Ухожу, не прощаюсь...

— Вот большое спасибо!

— Только ни дров, ни воды на Апохончиче нет, — сухо добавил Степанов. — Сразу предупреждаю, на нас не рассчитывайте.

— Это я знаю. Я уже бывал на Апохончиче.

— Вот и хорошо.

— Но на Апохончиче раньше был родничок.

— Пересох. Где вы устроились?

— Да пока нигде. Мы только что из аэропорта. Остальные с грузом еще там.

— Гостиница у нас занята… Вот это вас устроит? — показал он в сторону старенькой шатровой палатки в углу двора.

— Вполне. В крайнем случае свои палатки поставим.

— Тогда устраивайтесь. Вечером подойдете, после пяти где-то. Может, к тому времени будет известно насчет вертолета. Правда, плохо с горючим… Ну, до вечера! А в аэропорт у нас сейчас машина пойдет. Кузьмич, скажи, чтобы забрали ребят.

Они втроем пошли дальше по тропке, Владимир Федорович Танюшкин снова принялся в чем-то горячо убеждать завхоза, а мы с Семеном Петровичем отправились к дырявой шатровой палатке,

И тогда тут стояла такая же. Неужели та же? Не может быть.

Надо же, я снова на этой поляне, и так же сверкает Ключевской. Вон там, широко разбросив руки, мы лежали с Римтасом в высокой траве. Надо будет бросить ему открытку. Пусть наши пути разошлись. Но все равно — надо быть выше этого.

После пяти, как договорились, я пошел к Степанову. На всякий случай прихватил немного чесноку: я знал, какая это здесь редкость, и, собираясь в дорогу, специально взял побольше.

В белом двухэтажном домике вулканостанции, спрятавшемся в тенистых зарослях японской березы, как и восемь лет назад, было чисто, гулко от тишины — все в поле — и уютно. Разувшись на крылечке, по скрипучей лесенке я поднялся на второй этаж. Степанов был в своем кабинете.

— А-а, садитесь, — поднял он голову от каких-то хозяйственных бумаг, задвинув их в стол. — Вертолета, наверное, не будет. Нет горючего. Завтра пойдет машина. В девять будьте в полном сборе.

— Большое спасибо!..

— Еще чем могу быть полезен?

— Все, спасибо! Там уж как-нибудь сами. И так неловко, я ведь знаю, все к вам с просьбами. Но уж раз зашел разговор, не могли бы показать карту того района? У нас очень плохонькая. И немного проконсультировать.

— Пожалуйста. Только с собой, сами понимаете, дать не могу, а минут через пятнадцать ухожу.

— Да мне всего минут на пять. Только сравнить со своей.

В это время зазвонил телефон. Степанов взял трубку:

— Да!.. Лена, сейчас… Через десять минут…

Я торопливо переносил на свою карту хотя бы наиболее значительные ориентиры на нашем будущем пути: побочные кратеры, каньоны сухих речек, ледники…

Снова зазвонил телефон.

— Да, Лена… Я сказал, через десять минут… Прошло уже двадцать? Ну, сейчас, — он положил трубку.

— Я вас задерживаю, — спохватился я.

— У жены сегодня день рождения. Гости уже собрались, нервничает.

— Что же вы сразу не предупредили?

— Да ничего. Мне все равно нужно было здесь побыть. Машина из Козыревска должна подойти, которая завтра на Апохончич вас повезет, да что-то запаздывает.

— Вот, прихватил. Оказалось, очень кстати… К праздничному столу, — выложил я на стол маленький сверток.

— А что это такое?..

— Берите, берите!

— А что это такое?.. Чеснок?! Вот спасибо! Уже вкус забыл. Лук сюда еще кое-когда завозят, обычно к зиме. А чеснок… Столько много? Вы себе-то хоть оставили?

— Конечно, оставил.

— Вот обрадую. Вы ведь знаете, какие тут радости.

— Вы москвич?

— Да.

— Давно здесь?

— Да уж пять лет.

— Еще не собираетесь уезжать?

