Лагерь «Зеро»

«Белая Алиса»

В первый день миссии вертолеты высадили нас у «Белой Алисы». Мы никогда не видели изображений станции для изучения климата и представляли себе обширный, спроектированный с использованием самых современных технологий комплекс, одним только видом заявляющий каждому, кто осмелится подойти близко, что здесь всем заправляют американские военные. Но, приехав, мы оказались не в восторге. Станция напоминала невзрачную среднюю школу. На ржавых опорах над вечной мерзлотой стояла кучка универсальных построек из алюминия светло-коричневого цвета. С ними коридором соединялась темная теплица, а возвышающийся вдали гигантский радар напоминал заледеневшую белую луну.

Отголоски лета уже сошли на нет. На следующей неделе ожидается снег, поэтому мы быстро перетаскали коробки с продовольствием, снаряжением и оружием ко входу на станцию. Сержант нас инструктировал, что лето на Крайнем Севере – короткий сезон, который обнажает землю, показывая ее такой, какая есть: скалистая порода, мшистые клочки, куцые растения и оседающий грунт. Но местность была зловеще неподвижна. Ни колышущихся деревьев, ни сверкающих на шоссе машин, ни людей, что ходят, бегают, разговаривают. Что-то, конечно, двигалось, но не в привычном нам ритме.

После выгрузки мы выстроились перед станцией и отдали честь поднимающимся в небо вертолетам. Когда они исчезли, мы вскрыли входную дверь и вошли в наш новый дом.

– Есть кто? – крикнули мы.

Нас встретила сплошная безмолвная тьма. Мы запустили генератор, включили флуоресцентные лампы и принялись за работу.

После выезда предыдущей команды прошло шесть месяцев, и станция хранила следы пребывания своих прежних обитателей. В санузле в раковине мы нашли ржавую бритву, все еще покрытую жесткими темными волосами, в душе – кусок зеленого мыла и едва использованный флакон дезодоранта для спортсменов. В казарме к стенам над койками были приклеены фотоснимки женских тел, вырванные из глянцевых журналов. Сами койки были не заправлены, и тонкие простыни пахли мужчинами: потом, спермой, лихорадочными ночными видениями. Что снилось участникам прошлых экспедиций на «Белую Алису»? Предполагали ли эти мужчины, что однажды на их место прибудет бригада женщин?

«На севере повидали многое лучшие из людей, которых я знал, – предупредил нас сержант на базе. – Непередаваемые вещи, которые казались реальными, хотя таковыми не были».

Он посмотрел на нас и улыбнулся.

«К счастью, женщины устроены проще, чем мужчины. Вам не так много нужно скрывать».

Сержант ожидал, что мы воспримем его слова как комплимент, и поначалу это нам действительно льстило. Мы были первой бригадой исключительно из женщин, отправленной на «Белую Алису», и с гордостью принимали от начальства почести и заявления об эмансипации. Нас обучали не задавать вопросов и верить в высшее благо нашего дела. Отряд состоял из ботаника, инженера, метеоролога, картографа, географа, программиста, биолога и специалиста по безопасности – все отлично подготовленные и ознакомленные с историей станции. С 1950-х годов «Белая Алиса» была одной из десятков радиолокационных станций, построенных в канадской Арктике линией дальнего обнаружения воздушных целей, чтобы засекать советские бомбардировщики и ракеты, запущенные из-за полярного круга по американским городам. Но после окончания войны, когда не было обнаружено ни бомбардировщиков, ни ракет, «Белая Алиса» продолжила функционировать как станция климатических исследований. Наша задача состояла в том, чтобы вести работу в этом направлении, которое приобрело огромное значение как в военном, так и в метеорологическом плане. Китай и Россия, а также наши арктические союзники отчаянно нуждались в северном плацдарме. Под замерзшей поверхностью залегали несметные богатства: полезные ископаемые и нефть, – а масштабное таяние ледников подготовило почву для перспективы судоходного маршрута.

«Наше общее будущее напрямую зависит от закрепления на севере, – сказал нам сержант. – И ваша задача – следить за нашим присутствием там и готовиться к будущему».

Сразу по приезде мы занялись тем, что должны делать женщины. Затеяли уборку. Поснимали постельное белье, чтобы постирать. Скребли и отмывали полы. Казарма, ванная, тренажерный зал, библиотека, метеорологичка, и наконец мы дошли до связной, где вытерли пыль с оборудования, включили радар и передали сигнал обратно на базу, что мы прибыли и все в порядке.

Мы обрабатывали станцию, разделившись на пары и не переговариваясь, пока не добрались до кухни, в крыше которой милостью строителей было проделано окно. Сержант обещал нам особые запасы: настоящее оливковое масло, приличный виски, черные трюфели, выращенные в теплице станции. Однако мы обнаружили только стандартный военный паек: овощные и мясные консервы, упаковки сушеной чечевицы и порошкового пюре. Биолог оценила все, что осталось в кладовой, и подтвердила, что запасов должно хватить примерно на два года. Все остальные стояли и смотрели друг на друга, часто моргая от включенного света.

