Волосы циннвальдитового цвета

— Если тут так опасно, почему ты одна?

Она грустно улыбнулась.

— Волков бояться, в лес не ходить, — отвела взгляд в сторону, лицо ее напряглось, губы поджались. — Иногда становится грустно, что всё вот так приключается. Иной раз думаешь, а почему я не могу пойти туда, куда хочу? Зло берёт, срываешься и идёшь. И ничего страшного: каждый раз прихожу сюда, когда хочу побыть наедине. Тут ведь красиво. У нас в поселке ни деревца, а тут целый лес. Бродишь, бывает, потом сядешь на лавочку и читаешь запоем. Бумажные книги теперь редкость, вдвойне приятно пролистать пару страниц, ощутить их аромат. Бумага пахнет по-особенному, ты знал?

Она схватила книгу Тютчева и сунула ее прямо под нос Вадима. Запах и вправду был, но слабый и скорее неприятный, потому как первые ассоциации, пришедшие в голову Вадима, когда он ощутил его, были затхлость, пыль, сырость.

— Нравится?

Вадим неопределенно пожал плечами.

— А мне нравится, — сказала она и понюхала книгу. — Так ты собрался?

Вадим кивнул.

— Тогда идём, — она схватила его за руку и потащила за собой вдоль аллеи.

Вокруг и правда удивительно красиво. В городе, конечно, было несколько парков, но им не сравниться с величием дикой природы. Кустарники и деревья здесь росли спонтанно, никаких рядов, свидетельствовавших об искусственном происхождении, никаких следов ухода, трава густыми зарослями стелилась по земле промеж деревьев. Пару раз Вадим заметил белок, не сводивших с него своих глаз-бусинок. Из деревьев здесь росли не только ивы, но и осины, и клены, даже пару дубов встретилось по дороге. Иной раз попадались и хвойные деревья: ели, сосны, елки. Просто удивительно, как такое дикое разнообразие уживалось тут. Девушка между тем рассказывала историю этих мест и байки, которые она подслушала в беседах.

— Сложно поверить, — говорила она. — Но давным-давно, наверное, еще в государственный период, эти места были частью города. Старики рассказывали, что аллея сохранилась лучше, чем дорога, которую еще лет пятьдесят назад можно было видеть с обеих сторон. Я, поначалу, не верила в эти россказни, но потом оказалось, что это чистая правда. Видел когда-нибудь старинные карты? Почти никто не видел. А один мой знакомый эти карты достал, и оказалось, город раньше был куда больше, чем сейчас, да вот только жители побросали свои дома и ушли. Я долго пыталась понять, отчего так получилось. Поначалу думала, дело в банкротстве собственников: обанкротились, землю за гроши продали, а рабочие остались без зарплат и разъехались кто куда. Но я ошибалась. Оказывается, землю стали бросать, когда собственники ее начали приобретать и накручивать арендную плату. Те, кто посостоятельнее, перебрались в центр города, я имею в виду старый город, бедным пришлось отправляться в поселки промышленников. Когда жители уехали отсюда, хозяин опомнился, стал снижать арендную плату, но почему-то никто уже не рвался снимать здесь жилье. В итоге землю продали, она скакала из рук в руки, в конце концов, её бросили. Теперь и черт не сыщет хозяина этой аллеи, да и не нужна она никому — заводы здесь не построишь, город расширять сюда смысла нет. А ведь когда-то в этих местах кипела жизнь. Как подумаешь обо всём этом, мурашки по коже бегут. А у тебя такое бывает — представляешь себе прошлое, и настоящий восторг охватывает, так и хочется очутиться в те древние времена, когда люди почти ничего не знали, посмотреть, как жили раньше?

— Нет, — коротко ответил Вадим.

— Слухи про эту аллею всякие ходят. Я, правда, редко кого здесь встречала, но сама видела, как отсюда несколько раз выезжала машина с покойниками. Говорят, похищенных людей свозят куда-то в эти места и в заброшенной больнице вырезают органы. Якобы, потом эти органы пересаживают тем людям, чьи родители не сумели заплатить генным инженерам за формирование здоровых хромосом ребенка. В эти сказки я не верю. Если уж человек может позволить себе купить контрабандные органы, заплатить инженеру его родители в состоянии.

