мои гости очень близкие мне люди, и вообще отличные люди, так что секреты от них будут неуместны.

– Я вам вполне верю, что они отличные люди, я, к сожалению, их не знаю. Это, конечно, не помешало бы мне быть откровенным и с ними, но это еще далеко не значит, что вообще никто не пожелал бы иметь от них тайны.

Дмитрий Алексеевич слегка нахмурился и будто без связи разговора произнес:

– Елена Александровна сама была сегодня здесь.

– Я знаю. Я вовсе и не являюсь ее послом. Я пришел сам по себе, и даже, вы только не сердитесь, я имел в виду именно видеть больше ваших гостей, нежели вас.

– На что же тут обижаться? Я вполне понимаю, что мистер Сток и Фортов представляют гораздо больше интереса для кого угодно, чем я. Но вы противоречите самому себе: если я не ошибаюсь, вы сказали, что рады именно застать меня одного…

– У вас я хотел попросить прощения.

– Ну, полно! в чем же вам просить прощения, вы, вероятно, были тогда вполне искренни, а когда человек любит, от него трудно ждать благородных поступков, особенно в вашем возрасте. Где же вы оставили вашу лошадь?

– У меня нет никакой лошади. Я пришел пешком.

– Отчего вам вздумалось прийти пешком? Хотя это не особенно далеко.

– Когда я выходил из дому, я не думал, что я попаду к вам. Это мне потом пришло в голову, и даже не знаю, приходило ли это вообще в голову. Меня просто что-то привело к вам.

– Вы, очевидно, заблудились и узнали нашу оранжерею.

– Может быть, я и заблудился, но не так, как вы думаете. Лаврентьев взглянул на гостя и, тотчас снова опустив глаза, принялся разглаживать на коленях откуда-то занесенный ветром, уже покрасневший кленовый лист. Затем снова начал:

– Знаете, я сам плохо знаю свой лес и легко мог бы в нем заблудиться, а вот мистер Сток и Фортов, хотя живут здесь всего два месяца, отлично знают каждую дорожку. Когда я хожу с ними, я всегда спокоен.

– Да, с ними можно быть спокойным!

– Вы, кажется, не совсем понимаете то, что я говорю.

– Нет, я понимаю то, что вы говорите, и то, что вы хотите сказать.

– Я не хочу сказать ничего особенного, – и Лаврентьев опять посмотрел на мальчика. Ничего особенного в лице его не было, но Лаврику показалось, что в глазах и улыбке офицера мелькнуло что-то похожее на лица тех всадников с цветочной поляны, но отдаленно, как будто светлый предмет, видимый сквозь глубокую воду.

– Ну, еще, еще!

– Что вы говорите, Лаврик?

– Еще одно усилие, Дмитрий Алексеевич, и у вас будет настоящее лицо.

– Вы, Лаврик, слишком устали, вам нездоровится?

– Это не бред. Мне так бы хотелось, чтобы вы были похожи на Фортова.

– Мне бы самому этого хотелось, потому что он очень красивый человек, но я на него нисколько не похож.

– Этого не может быть, Дмитрий Алексеевич, чтобы вы меня не понимали, вы только не хотите этого сказать.

– А разве вы сами понимаете, что вы говорите?

– Нет, по правде сказать, не понимаю.

– Так как же вы хотите, чтоб другой человек понимал слова, которых вы сами не понимаете?

Лаврик печально опустил голову. Тогда хозяин пересел к нему ближе и, слегка обняв его, заговорил:

– Не огорчайтесь. Я вам скажу правду. Я понимаю, зачем вы пришли, и то, что вы говорите. Я понимаю яснее, чем вы сами, но все-таки недостаточно для того, чтобы вам объяснить. И потом, я совершенно не знаю, можно ли вам это объяснить.

– Ну, вот видите! Я знал, что вы знаете больше меня, а если бы вы постарались, если бы стали похожим, тогда и все бы знали.

– Ну, что же делать, если я еще не знаю! Я охотно вам это обещаю, что буду стараться, потому что мне этого хочется еще больше, чем вам.

– Ах, я знаю, почему вы мне не говорите. Вы на меня сердитесь за Лелечку? – Лаврик, Лаврик, как вам не стыдно! Как вы можете думать сейчас о таких пустяках? и еще стыднее, что вы подумали, что я могу это думать. Я уж вам говорил, что все это прошло и на вас я нисколько не сержусь, а в настоящую, данную минуту у меня совсем даже не было никаких романических мыслей. Лаврик вдруг вскочил:

– Постойте! Я видел людей, которые говорили: «Как могут жить люди, не испытавшие таких минут?» Я теперь знаю, что я могу жить, потому что маленькую, крошечную, очень слабую секундочку и я имел. И ведь это не пропадет, не угаснет, правда?

– Я надеюсь, что это не пропадет и не угаснет! – сказал очень серьезно Лаврентьев и крепче обнял гостя.

Белая, мохнатая собака издали бежала, махая хвостом и лая, и через секунду из-за поворота показались две фигуры, которые, конечно, не могли быть никем иным, как англичанином и его другом.

Лаврик молча пожал руку Лаврентьеву и потом уже сказал:

– Какое сегодня число?

– Шестнадцатое августа.

– Сегодня сделаны два шага.

– А может быть, и три, Лаврик. Помолчав, Дмитрий Алексеевич продолжал:

– Вы, конечно, пробудете у нас сколько вам угодно, но под одним условием, что вы прогостите не меньше недели.

– Это конечно. Но Боже мой, Боже мой! Как хорошо, когда не то что почувствовал, а получил надежду, что почувствуешь когда-нибудь, что стоит жить.