Ухожу, не прощаюсь...

Тимонин пить решительно отказывался:

— Не, мне нельзя, мне хоть разбейся — на дом надо заработать.

— Да угощаю я тебя, — укоризненно качал головой Аполлон. — Вот дура. Нужны мне твои деньги.

— Не.

За Тимониным отказывался и Борис.

— Дело хозяйское, — Аполлон обводил их сочувственным взглядом, качал головой, он искренне жалел их, как, может, жалеют безнадежно больного или обиженного богом. — Все зависит от капитана, — со вкусом выпив и крякнув, и зажмурившись от удовольствия, продолжал он. — Не хотел я с ним в море идти, а начальник отдела кадров Валерий Никифорович Сидоров говорит: «Выручай, ребята там хорошие, но моря не нюхали, трудно им будет. Должен же там хоть кто-то знать море». Да и его, — ткнул он пальцем позади себя в стенку, имея в виду капитана, — если честно сказать, жалко. Из местных никто с ним не пойдет. А надо в человеке поддержать веру, раз уж он не может оторваться от моря.

Аполлон не врал. Борис был свидетелем: так все и было. Начальник отдела кадров при нем долго уламывал Аполлона, пока тот наконец не согласился пойти на «двадцать первый», он не говорил почему, но никак не хотел идти с этим капитаном. Как потом узнал Борис, причины на то были веские: пять лет назад того списали из капитанов со среднего траулера по жестокой статье — «не соответствует занимаемой должности», три года он торчал на берегу, где-то в тундре, работал то ли с геологами, то ли геодезистами, а вот второй год скова в капитанах — только уж на МРС. В рыбокомбинате знали, конечно, что капитан из него неважный, в нем удивительным образом сочетались нерешительность, когда нужно быть решительным или даже жестким, и разухабистая бесшабашная смелость, похожая на ту, с какой старушки, закрыв глаза, перед машиной перебегают дорогу, авось пронесет, — когда нужно быть осторожным, но были рады и такому, четыре МРС пустыми укоризненно болтались из-за нехватки людей у причала. Потом, какой-никакой, опыт у него все-таки был.

— Не везет мне на капитанов — и все, — Аполлон бережно заткнул пробкой бутылку, кстати, еще не было случая, чтобы он напивался в море. — Два года работал на неводах на реке после одного такого вот капитана. Да заработки там стали хреновые, дай, думаю, снова попробую на МРС. Два года не плавал— и опять не повезло.

Об истории Аполлона, после которой он два года не ступал на рыболовецкий сейнер, Борис слышал от механика Кандея. Возвращались с лова, капитан разругался с механиком, один крутил штурвал, другой — машину, оба продолжали переругиваться по переговорному устройству и посадили сейнер на перемычку между подводных скал. А тут начался шторм, сейнер потопило, торчит только мачта. Кто в чем был, все семеро забрались на нее. Один из матросов не успел надеть сапог, зато успел захватить бутылку спирту. «На хрен, — говорит, — мне сапог, спирт лучше согреет». Потягивает его помаленьку, никому не дает. Сидели на мачте двое суток. Аполлон на самом верху, капитан на самом низу. Их искали, но в другом месте, не думали, что они под самым носом у поселка.

— Ну, если выживем, капитана убью, — сидя на мачте, обещал Аполлон, а он — все знали — хозяин своему слову.

— Теперь уж на том свете будем рассчитываться, — уныло отвечал ему снизу капитан.

— Я тебя и на том свете найду. А жалко, мне хотелось бы еще на этом тебя пристукнуть.

Но все обошлось: на третьи сутки их сняли, матрос с бутылкой отморозил ногу — ту, что без сапога была.

Привезли их всех семерых в больницу, в одну палату свалили, с Аполлона Бельведерского участковый пытался подписку взять, что не тронет он капитана, а Бельведерский: «Как не трону? Лежачего не бьют, а вот оклемается немного, тогда я его и пристукну».