— А как же новое поколение предпринимателей?

— Да это тоже сказки, — отмахнулась девушка. — Ты видел хоть одного из них? Я ни разу. Все только и твердят — придут молодые предприниматели, купят землю, начнут дело, рынок всё расставит по своим местам. А на деле — умирают родители, собственниками становятся их дети. Если обанкротятся, так дети других крупных собственников на подхвате, выкупят землю или заводы себе. Так и кочует собственность от одной семейки богатеев к другой, а арендаторам никогда и ничего не перепадет. Другие, — вернулась она к истории аллеи, — рассказывают, что здесь промышляют торговцы наркотиками. В городе-то нельзя, засекут охранники, а здесь сколько влезет. Якобы детки богатеньких сюда приезжают, закупаются и отрываются на полную катушку. Родители их на такие развлечения смотрят сквозь пальцы. Как думаешь, может быть эта версия правдой?

Вадим пожал плечами.

— Можно и в городе достать, если есть желание, — заметил он. — Сама городской товар нюхала.

— Я тоже думаю, о наркоторговцах это басни. А скорее всего здесь просто промышляют банды. Разбираются друг с другом. Гильзы от патронов знаешь, сколько раз здесь находила? Не сосчитать. Оно у нас в поселках и так стреляют часто, а собственники, якобы, подначивают. Говорят, будто бы таким образом они от конкурентов избавляются, но пока безуспешно. У нас тут полно заводов и у каждого свой хозяин. Правда, от смога не продохнуть.

Только после этих слов Вадим понял, в чем дело, почему ему так трудно дышать. Воздух здесь и вправду тяжелый, сероватый, неприятно пахнущий. Неудивительно, что поначалу он задыхался, наверное, с непривычки.

— А как же забота об окружающей среде? — несколько удивился он.

Фраза отчего-то насмешила девушку. Она долго хохотала, хлопала в ладоши.

— Фильтры дорогие, собственники на них никогда тратиться не станут, а заставлять их некому. Правда, как-то раз собрались в нескольких поселках демонстрации, так собственник земли издал закон, согласно которому, на его территории демонстрации запрещены. Не устраивают условия — съезжайте. Так и сказал. Повозмущались-повозмущались, да только делать нечего, разошлись. Ходят слухи, что из-за газов этих люди меньше жить стали. Один старик своего сына в пример приводил. Говорит, сын уже старше его выглядит, а всё потому, что в детстве газов надышался. Он хоть сейчас к станку идти готов, а сын совсем уж развалюха, чуть поработает и тут же с ног валится. А ещё рассказывают, что давным-давно, в государственный период, а то и раньше, был такой город — Лондон. Ну, так вот, якобы там от смога несколько тысяч человек однажды умерло. В это мне не верится.

— У-у-у, — неопределенно протянул Вадим. Душещипательные истории его никогда не трогали.

— Но есть и преимущества по сравнению с городом. Арендная плата низкая. Площади, правда, небольшие. Бывает, на двадцати квадратных метрах по пять-шесть человек живет. Неудобно, а что делать-то? Денег нет переезжать. Ты спрашивал, чего я сюда хожу. А потому и хожу — от семьи и соседей отдохнуть надо, дома даже спать тяжело, окна узенькие, солнечного света почти нет. Не люблю я там сидеть. Когда-то даже в город мечтала перебраться.

«В публичный дом тебя, пожалуй, взяли бы», — подумал он, вспомнив, какой умелой девушка оказалась в амурных делах.

— А то у нас по-настоящему страшно жить. Я хоть тебе сразу и не призналась, но здесь себя спокойнее чувствую, чем в поселке. Сама знаю нескольких человек, которым в голову пулю пустили посреди бела дня. А есть ещё у нас болтуны. Противные такие, гадости про нас, рабочих, рассказывают. Вы, говорят, и не люди вовсе, а так, и на землю плюют, — она вдруг всхлипнула.

Вадим озабоченно посмотрел на нее.