– Ну, вот и все, – сказала инженер и оглядела кухню.

Мы проследили за ее взглядом, сперва к потертым столешницам, к длинному коридору с мерцающими флуоресцентными лампами, а потом к своим рукам, после уборки стертым до крови. Мы уже потеряли ощущение времени.

Все согласно кивнули. Вот и все. Или, если точнее, будет все. Наша жизнь сократилась до четырехсот шестидесяти четырех квадратных метров – по пятьдесят восемь на душу. Момент, из-за которого все может испортиться. Возможно, мужчины из предыдущих бригад тоже пережили похожее мгновение, когда наконец начали понимать ожидавшее их испытание. Что вся их подготовка, и опыт, и образование останутся замкнуты в этом шлакоблоке на севере Канады, за тысячи миль от любого, кто отметит их столь неординарное положение.

Крошечный момент может иметь далеко идущие последствия. Мы прочувствовали это на кухне, стоя бок о бок и думая: это действительно наш дом?

Ни у одной из нас не было опыта выживания на Крайнем Севере. Всю свою карьеру мы провели в лабораториях и исследовательских центрах с климат-контролем, вдали от пыла боевых действий, и никогда не жили в изоляции. Сержант знал, что за нами нужен присмотр. Необходимо держать нас в узде и сообщать на базу, в случае если кто-то почувствует «психические отклонения», распространенные в изолированных поселениях.

Этим человеком стала Сэл, наша безопасница, которой поручили руководить миссией и поддерживать запасы оружия. На «Белую Алису» она прибыла с таким видом, будто затаила обиду: стальной взгляд, поджатые губы, собранные в тугой пучок у основания черепа волосы. Мы сразу испугались, но к такому рвению и квалификации все же испытывали уважение. До «Белой Алисы» она служила на южной границе и совершала такое, о чем нашему сержанту не разрешалось говорить вслух. Он просто заверил, что Сэл хватит опыта и чутья, чтобы обеспечить безопасность.

Сэл, нарушив тягостное молчание, указала на дверь.

– Там должна быть теплица, – произнесла она и повела нас по надземному переходу на разведку.

Помещение оказалось не темным, как нам показалось из вертолетов. Просто его заполняли растения и деревья, которые заслоняли почти весь свет. Забытые на полгода, они почти засохли; у нас под ногами хрустели желтые листья.

Ботаник посветила фонариком на стоящую на столе прямоугольную стеклянную коробку. Та ярко вспыхнула.

– Смотрите, – сказала она.

Мы обступили коробку. Она была заполнена землей и соединена с трубкой, которая вела в коробку поменьше, где росло покрытое зеленой листвой растение.

– Почва наверняка орошается, – заметила ботаник, изучая растение с помощью фонарика. – Зелень почему-то все еще жива.

Все толпились вокруг стола, отчаянно желая увидеть растение, которое каким-то образом сумело выжить на севере. И только тогда мы заметили, что стеклянная трубка наполнена насекомыми.

– Жучки, – сказала программист.

– Муравьи, – поправила биолог и тоже посветила фонариком на трубку. – Несут еду королеве.

По стеклянной трубке пробирались тысячи крошечных коричневых пятнышек, и каждое сжимало кусочек листика. Они непрестанно двигались равномерной линией, в то время как другая цепочка муравьев прокладывала себе путь обратно к растению, чтобы набрать еще листвы. Мы молча наблюдали за их трудами, пока Сэл наконец не заговорила.

– К слову, все они – самки.

Биолог взглянула на Сэл и кивнула.

– Верно. Все рабочие муравьи – сестры, как и солдаты, и уборщики колоний. – Она улыбнулась. – Дочери королевы.

– А отец? – поинтересовалась ботаник.

Биолог пожала плечами.

– Самцы в основном являются носителями спермы. Они прилетают, спариваются с маткой, а затем в течение двух недель умирают. – Она оглядела теплицу. – Самцы должны быть поблизости. Иначе колония не жила бы так долго.

Биолог мгновение помолчала, затем продолжила:

– Если только это не муравьи-рейдеры. Единственный вид муравьев, способный производить потомство путем партеногенеза.

– Партеногенеза? – переспросила Сэл.

– Однополое размножение, – пояснила биолог. – Редкий случай, когда самки муравьев самовоспроизводятся и дают жизнь новым самкам.

– Потрясающе. – Сэл постучала пальцем по стеклу, за которым продолжали неустанно трудиться муравьи. Потом посмотрела на нас, и ее обычно суровое лицо вдруг просветлело и расслабилось. – Они решили проблему.

Тогда мы впервые увидели ее улыбку.