Но повалялись они в одной палате полмесяца и, как корабли в море, мирно разошлись в разные стороны, не считая того, что Аполлон на прощанье заставил капитана выставить для экипажа три литра спирту.

После этого Аполлон два года не ходил в море, работал на берегу, а теперь вот снова пришел на МРС — говорил, только из-за денег. Но все знали — зачем ему деньги, все равно спустит до копейки в кабаках. Не столько сам пил, сколько поил других, была у него слабость: любил многолюдные и богатые застолья. Не в деньгах было дело, просто стеснялся признаться, что все эти два года тосковал по морю. И случись же, снова не повезло с капитаном.

Надо сказать, что отношения команды с капитаном с каждым днем обострялись, но наконец и им повезло. Они набили полный трюм лучшей в мире олюторской селедкой: капитан — то ли от отчаянья, то ли, как он утверждал, на самом деле ждал своего часа, — глубоко опустил невод, и напали на хороший косяк. Все повеселели, работали не просто с азартом, а словно черти, — и совсем уже не из-за денег, бывает же так — придет святое чувство настоящей мужской работы, и чем больше работаешь, тем больше хочется работать.

Но тут начался шторм — в общем-то так себе, но для МРС все равно чувствительный, по радио, все сейнеры, не успевшие зайти в устья, получили приказ отойти в открытое море и ждать.

Команда, чуть понюхавшая удачи, снова приуныла, но капитан весело сказал: «Не хнычь, ребята!», натянул на лоб фуражку с крабом и решительно повел свой маленький корабль в устья — так очень точно называлось многорукавное устье реки, на берегу которой в нескольких километрах от океана находился приемный пункт рыбокомбината, потому что с океана не было хороших причалов.

Заходить в устья и в хорошую-то погоду далеко не безопасно, а в штормовую — строго-настрого запрещено. Но капитан, невзирая на запрет, смело шел к берегу, предусмотрительно обойдя стороной поселок, чтобы сейнер не заметили с берега.

— Я говорил, что не везет мне на капитанов. Смотри, что, шельма, делает! — Борис так и не понял, с осуждением или с восхищением говорил Аполлон. — Слышал, он и в прошлом году на этом план дал, другие — на умении ловить, а он — на риске заходить в любую погоду в устья. Несколько раз его собирались снять, но он доставлял рыбу на комбинат, когда там уже сидели без работы, а все другие сейнера, полные рыбы, болтались в океане.

Механик Кандей лишь качал головой, побледневший старпом на всякий случай еще раз спросил капитана: «Не дури, может, переждем?», но тот лишь ошалело улыбался в ответ. Тимонин широко раскрытыми недоуменными глазами смотрел то на них, то на берег, он не подозревал, что берег — надежный берег — может таить какую-то угрозу.

Борис сначала с внутренним восторгом принял решение капитана: ему хотелось настоящего морского риска, настоящего дела, а то все сети да сети и проклятый запах скользкой робы, но вскоре смотрел на все это уже безучастно, его жестоко мутило. Он и не подозревал раньше, что будет так плохо переносить море. Рвать его не рвало, и это было еще хуже: он был зеленым и теперь знал, что на свете нет ничего противнее запаха морских водорослей и рыбы, которым было буквально пропитано их маленькое суденышко.

У берега волны были круче и жестче, а когда стали заходить в сами устья, даже Тимонин — по напряженным лицам старпома и свободного механика и дьявольской улыбке Аполлона — понял, насколько это опасно: здесь река встречалась с океаном, кидалась в его объятья, а океан отбрасывал ее обратно,

в месте встречи образовывались водовороты, и маленький сейнер становился почти неуправляемым в них, его каждую секунду грозило перевернуть.

Но все обошлось. Капитан снова сдвинул фуражку на затылок, вытер лоб, старпом, матюкнувшись, ушел вниз, дьявольская улыбка сошла с лица Аполлона.