— Пока нет. Года два, наверное, еще поработаю. Затягивает Камчатка. Собирался на пять лет, а теперь вот… Жену в свое время еле-еле уговорил — врал, года на два. А теперь и она за то, чтобы еще остаться. Кое-какой материал надо добрать. Вроде бы любопытные выводы по сейсмике вулканов намечаются. На следующей неделе, наверное, тоже на Апохончич поеду. Понесу к кратеру Ключевского портативную сейсмостанцию. Мы хоть громко и объявили, что предвидели извержение Толбачика, но до настоящего прогноза извержений нам еще далеко. Так что еще поработаю. Да Камчатка и затягивает…

Опять зазвенел телефон.

— Иду, Лена. Федорыч пришел? Иду. Если бы вы знали, что я несу. Сразу бы простили меня. А вот не скажу. Нет… Нет… Чеснок! Так-то вот… — Огромный Степанов радовался как ребенок.

До нашей палатки нам было по пути.

— Ну так в девять будьте готовы, — прощаясь, сказал он. — Да… Между нами… На самом деле в ваши задачи не входит делать заключения о профессиональной пригодности наших сотрудников или вы скрываете это?

— На самом деле не входит. Честное слово!

— А то среди моих, да и у Эммана, паника началась. Решили, что будете списывать по профессиональной непригодности. Дело в том, что в прошлом году на Толбачике на новых конусах было несколько тяжелых отравлений.

После этого начались всевозможные ограничения. А у каждого что-нибудь да есть. Вначале взялись вообще лихо, хоть всех списывай.

— Нет, мы к этому никакого отношения не имеем. Мы даже не будем записывать фамилий, если хотите.

— Ну, ладно… — Огромный Степанов облегченно вздохнул. — Тогда я. завтра своих успокою. Да, Кирсанова вы должны увидеть на Апохончиче. Он позавчера туда улетел.

Ночью была луна — томительная, странно поднимающая душу, что от мыслей — святых и ясных — холодок подступал к сердцу.

Снова и снова больно думалось: «А почему у нас с Римтасом все распалось? Не было ни ссоры, ни повода — ничего, а вдруг все развалилось. Впрочем, это неважно, что мы не пишем друг другу. Важно, что, вспомнив друг друга, каждому легче жить. Я уверен, Римтасу тоже».

Утром в полдевятого мы были в сборе, чтобы по первому же знаку сбросать свои рюкзаки в кузов. Но в девять мы не выехали. Водитель, подошедший к домику вулканостанции вслед за Степановым, — я еще раз подивился про себя: какой он огромный! — снисходительно усмехнулся:

— Федорыча отвозить? Хорошо, если вообще сегодня выедем.

— Почему? — не понял я.

— Так это же Федорыч. Вот увидите. А пока поеду заправлюсь.

Минут через двадцать он вернулся, открыл капот, стал копаться в моторе. Подошел Степанов.

— Почему до сих пор не выехали?

— А я что? Я — готов. Федорыча нет. И ничего у него не готово.

— Как не готово? Я же ему вчера ясно сказал, что в девять выезд. Что к вечеру ты мне будешь нужен здесь. Где он?

— Спит, наверно. Я раза два стукнулся в дверь — бесполезно.

— Разбуди. Скажи, что я велел немедленно выезжать.

Водитель нехотя пошел к дому, в половине которого жил Владимир Федорович Танюшкин. Настроение мое начало падать. Ну, этот Танюшкин!

«Пока разбудят, пока то да се — часа полтора-два пройдет. Как держат на вулканостанции такого растяпу?» — думал я, втайне надеясь, что пройдет меньше, ну — с час.

Но не тут-то было. Водитель вернулся с неопределенным ответом: «Кое-как добудился. Сказал, скоро придет».

Прошло еще с полчаса. Степанов, проходивший мимо, спросил:

— Так что, он все спит?! А ну, немедленно подними! Скажи, что в последний раз. Мне уже начинают надоедать его фокусы.

И только после этого появился Танюшник — в парадном костюме, в тщательно отутюженной серой рубахе, аккуратно причесанный, со вкусом подобранный галстук умело и небрежно повязан.

— Ты куда это вынарядился? — недобро спросил его Степанов.

— Как же, можно сказать, праздник у меня сегодня.

— Какой еще праздник? — Скулы у Степанова заходили, словно он пережевывал камни.