— Есть, говорят, Европа, а есть Азия. Где Европа, там хорошо, где Азия — плохо. Вот говорят, где мы, там плохо, там и Азия, народы, что в государственный период сформировались, якобы несут в генах метку, из Азии они или из Европы. Вот, говорят, если уехать в Европу, там и рабочие другие, живут в нормальных условиях, чисто у них, убрано, никто не мусорит. Потому что народ другой. А вы на варварском языке разговариваете, на котором давным-давно никто не говорит, да еще и с меткой в генах «Азия», вот потому, говорят, так и живете. Я им: глупости всё это, будь такая метка, генные инженеры ее бы давно исправили. А они только в ответ смеются. Нет, говорят, народ вы гнилой, мы хоть с такой же меткой, да только признаем, что гнием, а раз признаем, значит выздоровеем. А вот когда таких как вы не станет, которые себя ущербными не признают, тогда только и заживем хорошо. Глупости ведь, правда?

Она посмотрела на Вадима в поисках поддержки. Её глаза налились слезами, было видно, что чьи-то там слова девушку сильно задевают.

— Конечно, правда. Нет никакой метки. И здесь, и на западе, и на востоке одинаково живут, просто нам небылицы специально рассказывают, как о новых собственниках. Надо же нам во что-то верить и надеяться. Вот и придумывают.

Слова Вадима утешили его подругу, она снова заулыбалась.

— А ты умный, — сказала девушка, и от этих слов Вадиму отчего-то стало приятно.

Между тем окружающий пейзаж менялся. Лес редел и исчезал, ему на смену приходили разваленные домишки, покрытые мхом и повителью. Лужайки у домов заросли клевером и отцветшими одуванчиками. Строения выглядели жалко: разваленные стены, изрисованные баллончиками, исписанные ругательствами, вокруг здоровые камни, битые бутылки, обломки бытовых приборов. В стороне от домов можно было различить трансформаторные подстанции, с которых давно сняли и провода и трансформаторы. Всюду бегали довольно крупные собаки. Чем они питались неизвестно, но выглядели тощими и облезлыми. Удивительно, но у некоторых домишек можно было различить следы пребывания людей. Больше того, попадались и сами люди: на развалинах крутились дети, одетые в обноски; вдоль дороги шли взрослые, несмотря на теплую погоду, кутавшиеся в вязаные платки; полуголые старики валялись под заборами, по виду они пили без просыху не первый год. Встречались и совсем уж опустившиеся личности: у этих глаза бегали, из одежды иной раз были только трусы. Вели они себя агрессивно, выкрикивали ругательства в адрес прохожих, подхватывали с земли камни и бросались в Вадима с девушкой, голосили во всю глотку, выкрикивали бессвязные лозунги. Однако, смелостью не отличались — большинство из них держалось в стороне от дороги, сделав гадость, они подобно детям стремились быстро убежать, скрыться в ближайших развалинах. Правда бывали и исключения. Один из тех, кого Вадим отнес к вконец опустившимся, стоял у покосившейся калитки и, заметив Киселева и его подругу, бросился навстречу. Вадим напрягся, приготовился ударить того, но мужчина застыл в нескольких шагах от них и, двигаясь спиной вперед в том же темпе, в котором Вадим шел, стал строчить (нормальной речью назвать это было нельзя):

— Вы помните Александра Макендонского из ФСБ? Говорят, он выполнял задание, но погиб в Афганистане еще в догосударственный период. Я был с ним знаком. Мы, кстати, встречались в университете продуктоведения? Насколько я помню, под семнадцатым номером числился Исаев, он тоже работал в ФСБ, правда, его никогда не существовало. Тогда был мокрый денек, а я весь сухой и чистый, как будто принял душ. С Македонским столкнулся, когда потерял патрон. Меня представил Исаев, да только шел дождь, а продукты купить не успел. У меня тут деньги, нужно заплатить за хлеб, а то ветчина кончится, а съесть не успеем. Вы, кстати, не видели моего родственника? Он большой, серый и с кнопкой, открывается, если на кнопку нажать… — он говорил ещё много, но Вадим так толком и не вник в суть. Речь вроде бы и связная, а понять о чем говорит невозможно. Наконец, мужчина от них отстал.