Капитан заволновался, занервничал, когда подходили к приемному пункту рыбокомбината, и не зря — за такие выходки его запросто могли перевести в матросы или вообще отдать под суд, но капитанов не хватало, четыре мэрэески и так без дела болтались у прикола, к тому же победителей не судят, а рыбокомбинату из-за шторма грозило простоем, и на его выходку посмотрели сквозь пальцы. Команда тоже была довольна, счет записанных за сейнером центнеров резко увеличился, к тому же теперь они будут пережидать шторм на берегу, а не болтаться, как остальные, в утлом суденышке, в открытом океане.

— Ну, что, Тимоня, теперь останешься рыбачить? — как-то вечером спросил Аполлон. — Боевое крещенье получил. Заработком тоже запахло. А невесту мы тебе и здесь найдем.

— Не. Я до осени только, а там — домой.

— Страшновато все-таки?

— Домой надо, — уклончиво ответил Тимонин. — Да и тоскливо тут. Вода да вода кругом. А в деревне: выйдешь в поле, соловьи разливаются, кукушка где-то… Деревенский я.

— Деревенский, значит? — Механик Плоткин с сочувственной усмешкой слушал его из угла.

— Деревенский, — пришивая пуговицу к рубахе, — с застенчивым удовольствием протянул Тимонин.

— Не стесняешься, что деревенский?

— А что мне стесняться-то? — не ожидавший подвоха, растерялся Тимонин… — Чего мне стесняться-то, если я деревенский? — Шея его начала багроветь. — Хлеб-то чей жрете? — Он отложил в сторону рубаху…

— Да не обижайся ты, — сказал Плоткин. — Просто некоторые стесняются: нет,

мол, городские мы, а сами — не поймешь откуда: ни из города, ни из деревни. Чего же тебя тогда потащило сюда, а? — Как коренной камчадал, Плоткин не любил сезонников.

— Надо, и притащило, — все еще не остыл Тимонин. — Денег решил заработать на дом, — примирительно добавил он. — Приехал в часть этот ваш толстый с красной рожей из рыбокомбината. Денег, говорит, ребята, шутя заработаете кучу.

Все засмеялись.

— Ладно, что пристали к человеку, — че выдержал Борис.

— Что, и спросить нельзя? — Плоткин отложил в сторону книгу. — Интересно же, как никак на одном судне в море ходим… Тебе, смотрю, ничего не интересно, для тебя все мы одинаковые, серые, а мне вот интересно. Тебя вот, например, что привело сюда, тоже интересно узнать. На машину решил за работать, или тоже дом в деревне собрался строить?

Борис сразу не нашелся, что ответить, а ответить хотелось достойно, похлеще, но тут, как всегда, некстати, его опередил Тимонин:

— В мореходку он осенью поступает. Вот и решил поплавать.

— В мореходку? — Было видно, что Плоткин немало удивлен. — Наследственная профессия или как — мечта детства?

— Перестань, Володя, что ты сегодня ко всем цепляешься, — вмешался до этого молчавший Кандей, Аполлон Бельведерский в разговоре не участвовал, прибыв в благодушном настроении из местного ресторанчика, он спал.

— Да что вы все на меня? — обиделся Плоткин. — Может, я тоже собираюсь в мореходное, вот и спрашиваю.

— Серьезно? — повернулся к нему Кандей.

— А почему бы и нет.

— В этом году? — глуша неприязнь, спросил Борис.

— Да года два-три еще, наверное, поплаваю, потом посмотрю, — неохотно ответил Плоткин.

— Что ж смотреть, если твердо решил? — усмехнулся Борис.

— А то, — Плоткин сузил глаза. — Профессию, как и жену, нужно выбирать раз и навсегда. А я, может, еще не уверен. Ты, конечно, уверен?

— Уверен, — твердо сказал Борис, не отводя глаз,

— Х-м, — насмешливо покачал головой Плоткин. — Романтики в тебе еще много, несмотря на службу, парень, вот что я скажу.

— А ты против романтики?

— Да как тебе сказать.