— Выезжаю на станцию. Работа предстоит большая.

— Не собираешься ли ехать в этом костюме?

— Нет, это так, для торжественной минуты. Перед отъездом переоденусь.

— Во сколько мы вчера договаривались выехать?

— Но, Володя…

— Никаких «но». После обеда мне машина нужна здесь. Сейчас же выезжайте.

— Но мне еще картошки купить надо.

— А раньше ты что думал? — Скулы у Степанова снова заходили.

— Раньше другие дела были. Потом мне еще надо…

Огромный Степанов, не дослушав, бессильно махнул рукой и пошел к гаражу, на ходу бросив водителю:

— Чтоб у меня к обеду выехали.

— А я что? Я — хоть сейчас, — валяя простовато-послушного ваньку, развел тот руками.

— Свози его быстренько на базар за картошкой.

Мы снова сели к заборчику к своим рюкзакам. Я уже начинал ненавидеть этого Танюшкина.

Но на картошке дело не кончилось. Выяснилось, что Танюшкин еще не получил на складе тушенку и другие продукты. Пока искали завхоза, а было воскресенье, пока грузились, стало уже полпервого. Я боялся, что останемся на обед. Но без пяти час мы все-таки тронулись.

— Лампы-то хоть, аппаратуру собрал? — на прощание спросил Степанов Танюшкина.

— За кого ты меня принимаешь, Володя? — обиделся тот. — Давно все готово, еще неделю назад. Это ведь не картошка…

Ну, тронулись!.. Тьфу, черт! Не повезет, так не повезет: баки, которые дал нам завхоз под воду, без жесткой каркасной дощатой обвязки (Танюшкин заупрямился, что она занимает в машине слишком много места) от веса воды на первом же ухабе лопнули. Хорошо еще, не успели выехать со двора. На другие баки рассчитывать не приходилось. Наскоро стали набирать воду в свое время на крайний случай прихваченный прорезиненный мешок и в продуктовые полихлорвиниловые мешочки. А я радовался, что так легко решили мы проблему с водой.

Танюшкин, уже, как вчера, взъерошенный и взлохмаченный, в спадающих, не по размеру, брезентовых штанах, стоял на подножке вездехода и занудливо скрипел:

— Скорее, скорее! Из-за вас я опаздываю.

Я еле сдерживался, чтобы не взорваться.

Я его уже люто ненавидел.

Так мы и выехали почти без воды.

Машина была с тентом, и сзади под него, словно мощным насосом, стало затягивать черную вулканическую пыль — дорога шла по так называемым пескам — мощным наносам вулканического пепла. Нечем было дышать, пыль толстым слоем сразу же покрыла наши лица, одежду, скрипела на зубах. Семен Петрович, не выдержав — впереди было еще более полсотни таких километров, — застучал по кабине:

— Давайте снимем тент. Тут дышать нечем.

— Потом долго его натягивать. — Водителю явно лень было возиться с тентом.

— Мы сами натянем.

Водитель уже готов был согласиться, но тут из кабины высунулся хмурый Танюшкин:

— В чем дело?

— Тент вот снять. Пыль под него засасывает, дышать нечем.

— Не надо его снимать.

— Но мы же потом натянем.

— Не надо! Поторопимся. Дорога каждая минута. Степанову машина на вулканостанции нужна. — И скрылся в кабине.

Семен Петрович лишь покачал головой. Вездеход еще ожесточенней запрыгал по вулканическим бомбам, нас еще больнее стало бросать на жестких скамейках: больше висишь на руках, готовясь к очередному толчку, чем сидишь, да мягкое место уже до того, отбито, что на нем невозможно сидеть.

Где-то на полпути остановились отдохнуть. Кругом не было ни капли воды, но жгли здоровенные комары. Танюшкин выбрался из кабины неожиданно с хорошим настроением, разговорился с Семеном Петровичем: его, оказывается, чрезвычайно заинтересовала наша методика, которую мы собирались здесь еще раз обкатать. Воспользовавшись этим, мы старались натолкать в кузов как можно больше дров, километров через десять останется позади граница леса. Семен Петрович в свою очередь перед тем, как машине тронуться, снова осторожно предложил снять тент, но Танюшкин сразу нахмурился: