Ухожу, не прощаюсь...

или Повесть о Владимире Федоровиче Танюшкине

Хирургу И. П. Никову

Самолет пошел на посадку, пробил плотные грязноватые облака, и слева на уровне крыла в глаза жутковато ударил рваный студено-серебряный зев Ключевского вулкана. Левее, чуть ниже, грозным гигантским черным зубом — снег не держится на его мрачных отвесах — торчал уже много веков молчащий вулкан Камень, еще левее и ниже густо чадил Безымянный. Была неприметная сопочка у подножья двух самых больших в Европе и Азии вулканов, даже и названия-то у нее не было, и вдруг тридцатого марта 1956 года катастрофическим направленным взрывом она снесла свою вершину, уничтожив тайгу на площади более четырехсот квадратных километров пепловая туча поднялась на сорок километров — в стратосферу, взрывная волна полтора раза обошла вокруг земного шара, грязевые потоки, промчавшись около восьмидесяти километров, повысили уровень реки Камчатки… Время от времени Безымянный продолжает себя рвать взрывами, и чаще всего— в марте, а сейчас, в августе, он лишь чадил.

Словно загипнотизированный, я с трудом оторвал от него взгляд и перевел на рваный зев Ключевского. Уже не верилось, что я когда-то был там, на его ребре. Право, уже не верилось. Надо же, прошло восемь лет! Восемь лет — а было будто вчера! Боже мой, как быстро летит время! Восемь лет! А все лишь одни планы, мечты, наивные надежды, что все еще впереди… Боже мой, неужели до конца так будет?..

Наконец Як-40 плюхнулся на пепловое поле аэродрома, и, оставив ребят со снаряжением дожидаться попутной машины, мы с Семеном Петровичем заторопились на вулканостанцию: дело к вечеру, а она в противоположном конце поселка.

Надо же, я ничего не забыл, хотя за эти восемь лет столько было других дорог, да и чего только не было… Вот сейчас будет почта, сейчас — ресторанчик с высоким крыльцом… Вот и знакомый поворот на вулканостанцию, в рощицу японской березы. Вот и сам белый домик вулканостанции. Вот поляна, на которой восемь лет назад стояли наши палатки.

Я остановился, чтобы справиться с волнением. Ничего здесь вроде бы не изменилось. Хотя — нет: на месте большой поляны, где тогда стояли палатки литовской экспедиции, где мы познакомились с Римтасом, где в ожидании машины жили несколько дней, где в высокой траве, широко разбросив в стороны руки, мы с ним подолгу смотрели в небо, молчали, каждый отходил от своего, где, оба замкнутые и не очень общительные, неожиданно для самих себя поверили друг другу самое сокровенное, — теперь стояли дома, подросли деревья и вокруг самого домика вулканостанции. Но по-прежнему грозно сверкал над всем этим, курился Ключевской.

Дело было к шести, я хватился — потом осмотрюсь — и толкнулся в дверь домика вулканостанции, но она была заперта.

«Наверное, все на вулканах, в разгаре полевой сезон, снова заработал Толбачик… Но все равно — кто-то же должен остаться на станции».

Размышляя, как быть дальше, я остановился посреди большого двора на развилке тропок.

Иван Терентьевич Кирсанов в бытность начальником вулканостанции жил вон в том домике, в самой рощице. Скорее, и новый там живет. Интересно, где же сейчас Кирсанов? Вот бы увидеть! Тогда, восемь лет назад, он собирался уезжать с Камчатки, но, насколько я знаю, так и не уехал, лишь перебрался в Петропавловск, в институт вулканологии. Только в последний день нашего житья на вулканостанции, давая последние советы перед восхождением, он разговорился. Он говорил о тяжелом чувстве, которое испытываешь у кратеров вулканов, которое потом долго не проходит: нет, не страха, страх — само собой, чувство полной беспомощности перед силами Вселенной. У кратеров невольно думаешь о вечности, о жизни и смерти, о мелочности и, в общем-то, бессмысленности всех наших забот, если хотите — самого существования: ну, что для нас жизнь какой-то букашки, которая куда-то ползла по своим делам и попала нам под ботинок. Так и Вселенной еще меньше дела до нас. Видимо, почти к каждому приходят такие мысли, но думать об этом постоянно — трудно… Нам помешал столько ожидаемый и все-таки неожиданно прилетевший вертолет…

Я было уже направился к домику, как услышал за спиной шум машины. Затихла где-то за деревьями. Я повернул туда. От машины навстречу мне по тропинке шли трое. Впереди — седоватый красавец-верзила лет тридцати пяти в огромных, оглушительно хлопающих резиновых ботфортах, в засученной по локти и широко распахнутой на груди клетчатой ковбойке, мужчина среднего роста того же примерно возраста, но подчеркнуто серьезный, несмотря на жару — при галстуке, и, постоянно забегая вперед них и что-то ожесточенно доказывая, — невысокий мужчина лет пятидесяти пяти-шестидесяти. В глаза бросалась большая голова, высокий лоб с туго натянутой кожей, переходящий в лысину, и глаза, какие-то воспаленные, словно больные. И весь он был какой-то взбудораженный, взъерошенный. Небогатые волосы были взлохмачены, короткая, недавно подстриженная борода — и та колюче торчала во все стороны. Брезентовые штаны были явно велики, ковбойка с одного бока выбилась из них, руки — в машинном масле. Мужчина при галстуке строго и снисходительно ему говорил:

— Ну. нет у нас, ты пойми, Федорыч, нет. И фондов нет.

На что тот, размахивая руками, неприятным скрипучим голосом возражал:

— А ты найди. На черта тебя тогда держат. Пойми, без этого я не могу работать.

Красавец-верзила молча слушал, и тут они наткнулись на меня:

— Вы не подскажете, как мне найти Степанова, заместителя начальника вулканостанции?

