Ухожу, не прощаюсь...

А все же — зачем мы лезем в горы?.

Повесть

Учитель географии заслуженный мастер спорта Валентин Петрович Прохоров последний сезон работал в горах — он был начальником высотной альпинистской экспедиции.

Здесь, в экспедиции, никто не знал об этом — что он прощается с горами, даже не догадывался, а он тем не менее работал последний сезон, и все для него, хотя по природе своей он и не был особенно-то склонен к эмоциям, было овеяно грустью прощания.

А тут еще Саша Слесарев, как соль на свежую рану. Старый альпинистский волк, один из тех немногих, с кем Прохоров начинал, один из немногих из той славной когорты, которая за последние годы не только сильно поредела, но и вообще, можно сказать, ушла в легенду: одни успокоились по домам, другие уже навсегда успокоились. Первоначально Слесарева не было в списках экспедиции— прилетел неожиданно, застенчивый, молчаливый и едкий. Прилетел и еще больше растревожил душу. Не говоря уже о том, что наложил свой, слесаревский отпечаток на всю работу экспедиции.

Началось с того, что выпускающий экспедиции Юра Егоров, в общем-то хороший парень, только, может, чересчур пунктуальный, въедливый и настырный, выпуская очередную группу на маршрут, не обнаружил в рюкзаке Слесарева красных сигнальных ракет (на случай несчастья), другие были, а красных — нет. Поднялся шум. Слесареву бы молчать, а он попытался объяснить, улыбнулся:

— Я всю жизнь хожу без красных ракет.

— А у меня не пойдешь. Не выпущу.

— Но меня выпускали…

— Значит, хреновые были выпускающие, — отрезал Егоров.

— Полевой — хреновый выпускающий?! Хергиани? — недобро усмехнулся Слесарев.

— Хергиани погиб. Нечего спекулировать на имени Хергиани! И вообще — хватит трепаться! Не берешь ракеты — снимаю! По палаткам, ребята! Ваш руководитель не готов к восхождению.

Слесарев пытался ему что-то сказать. Но Егоров уже уходил.

— Я снял его с маршрута, — бросил он на ходу Прохорову.

— Может, сделаешь для него исключение, — вполголоса, чтобы никто не слышал, — сказал Прохоров. — Ведь это же Саша Слесарев.

— А мне плевать, что Слесарев! Все твердят: Слесарев, Слесарев! Порядок — есть порядок! И нарушать его никому не позволю.

— Но он всю жизнь ходил без красных ракет. Понимаешь, всю жизнь. Суеверие такое вот дурацкое. И ничто с ним нельзя поделать. Многие пытались его ломать — ничего не вышло.

— А дисциплина? — взорвался Егоров. — А какой пример молодым? Нет! Пусть Слесарев, пусть заслуженный мастер, пусть док тор наук — никуда он не пойдет. Суеверие, видишь ли, у него, как у бабы-яги. Суеверие— сиди на печи, не хрен в горы ходить.

— За двадцать лет в горах у него не было ни одного несчастного случая. Понимаешь — ни одного! А другие ходили с красными ракетами— и возвращались с трупами или вообще не возвращались.

— А какой пример молодым? Начальник, ты не думаешь, что занимаешься демагогией и попустительством?

— Но об этом, кроме нас с тобой да его, никто не будет знать… Выпусти.

— Выпущу, если возьмет ракеты.

— Не возьмет. А возьмет — все равно выбросит. Отойдет метров на двести от палаток и выбросит.

— Тогда к чертовой матери снимай меня из выпускающих! — взорвался Егоров. — Не альпинистская экспедиция, а какая-то масонская ложа. Суеверие у них, видите ли. А завтра будут на картах гадать: идти им на восхождение или не идти.

Они переругивались, а Слесарев зло улыбался в стороне.

В конце концов Егоров выпустил его на маршрут — без красных ракет, а сам потом весь день ходил злой, как цепной пес. В общем-то он был совершенно прав, и плохо если кто-то, тем более известный альпинист, заслуженный мастер спорта, не подчиняется выпускающему на маршрут или начальнику сборов. Это ЧП, такого альпиниста, да и выпускающего, пошедшего у него на поводу, надо гнать в шею, но надо знать и Сашу Слесарева с его дурацким суеверием.

Егоров рассвирепел еще больше, когда Слесарева на вершине накрыла непогода, он рвал и метал, боялись сунуться к нему, но на четвертый день точно в срок Саша Слесарев, все еще зло улыбающийся, без всяких ЧП вернулся с вершины со своими ребятами, свеженькими и загадочными, как будто они ходили не на сложное восхождение в условиях жесточайшей пурги, а тайком загорали где-нибудь вон за той мореной.

Спустился, своей подчеркнутой учтивостью заставил Егорова поскрипеть про себя зубами, сходил на другую вершину, — Егоров уже не придирался, что без красных ракет, хмуро отмолчался, — и на подвернувшемся вертолете укатил вниз, то ли в Домбай, то ли в Ткварчели.

— Чем здесь лежать, слетаю, — сказал Прохорову. — Все равно у меня пять дней отдыха.

Вернулся через четыре дня, хмурый и какой-то сгорбившийся. «Куда это его таскало?»— думал Прохоров, но со Слесаревым это и раньше бывало — приступы хандры во время безделья наваливались на него внезапно и также внезапно проходили, и Прохоров успокоился.

«Кандидат наук, белая кость, — раньше в подобных случаях посмеивался Сережа Поляков, — имеет полное право на такую роскошь, как хандра. А нам — некогда!»