— Это буду я, — нехотя ответил верзила, справедливо решивший для себя, что ничего, кроме лишних хлопот, это знакомство не принесет.

— Я из экспедиционного отряда медиков. Вам и Эмману насчет нас вчера сообщил по рации Пашенко.

— Ничего он мне не сообщал, — безмятежно и, как мне показалось, радостно, что так легко от меня отделался, улыбнулся Степанов.

«По фамилии Степанов… из районных великанов самый главный великан», — проглотив досаду и растерянность: как это Пашенко не сообщил, так ведь тепло встретил! — невольно вспомнил я. — «Сорок пятого размера покупал он сапоги». — Он невероятно нравился мне, этот так небрежно отфутболивший меня Степанов, я почему-то знал, что он отличный мужик, хотя видел его в первый раз, и мне было даже неловко, что я вынужден приносить ему дополнительные хлопоты.

— Странно, — упавшим голосом сказал я. — Вчера Пашенко сказал, что по вечерней связи сообщит вам и Эмману… Может, вместо моей фамилии он называл фамилию Андронова, нашего профессора?

— Нет, Эмману, может, и сообщал, а мне нет, — опять безмятежно улыбнулся Степанов.

Весь мой заранее продуманный монолог (я знал, как надоедают на вулканостанции всевозможные экспедиции и туристы, знал, как трудно на ней с транспортом, — а всем помоги, как будто у вулканостанции и других забот нет, как помогать всем, и потому заранее продумал: сказать прежде всего, что я здесь не в первый раз, на кого сослаться, про кого как бы между прочим спросить) рассыпался, я ожидал чего угодно, но только не этого, что о нас вообще не сообщат.

— У Пашенко это иногда бывает, — все с той же безмятежной улыбкой вдруг выручил меня сам же Степанов. — Забывает. Да у нас вчера и связи с институтом не было. А я только что приехал с Толбачика. А что у вас за дело?

Я торопливо стал объяснять. Видимо, это у меня получилось довольно внушительно, — недаром репетировал заранее, — потому что по фамилии Степанов из «районных великанов самый главный великан» в почтительном поклоне навис над моей тщедушной фигурой:

— Владимир Витальевич Степанов. А это — заместитель по хозяйственной части, Иван Кузьмич Шуренков, — представил он преющего в официальном костюме и галстуке, несмотря на жару и пыль, мужчину… — А это, — повернулся он к взъерошенному, в спадающих штанах, второму своему спутнику, — лаборант-наблюдатель Владимир Федорович Танюшкин.

Взлохмаченный и возбужденный Владимир Федорович Танюшкин недовольно, что я так некстати вмешался в разговор, стрельнул глазами, хмуро сунул мне руку и собрался было с новой силой доказывать что-то заместителю по хозяйственной части, но Степанов опередил его:

— Так чем, по-вашему, я могу быть полезен?

— Нам нужно совсем немного, — заторопился я. — У вас работают люди на Апохончиче, под Безымянным. Нам необходимо несколько раз взять у них анализы крови — в разное время дня, на восхождении, до, после, после работы в вулканической загазованности, кто продолжительное время работает в зоне действующих вулканов, кто — нет. Параллельно мы будем брать кровь у себя.

— А зачем это? — насторожился Степанов.

— Сравнение анализов может дать любопытную картину. Об адаптации человеческого организма к условиям вулканической загазованности, к вулканическому высокогорью. У нас разработана очень простая и удобная в полевых условиях методика, по которой можно судить, чем могут кончиться дальнейшие перегрузки для конкретного человека: или они закаливают его, или ему грозит нервный и физический спад. Мы проверяли ее в тайге, в горах, а теперь вот решили еще раз «обкатать» применительно к вулканам. Кстати, она очень заинтересовала медиков, работающих по программе вашего института.

— Нашего института? — почему-то еще больше насторожился Степанов.

— Основная наша работа в экспедиции Эммана, но и у ваших людей интересно взять хотя бы несколько серий анализов. — Я не мог понять, почему вдруг изменился Степанов, куда исчезла его доброжелательность.

— И вы будете на основании этого делать заключения о профессиональной пригодности или непригодности наших работников? — совсем холодно спросил он. — Вы что, от медицинской группы отдела техники безопасности института?

— Нет, что вы. — Все еще недоумевая, я понял одно, что нужно как можно скорее открещиваться от медиков, работающих по программе института вулканологии, неожиданному контакту с которыми мы несколько дней назад так обрадовались, мало того, всевозможная помощь со стороны института была обещана благодаря им. — У нас своя, чисто научная программа. И, разумеется, никаких выводов делать о профессиональной пригодности или непригодности не входит ни в наши обязанности, ни в наши планы.

— Кровь из вены будете брать?

— Нет, из пальца.

— Ну, тогда можно, — все еще настороженно сказал Степанов. — Только под Безымянным у нас уже никого нет. Да и на Апохончиче лишь помощник лаборанта.

— Ну, и вторая просьба, — не дал я ему опомниться. — По возможности помогите с транспортом. Только до Апохончича. А оттуда до Безымянного, а потом до Эммана мы сами доберемся.

— С транспортом? — Степанов опять нахмурился. — А почему Пашенко вас сразу к Эмману не забросил? У него там столько вертолетов.

— По программе экспедиции нам нужно начинать с Ключей.

— И много вас? Сколько груза?

— Всего семь человек. И килограммов двести груза.

— Двести? — усмехнулся Степанов.

— Ну, триста пятьдесят-четыреста.

— Уже четыреста, — покачал головой Степанов. — Ну, это для нас не проблема… Ладно, транспорт будет. Или вертолет, вот Федорыча все равно нужно туда закинуть, или машина.